В полном шоке я вышел на мороз. У меня теперь есть работа! Работа в Москве! Жизнь налаживается! Теперь я во всяком случае не буду голодать. Я не знал, что мне придётся делать. Я вообще об этом не думал. Мне было наплевать. Я знал только одно, что если с тремя сотнями в день приврали даже хоть и в два раза, то это всё равно очень хорошие деньги. А уж если в этой конторе хоть кто-нибудь действительно зарабатывает триста тысяч, то я обязательно буду зарабатывать не меньше. В этом у меня не было никаких сомнений. Потому что я сделаю для этого всё возможное. Потому что выхода другого у меня просто нет, ибо я в свои двадцать один – никому не нужный эмигрант, с уголовным прошлым и подозрительной фамилией, без прописки и образования, один в чужом и незнакомом городе. Гастарбайтер.
* * *
Всё оказалось проще, чем я предполагал. Вся работа состояла в том, чтобы ходить по улицам и офисам и продавать желающим товар, который следовало получать утром на складе в том же офисе, и называлось это "ходить в поле". Товаром были китайские массажёры, работавшие от двух батареек, – жужжащий кусок пластика величиной с кулак. Походив один день с инструктором, на следующее же утро я отправился в "поле" уже самостоятельно.
– Добрый день, здравствуйте. Меня зовут Евгений, я представляю канадскую торговую компанию. В связи с расширением компания проводит распродажу таких вот массажёров, возьмите посмотреть! – с таким вот радостным спичем и улыбающейся физиономией я входил в каждую открытую дверь. – Массажёр не только снимет вашу усталость, он также помогает от радикулита, остеохондроза, отложения солей, ревматизма, артрита и при других суставных и мышечных болях. К тому же это отличный подарок родным и близким! Работает от двух батареек, которых хватает на полгода, а стоит массажёр, сегодня и только для вас, тридцать тысяч рублей!
Такую вот ерунду я нёс всем подряд. Неважно, что заряда даже самых лучших и дорогих батареек в массажёре хватало максимум на полчаса. Неважно, что ни от какого "отложения солей" он, разумеется, не помогал. Неважно даже и то, что массажёры эти ломались через два-три дня после покупки, даже если ими не пользовались. В конце концов, этот дурацкий массажёр никому реально не был нужен. Платили за другое. Пять долларов – невеликая плата за то, что отлично выглядящий и искренне улыбающийся молодой человек несколько секунд поводит вам по спине чем-то приятно жужжащим, наговорит кучу комплиментов и пожелает на прощанье всего наилучшего, пообещав обязательно зайти ещё раз. Несколько минут хорошего настроения вполне стоят этих денег. Тем более, когда это настроение принесли вам прямо в кабинет.
Это стало понятно мне в первый же рабочий день. А самого меня хорошее настроение за всё время моей работы и без того не покидало ни разу. Потому что за каждый массажёр я должен был занести на склад двадцать тысяч. А десять оставалось мне. В первый же день я очень легко продал тридцать массажёров, то есть заработал ключевые триста тысяч. Это была настоящая эйфория, потому что в этот день я понял, что мне уже никогда не грозит умереть с голода. На следующий день я взял на складе шестьдесят штук и не сдал назад ни одного. Двести долларов чистого заработка. За один день. Да ещё мне, как стахановцу, заплатили какой-то весомый бонус – сумму уже не помню. Так что мои улыбки и позитивные флюиды, расточаемые многочисленным покупателям, были вполне искренними.
И конечно же, теперь отпала проблема заботы о матери и брате, тяжёлым камнем висевшая у меня на душе с самого дня приезда в Кулебяки. Те суммы, что я им отсылал, для меня были несущественными, и прорехи в своём бюджете я даже и не замечал. А для них эти деньги были огромными и позволяли совершенно безбедно существовать – нормально питаться и одеваться, покупать дрова и даже нанимать для их распилки и укладки в поленницу местную алкашню. Так что жить они стали хорошо, как никогда до этого в Кулебяках.
* * *
В офисе, помимо меня, работало ещё человек сорок таких же ходоков. В их числе был здоровенный парень по имени Саша, мой ровесник, который устроился в офис в один день со мной. Родом он был из Мелитополя, поэтому к нему сразу приклеилось прозвище Хохол. Был он тоже активен и в "поле" удачлив так же, как и я. Основная масса остальных "коллег" была какой-то инертной, мрачной и угрюмой толпой, вечно озабоченной какими-то своими проблемами. И дела у них, соответственно, шли не особенно хорошо: ну, кто захочет слушать невнятное существо, бубнящее что-то себе под нос, а тем более что-либо у такого покупать? Были они в основном москвичами – а разве нормальный москвич станет заниматься нашим делом? Поэтому "коллеги" бывали счастливы, уже просто заработав себе на еду и выпивку, а наши с Хохлом заработки им и не снились. За месяц мы с ним обегали пол-Москвы, прочёсывая офисы и прочие административные здания, как граблями, не пропуская ни одной двери, и из каждой выносили хоть бы десятку. И вот как-то мы встретились в один из вечеров у склада, и я обратил внимание, что глаза у Хохла горят очень и очень необычным огнём.
– Сань, ты чего, сто массажёров сдал, такой довольный ходишь? – поинтересовался я у него. Особой живостью ума стокилограммовый Саша не отличался, ибо служил в десантуре, а эта когорта граждан общеизвестно и заслуженно славится некоторой дубоватостью. Кстати, у него и фамилия была говорящая – Лопушанский. Зато он был хитрый и хапужистый, как всякий нормальный хохол. Поэтому блеск в его глазах меня заинтриговал.
– Жень, ты домой погоди пока уходить, у меня к тебе разговор будет, за бабло, – и Хохол, сосредоточенно засопев, начал просовывать в окошко склада оставшийся товар.
* * *
Мы сидели в каком-то красивом кафе на Пятницкой, вкушали ледяную водку и закусывали языком с грибами. Одеты мы уже были в самое лучшее барахло с Черкизовского рынка, на нас были костюмы, галстуки и белоснежные рубашки, тщательно начищенные ботинки наши отливали сиянием, а в гардеробе висели наши роскошные, аж стодолларовые пальто, моё светло-серое и хохловское цвета горчичного зерна… Щёголи! Хохол тянул время, испытующе поглядывая на меня, и возбуждённо потирал руки.
– Жень, такое дело… Ты на "Севастопольской" ещё не работал?
– Да нет. Мне и центра пока хватает, лениво от офиса далеко уезжать.
– А вот я сегодня там поработал… Ты о гостинице "Севастополь" чего-нибудь слыхал?
– Да нет. А что такое? Что, расторговался там хорошо?
– Та не в этом дело. Жень, тебе не надоело ещё в офисе нашем работать? – хохол, приподняв бровь, исподлобья покосился на меня и нервно подцепил на вилку грибок.
– Ха! Ты, кажется, перегрелся, друг. Расслабься, водчонки вон хлопни. Несёшь пургу какую-то… Как мне могут надоесть такие бабки, да ещё и ежедневно? А тебе надоело, что ль?
– Та ни. Слухай, Жень. Только пообещай, что никому в офисе ни гугу, а то меня уволят на хер сразу, да и тебя заодно.
– Хохол, не тяни. Рассказывай давай. Сам же знаешь прекрасно, что я ничего никому не расскажу. Если тебя уволят, мне в кайф, что ли, с овощами этими работать будет? Давай вот вздрогнем ещё по пятьдесят, и продолжай.
Мы чокнулись, выпили. Хохол шумно втянул воздух, закусил грибочком, поморщился и затряс головой. "Это нервное, – подумал я. – Хохол водку пьёт, как компот, литрами и не морщится, а тут с полусотни граммов разобрало".
– Короче, слухай. Работал я сегодня на "Севастопольской" и зашёл в эту самую гостиницу. А она вообще не гостиница ни хера, а такой просто шестнадцатиэтажный оптовый рынок, и вместо номеров там – магазинчики. И вот брожу я по этажам, разглядываю всё подряд, и тут вижу… знаешь шо? Наши массажёры!
– Ну, и хер ли, – протянул я разочарованно и налил ещё водки. Я думал, он дело какое скажет, а тут – массажёры. Эка невидаль. Ими вон пол-Москвы завалено.
– Жень, та ты не гони биса, дослухай! Знаешь, почём они там стоят оптом? – тут Хохол снизил голос, оглянулся и прошипел мне в самое ухо: – Пять! Тысяч! Рублей! И уже даже в комплекте с батарейками!
Вилка с насаженным грибочком застыла у меня на полдороге, как и поднесённая уже ко рту рюмка. Перед моими глазами вмиг пронеслись тысячи уже проданных пластиковых ерундовин и разница в пятнашку за каждый. Наверное, Хохол в той гостинице тоже испытал похожие чувства, потому что заухмылялся во весь рот и терпеливо ждал, когда у меня пройдёт оторопь.
– Въехал, шо я имею в виду? – мы чокнулись, выпили.
– Ну… вроде да. Это ж по-любому выгоднее самому там затовариваться, чем на офис работать.
– Тю! Не, ни хера ты не въехал. А ещё азером называешься! Ты ж по природе своей должен просекать такие вещи, як борзая утку! – Хохол заговорщически наклонился ко мне и сказал: – На хера нам самим-то по улицам таскаться? Офис свой откроем, сечёшь?
– Эге… – только и смог выдавить я. Вот это масштаб! Свой офис! В Москве! Ну и Хохол! Настоящий хохол.
– Тю! А шо тут такого? Я вже всё вызнал, и почём офис снять, и почём объяву в газету дать, и почём рожь на болоте. За аренду офиса семь штук зелени за два месяца сразу занесём, да на товар штуки две хватит для начала с головой, да на газетную объяву три копейки. А там народ сразу пойдёт, обучим пацанов работе сами – хто ж их лучше нас научит-то? И всё, мы бизнесмены! Понял теперь? – и Хохол, перекрестившись, закинул в глотку ещё одну рюмку водки.
– Слышь, Сань, а крыша? Документы там всякие, лицензии?
– Тю, та ты совсем як ребёнок ещё, – заржал Хохол. – Самая гарная лицензия – это баксы! А крыша… ну, чего ж, были бы баксы, а крыша сама подтянется. Ну, давай ещё тяпнем по соточке, Женек. Всё у нас с тобой ещё впереди.
В этот вечер я впервые в жизни напился до бесчувствия, а в офисе нас, естественно, больше не увидели уже никогда.
Ирочка
Тысяч шесть у нас было. Недостающую трёшку мы настригли буквально за несколько дней. Покупая в "Севастополе" те же массажеры по пятёрке, мы впаривали их уже в десять раз дороже, по пятьдесят неденоминированных тысяч, а не по тридцать, как раньше – очень нужны были деньги, а по полтиннику их покупали не меньше. Ведь мы с Хохлом были лучшими даже в офисе, работая на дядю. А в предвкушении своего дела и реальных денег мы просто рыли асфальт, и ничто не могло нас остановить. Вставали мы в шесть утра и целыми днями утюжили районы столицы со здоровенными клетчатыми сумками на плечах. Зато буквально через две недели мы уже заказывали в новый офис мебель, а наши объявления в газетах для соискателей работы были проплачены надолго вперёд.
Мы жили в Москве уже четвёртый месяц.
Офис сняли дорогущий, свежеотремонтированный цоколь на Краснопролетарской улице, ближе к станции метро "Новослободская". Ребята по объявлению нам тоже попадались в основном толковые, такие же приезжие, как и мы сами, молодые, полные энергии и энтузиазма. Через месяц мы с Хохлом уже забыли, что такое "поле", и ограничивались с утра лишь выдачей товара, а вечером – приёмом наличных. Целыми днями, когда не нужно было ехать на оптовую закупку товара, я читал в офисе книги, а Хохол разгадывал примитивные кроссворды в каких-то грошовых газетёнках и изредка затаскивал на склад нашу секретаршу, которую сам где-то и откопал – какая-то примитивная хуторская хохлушка, которую не интересовало ничто в мире, кроме как пожрать, выпить и потрахаться. Я даже не помню, как её звали. Что и говорить – нас с Хохлом объединял только бизнес, потому что во всём остальном вкусы и предпочтения у нас с ним были диаметрально противоположными. Жили мы пока на старых местах – я в Развилке, а он где-то на Петровско-Разумовской, а все заработанные деньги мы беспрестанно вкладывали в товар, оставляя себе лишь необходимый для нормального существования минимум. Единственное только, что снимал я у бабки уже не матрац в углу, а целую отдельную комнату.
Так прошло лето. Первое лето в Москве.
С Иришкой Казаковой я познакомился, конечно же, случайно. Вечер выдался холодный, ветреный и сырой, я остановил такси на той самой остановке в Развилке – понятно, что общественным транспортом я пользоваться давно перестал – и в ту же минуту к остановке подъехал автобус, пришедший от "Домодедовской". Я уже шагал в сторону дома, и вдруг случайно обернулся, как раз в тот момент, когда она выпорхнула из недр скрежещущего ликино-дулёвского реликта. Я не разглядел даже её лица – оно было закутано от ветра в легчайший шарфик – я увидел только её глаза. Огромные, выразительные, зелёные глаза. Самые красивые в мире.
Ноги у меня стали ватными, и что-то толкнуло под ложечку. Честное слово, я действительно увидел только её глаза! И с этой минуты я навсегда поверил в любовь с первого взгляда. Потому что по-другому это рассматривать бессмысленно: я никогда не испытывал к своей персоне недостатка внимания противоположного пола, вечно озабоченным болваном тоже не являюсь, и эта встреча – лишнее подверждение мимолётного каприза фортуны, вдруг решившей за какие-то неведомые заслуги ниспослать мне такое божество. Я влюбился в Ирку мгновенно и слепо, безусловно и бесповоротно и понял, что если упущу этот момент, то никогда в жизни себе этого не прошу. И поэтому обручальное кольцо, замеченное мной на её безымянном пальце, чуть не лишило меня присутствия духа. Включив всё возможное обаяние, я напросился проводить её до подъезда. Просто проводить до подъезда… ну, пожалуйста! Она жила на последнем этаже соседней шестнадцатиэтажной свечки, и окна её, как оказалось, были расположены так, что я мог их видеть с балкона своей квартиры.
– Женя, я замужем, между прочим! – Иришка шла лёгкой походкой, чуть раскачивая в руке сумочку. – И мужа своего очень люблю. Это так, для общей информации.
– Это прекрасно, Ир, – я с трудом подбирал слова, но нельзя, нельзя закончить общение на этой отвратительно банальной ноте! – Я ни на что и не претендую. Ты мне просто понравилась. Это же неудивительно, правда?
– Ну да, такое случается, – и она впервые открыто улыбнулась. Увидев её очаровательную улыбку, я чуть было не впился зубами в рукав пальто и не завопил от отчаяния. – Ну, всё, мы, собственно, пришли. Счастливо, Евгений.
Что я могу сказать… Видимо, именно в посёлке Развилка мне суждено было наиболее ярко раскрывать в себе ораторские таланты и дар убеждения. Несколько минут я пламенно рассказывал, что простой обмен номерами не принесёт ей совершенно никакого вреда. Видимо, я был очень убедителен – перед уходом она всё-таки назвала мне номер домашнего телефона, который мгновенно и навсегда интегрировался в мой мозг. А я клятвенно пообещал ей не быть навязчивым и не звонить в неурочное время. Как потом выяснилось, она уже в лифте осознала вопиющую нехарактерность своего поступка. Словно находилась под воздействием какого-то гипноза.
Мужа она, действительно, очень любила. Когда я, наконец, осмелился ей позвонить и пригласить куда-нибудь на ужин, она только и рассказывала, какой он у неё заботливый, умный и красивый, что он не курит и ходит в тренажёрный зал, что он хорошо окончил техникум и теперь работает менеджером в "Проктер энд Гембл". Я обворожительно улыбался и одобрительно кивал головой, хотя меня чуть не разрывало пополам. Первая наша встреча произошла в ныне покойном баре "Дуэт", рядом с моим офисом, на Селезневской улице. Мне не забыть этого никогда – в интерьер были встроены огромные аквариумы, в которых медленно плавали чудовищной величины и красоты рыбы, на нашем столе горели какие-то гнусноватые свечи, и, естественно, играла приглушённая музыка; а у Иришки были горящие глаза и отличный аппетит.
– Жалко, Дима снова уехал… Он у меня так много работает, часто бывает в командировках, – ворковала она. – Представляешь, мы с ним учились в одном классе, и вместе вот уже шесть лет! – Иришка была младше меня на год, а мне через пару месяцев исполнялось двадцать два.
– Скажите, как трогательно! Шесть лет – срок немалый, да… А поженились сразу после школы?
Тебе не нужно перестраховываться, Ир, – думал я, тихо улыбаясь в коньячную рюмку. Я и без того не позволю себе ни малейшего лишнего движения. Я вытерплю столько, сколько нужно будет вытерпеть, даже если мне придётся потратить на это годы. Я уже жизни себе не представляю без твоей улыбки, нежной и чуть застенчивой, без этих вот огромных зелёных глаз, постоянно мерцающих какой-то невероятной глубиной. Поэтому я буду предельно осторожен, чтобы даже резким дыханием не насторожить и не спугнуть тебя. Твой возлюбленный Дима часто ездит в командировки? Это отлично, Ир. Это просто прекрасно, Ир. Потому что я использую каждую минуту его отсутствия, я проникну в твой мозг и поселюсь там, я стану твоим лучшим другом, твоей лучшей подружкой, и скоро ты не сможешь представить себя без меня. А там посмотрим. Я окружу тебя такой заботой и вниманием, какие никогда не сможет уделить тебе твой муж, даже стократ любимый. Уже хотя бы потому, что он твой муж. Ему просто не повезло, Ир, потому что я уже не мыслю своего существования без тебя, а это, уж поверь, чего-нибудь да стоит…
Каждое утро, когда Дима был в отъезде, Иришка обнаруживала у двери какой-нибудь букет – вставал я рано, а цветы покупал у "Домодедовской" накануне. Я не зарывался – цветы были, как правило, скромными, полевыми и ни к чему не обязывающими; я был очень, очень осторожен, хотя тогда уже имел возможность хоть каждый день заваливать Иркину лестничную площадку самыми лучшими розами. И она звонила мне в офис, сдержанно благодарила за приятное начало дня: "Ой, Женька, спасибо, мне так приятно, ты такой хороший!" – и я так же сдержанно и беспечно мурлыкал: "Да не за что, Иришк, я просто рано встал, не благодари, ерунда какая…"
Дима уезжал и возвращался снова, мы с Иркой виделись уже по нескольку раз в неделю, я был предельно учтив и корректен, мы гуляли по городу, ходили в Третьяковку, ужинали в "Ла Кантине" и "Амазонии", а она уже очевидно ко мне привязывалась – я не мог этого не замечать, потому что каждую минуту с ней я был просто наэлектрилизован напряжением. Удивительно, как от меня не летели искры. А с мужем, естественно, она стала чувствовать и вести себя несколько иначе, даже сама этого пока толком не замечая.