От сложной смеси людей, духов, сплетен, впечатлений, шампанского у меня кружилась голова. Лена целовала, улыбалась, кивала, приветствовала. L'Oréal, Estée Lauder, бутик "Подиум", бутик James, империя Mercury, сеть магазинов "Рандеву". А теперь Bosco, за ними ЦУМ – проходите, садитесь, для вас места в первых рядах… Вера, руководимая Леной, мелькала взад-вперед, как челнок в умелых руках ткачихи. Я решила вырваться из окружения.
– Пойду курить.
– Найди Островскую, – шепнула мне Лена. – Пусть тоже поработает! Ее клиенты идут.
Еще ничего не началось, а я не знаю, как дождаться финала. Финал наступил быстрее, чем я предполагала.
В двух шагах от меня стояли Лия Островская и Настя Ведерникова.
Зажигалка обожгла палец. Что делать? Подойти к ним и сказать Лие, что ее просят срочно на вход? Уйти немедленно, чтобы успеть донести до дома ужасное, режущее чувство? Это как ожог – внутри уже все обуглено, но снаружи еще ничего не видно. Я знаю, что будет со мной дома. И это буду знать только я.
"А как же быть с Кончаловским?" – пронеслась в голове мысль. Но это не добросовестность моя говорила, а гадкое, унизительное желание получше рассмотреть Настю. Я ведь ее никогда не видела близко – в прошлый раз я смотрела только на Канторовича. И на его руку на ее талии.
А ничего с Кончаловским! Завтра на работе совру что-нибудь. Увольнение лучше публичной истерики. Я трезво оценивала свои силы. Надо уйти.
Боже, Островская повернулась ко мне!
– А я тебя ищу! Ты диктофон взяла?
Теперь мы стояли втроем.
Я молчала. Рассматривала Настю. Худая. На высоченных каблуках. Светлые волосы, длинные. Шелковая блузка с широким поясом. Джинсы, другие, не те, что на фотографии. На шее цепочка с бриллиантовой – наверняка – слезинкой. Очень красивая. Потрясающая.
Настя улыбалась мне. Но как-то странно. Как будто смотрела через стекло.
– Я спрашиваю, Алена, диктофон взяла?
– Да, взяла, взяла, – я говорила что-то не то. Надо по-другому, надо собраться.
– Почему опаздываешь? Редакционные мероприятия – это работа. Извини, дорогая, – новый сотрудник, боевое крещение.
Последняя фраза была адресована Насте.
Настя улыбалась. Я поняла, в чем странность – она в принципе меня не видит. Островская нас не познакомила, не сочла нужным. Для Насти это сигнал – я проходной персонаж, присутствие которого не требует никакой реакции. Спрашивается, почему я не представилась сама? Почему я так легко согласилась на роль статистки? Надо было бежать, сразу!
– Алена, задание тебе! Проводи Настю и проследи, чтобы посадили в первый ряд.
Я опомнилась.
– Лия, я рекламодателей встречаю. Ты тогда сама… – пробормотала я. Но Островская даже ухом не повела:
– Настенька, тебя проводят. Не прощаемся, дорогая, я тебя там найду, – Лия была нежна.
Мы пошли. Я впереди, Настя следом.
– Девушка, подождите! Вас, кажется, Алена зовут?
– Да. Очень приятно. – Зачем я это говорю? Кому приятно? Мне?!
– Алена, подержи сумку, мне надо пояс поправить, тут такой сложный бант… Встань сюда, закрой меня от камеры. И делай вид, что мы с тобой разговариваем.
И я взяла ее сумку. Маленькую, похожую на лошадиное седло. С надписью Dior. Что со мной происходит? Настя поправила блузку. Взялась за свое седло. Скомандовала:
– Пошли!
Я пошла вперед – извозчичья лошадь, которой все равно, куда идти. Мы пробрались к дверям, Лена уже оставила свой пост, все наши были внутри.
В огромном ангаре с устрашающими бетонными стенами, хранившими, наверное, еще следы первых пятилеток, был выстроен подиум. Индастриал-look – это теперь модно. Сочетание гламурной роскоши с обшарпанной эстетикой героического советского прошлого.
На стенах – постеры. Обложка журнала со слоганом "Читайте Gloss! Культ 100% роскоши" и рекламный плакат, сделанный для фильма "Марк Шиffер. 100% shit".
Я сдала Настю на руки Вере. Сразу стало легче.
Народу было полно. В первых рядах сидели звезды. Конеген, Троицкий, муззвезда Саша Калиновская через два стула от них и артисты, снимающиеся в фильме, – Ирина Розанова, Алексей Серебряков, Андрей Носков.
– Это не настоящий модный показ, – Краснова цапнула меня за руку. – В реале на топовых местах сидели бы совсем другие люди.
– Да, а кто? – спросила я машинально. Мой ожог от встречи с Настей болел уже нестерпимо.
– Оля Слуцкер, Света Бондарчук, Рената. А с другой стороны Наташа Королева, Винокур и Галкин с Киркоровым. Ну и Долецкая, Шахри и Хромченко.
Ну да, главные редакторы журналов.
– И Ирка наша, – сказала я, мечтая отделаться от Красновой, чтобы незаметно слинять.
– Щас! Ирка наша сидит во втором ряду. Дышит в спину "Вогу".
Да, Полозова однажды об этом говорила. Журналисты слонялись вдоль рядов в поисках места – но наши девочки отгоняли их от приоритетных кресел. Я видела, как Вера изгнала из партера двух дам неопределенного возраста, и усадила Ведерникову рядом с Троицким. Логично, для картинки нужна концентрация узнаваемых лиц в первых рядах.
Я увидела Кончаловского. Придется подойти. А о чем спрашивать? Я ведь даже не подготовилась – времени не было. Мне стало страшновато.
Я умею разговаривать о деньгах, но не об искусстве. К тому же, стоит сморозить какую-нибудь глупость, и обратного пути не будет – сразу запишут в разряд поверхностных журналистов, которые ни о чем не имеют представления.
Кончаловский тем временем организовывал пространство. "Камера будет идти отсюда, значит, подходишь с той стороны". Это актеру. "Пересадите вот этих из массовки к Ире в центр". Это ассистентам, которые немедленно ринулись к двум фрикам, изображавшим гламурных тусовщиков, и переместили их поближе к Ирине Розановой. Как я поняла, в фильме она играет главного редактора. "Скажешь мне потом, что ты думаешь про глянец!" Это Свете Конеген.
Я решилась.
– Андрей Сергеевич, здравствуйте! Меня Алена Борисова зовут. Я из журнала Gloss. Мы интервью с вами хотели сделать…
– Хорошо, хорошо. Давайте после… О, Пашенька, здравствуй, здравствуй…
К Кончаловскому подошел человек в черной майке и черных джинсах, сопровождаемый тремя молодыми людьми. Андрей Сергеевич и некто Пашенька обнялись.
– Что вам мое интервью? Вот кто ваш герой!
Я не знала, как реагировать. На всякий случай молчала. Человек в очках тоже.
– Вы не знакомы? А говорите, в глянце работаете. Девушки должны его знать в лицо. Познакомьтесь – это Паша Гейдельман, у меня в фильме играет между прочим. Он может вас замуж выдать. А это…
Он уже забыл, как меня зовут.
– Эта девушка работает в журнале Gloss, который у меня снимается. Тебе такие кадры не нужны, Паша?
Гейдельман пожал мне руку. Крепко. И вежливо улыбнулся.
– Я подумаю.
Интересно, о чем он подумает? Я отошла.
– Ну, что Кончаловский сказал? А Гейдельман чего? – Лена была тут как тут.
– Слушай, а кто этот Гейдельман?
– Алена, ты меня поражаешь! Он тебе нужен больше, чем мама с папой. Слушай, а Кончаловский такая лапа. Надо же, познакомил тебя с Пашей. Ну что, ты ему понравилась?
У Лены горели глаза – ярче, чем обычно, а обычно она закапывала "Визин" перед вечеринками.
– Не знаю. Руку пожал, и все. У него брачное агентство, что ли? Кончаловский что-то говорил про замуж.
– Ты телевизор не смотришь? Светскую хронику не читаешь?
– Читаю, – сказала я.
"А не стоило бы", – подумала.
– Рассказываю. Паша Гейдельман девок олигархам ищет. Конечно, процентов на пятьдесят это бла-бла, Пашин личный пиар. За Прохорова замуж не выдаст. Но думаю, кое-что он может. Я, во всяком случае, знаю пару девиц, которых он пристроил в приличные руки.
Мне стало смешно.
– Слушай, но это же ерунда! Разводка для ток-шоу Малахова!
– Ты дура, что ли?! Это бизнес! Реальный бизнес, от которого девушкам польза. Паша, между прочим, свою жену олигарху продал за 800 штук.
– Как жену? Быть не может… Продал?!
– Кто кого продал? – подошла культурная Кузнецова.
– Не важно, – Лена замолчала.
– Вы про Гейдельмана, что ли? Да, это персонаж! Не понимаю только, что может связывать такого мощного режиссера, как Кончаловский, классика живого, с таким жутким типом, как Гейдельман.
– А ты, как всегда, морали читаешь! Вот, Алена, с Олей поговори о высоком.
– А тебе он нравится, да? Надеешься попасть в его список? – Кузнецова разозлилась.
– А ты никогда и не надеялась! – Краснова нанесла ответный удар.
– Ну что, Андрей Сергеевич отшил тебя? Говорила же, не надо лезть перед съемкой! – уязвленная Кузнецова тут же рикошетом врезала мне.
– Нет, все как раз нормально. Обещал после показа. Я вопросы еще не придумала. У тебя есть какие-нибудь идеи? – Я пыталась перевести разговор в мирное русло.
– У меня идеи есть всегда. Но это же твое интервью – значит, твои идеи!
И Кузнецова ушла.
Лена шипела:
– Вот стерва! Никогда никому не поможет. И мужа у нее поэтому нет. Нормальный человек не будет жить с такой постной рожей.
Оля и правда всегда выглядела так, как будто чем-то недовольна. Раньше, до эпохи глянца, она работала театральным критиком в культурном журнале и писала рецензии на спектакли. Говорили, что хорошие. А еще говорили, что Оля училась на актрису, но театральной карьеры у нее не получилось. В журнале ее статьи всегда сильно редактировали – они были слишком сложны для читателей. "Пиши проще, чтобы в ярангах было понятно", – говорила ей Аня. Оля обижалась.
– Лен, а у них дети были? Ну, у Гейдельмана с женой?
Я даже забыла про Настю – история была поразительная, просто для кино.
– Слушай, я подробностей не знаю! Может, бывшая жена была. Может, он и так разводиться собирался. Я тебе только одно советую – меньше думай.
– Это трудно.
– А ты попробуй! И постарайся, чтобы Паша тебя запомнил. Это, конечно, так – случайное знакомство, он вряд ли на тебя среагировал. С точки зрения коммерции мы с тобой нестандартный товар.
– Лен, а ты что… Ты, правда, согласилась бы?!
– А ты знаешь варианты, как иначе познакомиться с нормальным богатым человеком?! Ты что, Ксения Собчак? Или Настя Ведерникова?
Я знала один вариант. Нормальный богатый человек женится на Насте Ведерниковой. И Гейдельман здесь не поможет.
– Я лично давно ищу выходы на Пашу. Тут нужно, чтобы правильный человек с ним свел – он работает только со своими, если что-то неформатное. А в принципе его мальчики девчонок ищут. Вот как сегодня – видишь, он со свитой пришел.
Мы с Красновой пристроились на приставных стульчиках, которые предусмотрительно запасла Вера. Придется досмотреть шоу до конца.
– Девочки, а ничего, что рядом с нашим постером эта надпись – "100% shit"? Неправильные ассоциации могут быть, – спросила я.
– Спокойно! Кто там сказал – реклама имеет только хронометраж? А в фильме про журнал будет много. Так что не надо моральных терзаний! А если такая впечатлительная – тогда к Кузнецовой садись. Вам будет что обсудить.
Сегодня на меня все обижались. На подиум вышел Кончаловский.
– Объясню, что здесь происходит. Мы снимаем фильм "Глянец". Это картина о том, что мы все с вами персонажи глянца. Мы живем в глянце, мы хотим попасть в глянец, туда, где существует эта особенная, прекрасная жизнь. Я снимаю историю о том, что происходит на самом деле в этой красивой глянцевой жизни. Кто не хочет попасть в кадр, может сейчас уйти.
Все засмеялись. Захлопали. Никто не ушел.
– Поработайте на камеру активно.
Кончаловский сошел с подиума, скомандовал: "Мотор!"
На подиуме появились странные, я бы даже сказала, страшно одетые люди. Островская пригласила на показ группу Fresh Art, клубных тусовщиков, представителей нетрадиционного направления – в моде и в жизни.
Голые мужские торсы, затянутые в черные корсеты. Английский флаг вместо юбки. Трусы-стринги на крепкой заднице. Острые каблуки. Шокирующий авангард с элементами садо-мазо. Жесткая музыка.
Отвратительное, завораживающее зрелище. Не знаю, почему – оттого, что снималось кино, и это придавало шоу особую энергию, от грохочущей клубной музыки, которая будоражит и возбуждает, от яркого света, льющегося на подиум и в зал, от красных глазков работающих камер или просто от желания отвлечься от переживаний сегодняшнего дня – в общем, не знаю, как это вышло, но я почувствовала, что это иногда неплохо. Быть в центре. Попасть в кадр. Что-то есть в этом глянце. Отвратительное и притягательное.
В черном кружевном платье по подиуму шла девушка. Уверенно стучала каблуками. И вдруг упала. Через нее шли, переступали мужчины в стрингах и корсетах. Вставай уже, вставай!
Я напряглась, как будто пыталась помочь ей. Потом вдруг сообразила – это же кино! Это так специально. И точно – девушка поднялась, и я узнала в ней актрису Высоцкую, жену Кончаловского, которая играла в фильме главную роль. Высоцкая была совершенно не похожа на себя: настоящая, изможденная диетами и кокаином, манекенщица.
Все закончилось быстрее, чем начиналось. Народ вставал с мест и перемешивался – звезды с журналистами, актеры с тусовщиками. К банкетным столам было не пробиться, несмотря на то что камера продолжала работать, а я еще по газете знала, какие позорные получаются кадры, когда человека снимают в тот момент, когда он ест.
Я пробилась к Кончаловскому сквозь толпу жующих.
– Давайте, только недолго.
Он тоже ничего не ел.
– Судя по тому, что я сейчас увидела, вы не любите глянец. Почему?
– Да, я действительно не люблю глянец. И много раз писал об этом – мне ненавистна эта идеология, когда тебе навязывают – покупай, покупай. Когда спрос определяет не только рыночную цену, но формирует жизнь. Западное общество зашло в тупик, зажатое в тиски консъюмеризма…
– Вы снимаете злое кино?
– Я бы так не сказал. Я люблю своих героев. Вот картина Олтмана "Прет-а-порте" – разве злая сатира? Нет, он с доброй иронией сделал. Друзей своих там снимал.
– Ну, не знаю, по-моему, там практически нет положительных героев. Это мир монстров от моды. И он никому не сочувствует. А у вас есть положительный герой?
– Конечно. Я всех их люблю.
– Почему Гейдельман стал героем вашего фильма? Как вы относитесь к его идее, что любовь можно купить? И продать, соответственно. А ведь вы против консъюмеристского подхода.
– А что плохого Паша делает? Он осуществляет женскую мечту. Быть замужем, иметь деньги. Рожать детей от мужчины, который может их накормить и обучить. Женщины всегда хотели этого. И не верьте, если вам кто-то скажет, что это не так. Даже если вы сами будете мне сейчас говорить, что так не думаете, я в это не поверю.
– То есть получается, что женская независимость, профессиональная реализация – этого не существует, что ли?
Я завелась. Почему он так безапелляционно говорит от имени женщин? Единственное, что можно противопоставить человеку, который способен легко тебя переехать, – это самоуважение и финансовая независимость. Я лично не собиралась возвращаться в состояние очарованной курицы.
– Это все протестантская чушь! – продолжал Кончаловский. – Про равноправие и реализацию. Женщина имеет право рожать детей от нормального мужика. А у мужчины есть обязанность на эту женщину заработать, и на детей своих. Дети здесь принципиальное – то, что связывает. Нормальный мужик хочет свою жену обрюхатить сразу после свадьбы. Чтобы сидела дома, была беременна и вообще была моя. Привязать ее, сделать зависимой. С младенцем она не много заработает.
Зачем он сказал про свадьбу? Зачем я, дура, спросила про Гейдельмана?
– Мы далеко ушли от темы глянца. Давайте вернемся к картине, – мне нужно было срочно остановить кровь, уже капавшую из ранки, с которой Кончаловский содрал свежую корочку.
Давай, давай, придумывай следующий вопрос!
– Почему же? Это все туда же, в тему. Что такое глянец? Мечта о лучшей жизни. История о том, как девушка попадает в сказку. История о Золушке, которая ищет принца. Вернее, ищет-то она реализации – той, о которой вы говорите, – а находит принца с деньгами. Что такое современный принц – это олигарх. И все – она выходит замуж. Сказке конец.
Конец. Контрольный выстрел в голову. Я оглянулась в поисках спасения. Этого делать не стоило. Рядом стояли Лия и Настя.
– Андрей Сергеевич, я сейчас на эфир еду. Вас когда встречать?
– Через час я буду у вас. Здесь уже почти закончили.
– Вы, кстати, в моем кино будете сниматься, – сказал он, когда они отошли.
– Как это? – не поняла я.
– Там есть сцены редколлегии. Будут реальные журналисты, из вашего журнала. И вы тоже приходите обязательно, считайте, что кастинг вы прошли.
Впотьмах меня кто-то окликнул. Лия.
– Алена! А что Кончаловский еще говорил про глянец?
Островская и Ведерникова стояли возле черной BMW X5, Настя вертела на пальце ключи и внимательно слушала.
– Ну, так… Что мы как дети в России, которые играют в эти блестящие игрушки: бриллианты, вещи, яхты… Что хочет показать, что это навязанная нам игра… Ну, что сейчас говорить. Я расшифрую интервью, ты прочтешь.
Я быстро попрощалась и побежала к своей Бурашке Че. Сигнализация не срабатывала. Дверь не открывалась. Мне посигналили, я зажмурилась, ослепленная ярким светом фар, и метнулась в сторону, пропуская джип.
– Может, оставишь здесь свой лимузин? Подвезти тебя до метро? – из черного BMW выглядывала Лия. Ведерникова сидела за рулем.
Да уезжай ты, наконец!
– Спасибо. Как-нибудь сама. А то… на эфир опоздает.
Я не могла назвать ее по имени. Прочесть ее имя в журнале – это одно. Но пропустить через собственные голосовые связки… Мне казалось, если я произнесу вслух – "Настя Ведерникова" – она, как Вий, станет сильнее меня. И тогда ничего уже не изменить. Хотя, о чем я думаю – что можно изменить?
Я стукнула по замку. Сигнализация завизжала и, наконец, поддалась. Че Бурашка, которую так умело водил шофер Канторовича, впустила меня внутрь.
Домой я добралась к двенадцати. Включила телевизор. Это давняя привычка – его сонное бормотание хорошо заполняет пустоту квартиры.
Разбрасывая одежду, защелкала пультом. По Первому – американский фильм. По "России" аналогично. По НТВ – сериал без начала и конца. МузТВ. Наша музыка. Ляля, Ариадна, Кассиопея – звезды с папиным бюджетом. Мимо. Дом имени Ксении Собчак. Нечего смотреть. На 15-й кнопке я споткнулась.
Настя сидела на своем троне, в голубом платье от Valentino. В журнале у нас было такое. Я запомнила.
– Доброй ночи. В моей студии и на ваших часах ровно 12. Это время After-party. Время модных людей, роскошных вещей и светских новостей, – говорила Ведерникова. Уверенная. Красивая. Потрясающая. Еще лучше, чем та Настя, которую я только что видела.
Я прилипла к кухонному телевизору – одна нога так и осталась в джинсах, рука шарила по столу в поисках зажигалки.