– Каскариллья! – изумленно воскликнул он…
V
– Он самый! – раскланялся тот с ироничной серьезностью. – Какая встреча, почтенный Тапиока!
Тапиока оставался неподвижен, с разинутым ртом и остолбенелым взглядом, в позе человека, загипнотизированного какой-то тайной магической силой.
Каскариллья скользнул по нему взглядом, оправляя роскошную белую розу, воткнутую в петлицу и слегка пострадавшую от внезапного толчка Тапиоки, и не мог удержаться от улыбки: так комичен был контраст между благодушием и растерянностью физиономии Тапиоки и грозным видом блестящего лезвия, которое еще сжимала его рука.
– Вот так дьявольщина! – воскликнул Тапиока, язык которого наконец развязался. – Так это ты' Кто бы мог думать!…
Тапиока сделал несколько шагов, оглядывая Каскариллью со всех сторон.
– А ведь верно! – бормотал он, овладевая понемногу всеми своими способностями. – И впрямь Каскариллья!
А тот со спокойным вниманием осматривал стены комнаты, и подойдя к оконным драпировкам, отдернул их, чтобы убедиться, что за ними никто не скрывается.
– Ты один? – спросил он после короткого молчания у Тапиоки.
– Один, один… Ты знаешь, что я… Каскариллья оборвал его.
– А чего ты явился искать здесь? – спросил он тоном, в котором звучало скрытое приказание.
– Чего? Ну, сам можешь понять… чего… – сказал он с улыбкой, которую силился сделать развязной.
– И что же? Уже?
Каскариллья красноречиво подмигнул левым глазом.
– Что ты, что ты! Только начать собирался, как ты вдруг вошел.
Каскариллья помолчал минуту, держа Тапиоку под властным взглядом своих серых глаз.
– Кто известил тебя? – спросил он, стягивая с пальцев белоснежную перчатку.
– Известил? О чем известил? – спросил в свою очередь Тапиока.
– Не квартиру же ты пришел сюда нанимать? Тапиока рассказал тогда со всей откровенностью
о своем проекте и превратностях, испытанных на пути к его осуществлению.
– Словом, – заключил Каскариллья, прерывая болтливое многословие Тапиоки, – ты пришел сюда наобум, не зная, куда идешь, без определенной цели, без заранее выработанного плана… Пришел воровать, вот и все. Что воровать?
Тапиока вздернул плечами.
– В господском доме, чай, сам знаешь, всегда… Каскариллья прервал его снова с иронией в голосе.
– Немного серебра столового, не правда ли, какую-нибудь скатерть вышитую, сбережения прислуги, бутылочку ликера, испорченные часы, пару платья поношенного… И что еще? Еще что?
– А я почем знаю? – пролепетал Тапиока, сбитый с толку сарказмом своего собеседника. – Вот ты пришел…
Каскариллья пожал плечами и вынул золотые часы.
– Час… – произнес он вполголоса. – Еще слишком рано…
Тапиока нагнулся, чтобы подобрать с пола свой инструмент, высыпавшийся из мешка.
– Что ж, ладно… – промолвил он сконфуженно, закидывая мешок за спину. – Ладно… Уж ты извини меня…
– Куда же ты?
– Бегу, – ответил Тапиока. – Неприятно мне очень! Да что поделаешь… Уж больно дела плохи… Сам понимаешь… Не приди ты, может быть, и попользовался бы чем-нибудь… А теперь… Дружба прежде всего… Ты мне друг, друг детства, а друзей я уважаю.
Тапиока растрогался.
– Так и быть, – продолжал он, хватаясь за веревку и приготовляясь лезть. – Я доволен все-таки… Рад повидать тебя после стольких лет… А ты, я вижу, в гору пошел… Устроился… Что ж, я рад… Лучше ты, чем другой… Так-то, Каскариллья… А уж ты… того… извини… что побеспокоил… Не знал, братец, не знал… Покойной ночи.
И Тапиока стал карабкаться вверх.
На половине веревки он остановился перевести дух.
– Черт возьми! – пробормотал он. – Надо ж было угодить… к приятелю в дом!
Каскариллья, который до сих пор предоставлял своему знакомцу свободу действий, вдруг легонько свистнул, словно подзывая собаку.
Тапиока, изумленный, глянул вниз.
– Слезай! – скомандовал Каскариллья. Тапиока слез.
– Чего тебе?
– Уж раз ты здесь, оставайся.
– Зачем?
– Сейчас скажу.
В этот момент телефон залился новой продолжительной трелью.
– Опять это животное! – обозлился Тапиока, который не мог удержаться, чтобы снова не подпрыгнуть.
Между тем Каскариллья спокойно подошел к аппарату.
– Готово? Лондон? – спросил он, говоря в металлический раструб.
Тапиока насторожил уши, рассчитывая получить какое-нибудь разъяснение, но надежды его оказались обманутыми: Каскариллья говорил на каком-то тарабарском языке.
Несколько минут спустя беседа кончилась; Каскариллья опустил трубку на подставку и встал перед Тапиокой, беспокойно ожидавшим.
– Итак, – сказал он, – ты серьезно думаешь, что находишься в моем доме?
Тапиока сделал знак полного согласия.
– Так знай же, – продолжал Каскариллья, – что нога моя в первый раз здесь.
Рот и глаза Тапиоки изобразили три круга.
– Так значит?… – пробормотал он минуту спустя. – В чьем же я доме?…
– Об этом тебе не мешало бы справиться прежде, чем являться сюда.
– Нет, ты в самом деле не хозяин? – переспросил Тапиока, опасавшийся шутки.
– Хозяин – капиталист, крупный промышленник, фабрикант фармацевтических препаратов, коммерции советник Николай Орнано. Знакомо тебе это имя?
– Нет, – простодушно сознался Тапиока.
– Я вижу, ты не читаешь газет.
– А что?
– А то, что все они пестрят этим именем. Между прочим, на обороте каждой ты встретишь публикацию о пилюлях против анемии его изобретения…
– Богат он?
– Миллионер.
– А ты его знаешь?
– Никогда не видал.
– Тогда как же ты здесь? В этот час?
Каскариллья улыбнулся, сверкнув двумя рядами белых блестящих зубов.
Тапиока был снова охвачен сомнениями.
– Ты потешаешься надо мной! – заметил он обиженно.
– Бедняга Тапиока! Состарился ты, брат!
Тапиока почувствовал нотку сострадания в голосе Каскарилльи.
– Но тогда, – попытался он восстановить честь своей смекалки, – что значат эти твои разговоры вон с той штукой?
Тапиока указал на телефон.
– Ничего не может быть проще: мой секретарь вызывал меня из Лондона для переговоров.
– Твой секретарь? Из Лондона? Но как же может твой секретарь знать в Лондоне, что ты сейчас здесь?
– Я сегодня ему об этом телеграфировал.
– Браво! – воскликнул Тапиока торжественным тоном, решив, что поймал собеседника на слове. – А как же мог ты знать, что в доме, куда ты, по твоим словам, никогда не входил, есть телефон?
Каскариллья сокрушенно покачал головой.
– Ну, и бестолочь же ты, не в обиду тебе будь сказано! Зная имя хозяина дома, мне стоило заглянуть в любую телефонную книжку, чтобы знать не только что здесь есть телефон, но и номер этого телефона.
Тапиока угрюмо молчал, но сейчас же с упрямством, составляющим отличительную черту существ простых и невежественных, спросил еще раз:
– А что ему нужно, этому секретарю?
– Он уведомил меня, что мой поезд готов.
– Твой поезд?
– Ну, да. Специальный поезд, который я заказал, чтобы быть в Лондоне завтра вечером.
– Ты заказал специальный поезд?
Тапиоке, которому не удалось понять абсолютно ничего из всех этих таинственных ответов, ничего более не оставалось, как повторять машинально фразы Каскарилльи. Тот между тем давал свои ответы с невозмутимым спокойствием, словно не замечая, что они лишь увеличивают путаницу в голове его собеседника.
– Я уже сказал тебе, – продолжал Каскариллья, – что завтра ночью мне обязательно надо быть в Лондоне, а между тем курьерских поездов прямого сообщения до завтрашнего дня нет. Поэтому я и вынужден был заказать поезд, который и ждет меня этой ночью на станции. Буду завтра в полдень в Париже, а к вечеру в Калэ, где сяду на зафрахтованное для меня судно, которое и доставит меня немедленно в Саутгемптон. Но так как до отъезда из Италии мне необходимо сделать важное неотложное дело, то мы и условились с секретарем, что он протелефонирует мне, когда все будет готово согласно моим инструкциям.
Тапиока молчал, погруженный в глубокомысленные расчеты.
– Но ведь все это, – сказал он, глядя на Каскариллью, словно человек, бредящий наяву, – все это должно стоить бешеных денег.
– О! Тысяч двадцать лир…
– И ты бросаешь двадцать тысяч лир на путешествие в двадцать четыре часа?
– Вот именно.
– Зря, значит, ни за что, ни про что?
– "Ни за что, ни про что" не совсем верно сказано… – заметил Каскариллья, и губы его искривились легкой улыбкой, насмешливой и высокомерной в одно и то же время, которая обладала способностью переворачивать вверх дном все незатейливые логические построения наивного Тапиоки.
И он смотрел на Каскариллью, пытаясь прочесть в его лице и фигуре разгадку тайны, которая ему не давалась.
Перед ним стоял элегантный молодой человек, в новеньком с иголочки, шикарном светском костюме. С высокого породистого подъема ноги в лакированном ботинке взгляд Тапиоки перескочил на изящный пробор каштановых волос, опущенных со лба и коротко подстриженных с затылка по последней американской моде; испытующе остановился на выразительном, энергичном, худом, бледном, бритом лице; скользнул по роскошной белой розе, эффектно воткнутой в петличку фрака, и несколько более настойчиво побродил вокруг нежного опалового отлива запонок из восточного жемчуга, замыкавших края белоснежной манишки.
– Понял! – воскликнул неожиданно Тапиока, в мозгу которого загадка осветилась словно вспышкой молнии. – Дело в женщине…
– Ровно ничего не понял! – оборвал Каскариллья. Тогда Тапиока обозлился не на шутку.
– Для чего ты меня задержал? Чтобы насмехаться? За нос водить?
– Ничуть! Напротив: я сказал тебе остаться, чтобы доказать, что Каскариллья не из тех, кто забывает старых друзей. Успокойся! Ты хочешь, стало быть, знать, что я пришел тут делать?
– Я добиваюсь этого чуть не час…
– Я пришел взять три миллиона… – произнес просто Каскариллья.
Тапиока подскочил и выпялил глаза на Каскариллью, очевидно, думая, что видит перед собой сумасшедшего.
– Три ми… мильона? – прошептал он, запинаясь.
– Три миллиона, – повторил насмешливо Каскариллья.
– Здесь… в этом доме… три мильона? – спрашивал Тапиока, совершенно подавленный величием цифры.
– Здесь, сейчас.
– Черт возьми! – произнес Тапиока, оглядываясь с ошалелым видом вокруг и воображая себя, должно быть, в волшебном замке. – Как же ты об этом
узнал? – добавил он, поднимая на Каскариллью взгляд, полный детского восхищения.
Каскариллья вместо ответа опустил руку в боковой карман фрака и из маленького портфеля зеленого сафьяна с золотой каймой достал сложенное письмо.
– Читать умеешь? – спросил он, протягивая письмо Тапиоке.
Тот почесал в затылке.
– Видишь ли… Читать я… учился, только в тюрьме. А так как я предпочитаю быть на свободе…
– Ладно. Тогда слушай…
Каскариллья развернул письмо и прочел:
"Пользуюсь свободной минуткой, чтобы уведомить тебя как можно скорее, что завтра ночью поездом в 2.50 ночи мы будем в Милане.
Муж мой только что продал сбой дом и место на улице св. Духа Конгрегации французских ассумпционистов, явившихся обосноваться в Италии, и получил полностью продажную сумму, кажется, три миллиона.
Ты хорошо знаешь, любовь моя, моего мужа: и жаден, и ревнив…
Купчая была совершена в субботу вечером, слишком поздно, чтобы успеть внести деньги в банк. А так как банк будет закрыт и в понедельник по случаю праздника, то муженек мой, не рискуя оставлять деньги на два дня в свое отсутствие, едет в город. А не рискуя оставить жену одну на дане, берет меня с собой.
Представь себе, мой милый, мою радость, когда он мне об этом объявил. Ужасно боялась, что глаза меня выдадут.
Однако, взяв себя в руки, стала даже нарочно возражать, ссылаясь на пыль, жару, усталость, бессмыслицу моего присутствия и прочее, и прочее.
А сама дрожала: ну, как скажет: хорошо, оставайся, поеду один.
Ревнивец остался, однако, верен себе и, желая поддержать свое реномэ "мужа не дурака", каким он хотел бы себя считать, настоял на своем.
Пойми же, любовь моя: в 2.50 будем в Милане, а ключ у тебя, конечно, цел, не правда ли?
Как только приедем, я почтительнейше раскланяюсь с супругом; он отправится в свои комнаты, а я удалюсь в свои, где и буду ждать тебя, трепеща от ожидания, как эту зиму… А ты ведь не забыл, надеюсь, этой нашей зимы?
Но только не приходи раньше четырех: дай ему уснуть крепко-крепко.
Буду ждать и нетерпеливо прислушиваться, когда же раздадутся легкие шаги обожаемого властителя моего сердца.
Будь осторожен, но и не заставляй долго ждать твою ласковую кошечку".
– Понял теперь? – заключил свое чтение Каскариллья, бросая взгляд на Тапиоку, который слушал с таким усиленным вниманием, что пот выступил каплями на его лбу.
– Понял словно бы… – пролепетал Тапиока, проводя по лбу концом рукава. – Выходит, стало быть… – продолжал он, не желая сознаться, что не понял ровно ничего… – выходит значит… а письмо-то от кого будет?
– От жены…
– От жены… его… хозяина здешнего?…
– Коммерции советника Орнано.
– Так… так… жена коммерции советника Орнано… у которой… смекаю… есть любовник… а любовник этот…, ну, все; кажется, разобрал… выходишь ты… так, что ли?
– Ничуть не бывало.
– Как? Так это не ты?
– Я знаю жену столько же, сколько знаю мужа, и в третий раз повторяю тебе, что никогда не бывал в этом доме.
– Тогда это письмо? Как же ты получил его? Каскариллья нетерпеливо махнул рукой.
– Как бы не получил, не все ли равно. У нас нет времени пускаться в мелочи.
Тапиока почувствовал себя несколько уязвленным, однако не устоял перед еще маленьким поползновением любопытства.
– И ты явился "работать" в таком наряде?
– Ну, эти тонкости тебе, друг милый, вряд ли понять… Брать чужие деньги в обиходе цивилизованных народов признается "воровством", не правда ли?
– Что говорить! – вздохнул простодушно Тапиока.
– Тогда как, – продолжал Каскариллья, – брать чужих жен признается…
– Глупостью, – подсказал Тапиока, никогда не бывший соблазнителем.
– Благородством, – кончил Каскариллья. Тапиока вздернул протестующе плечами: поправка
была не в его вкусе.
– А по-моему, один черт…
– Может быть, – продолжал Каскариллья. – Во всяком случае, как бы я ни презирал среди пород животных породу "благородных господ", я предпочитаю оказаться в шкуре одного из "этих", особенно тогда, когда необходимость заставляет действовать как один из "тех"… В твоем туалете, видишь ли, в случае несчастья… ты идешь прямо на каторгу, тогда как в моем наряде, на худой конец придется прогуляться в загородную рощу на восходе солнца в компании с пятью субъектами и парой шпаг или револьверов… Понял?
Тапиока снял фуражку, чтобы проветрить мозги.
– Гм… Задурил ты меня совсем твоими историями…
Каскариллья заговорил тоном учителя, убедившегося в бестолковости ученика.
– Слушай: письмо, которое ты видел, вот оно, здесь, в моем кармане…
– Ну?
– Если бы, предположим, мы были "сцапаны", это письмо оказалось бы для меня спасительнее всякого оправдательного вердикта. Самое большее, муж узнал бы, что у жены его есть любовник.
Луч света прорезал мрак, в котором беспомощно бился мозг Тапиоки: его внезапно осенило.
– Ты притворился бы, что любовник это ты?
– Если бы спасение мое того потребовало… Тапиока возмутился в своих рыцарских чувствах.
– Но тогда все узнали бы, что та… синьора…
– Не беспокойся, голубчик, знают и так, все знают… В этих делах в блаженном неведении остается, обычно, один муж…
– Бедняга!
– Успокойся! Поскольку это будет зависеть от меня, я сделаю все, чтобы избавить почтенного коммерции советника от неприятного сюрприза, хотя, будь уверен, что если бы ему предложили выбор между ударом, который я ему готовлю, и тем, который наносит ему супруга, он не задумался бы избрать второй.
Тапиока расплылся в скромной улыбке.
– Черт возьми, – философски решил он, – три мильона вполне стоят пары рогов…
Каскариллья перебросил накидку на руку.
– Ну, ладно! – отчеканил он, становясь холодным и повелительным. – Довольно болтовни! Вперед!
Оба направились к двери, которую Каскариллья указал движением головы.
– А как думаешь, – спросил Тапиока шепотом, в то время как Каскариллья осматривал замок, – где она может быть?
– Кто она?
– Ну… княжна…
– Ты хочешь сказать…
– Касса.
– Не знаю. Должно быть, в кабинете…
– А может быть в спальне?
– Там увидим.
– Долгонько придется повозиться с проклятой… Каскариллья вынул из кармана жилета кожаный
футлярчик, герметически закрытый, похожий на карманную чернильницу.
– Видишь эту игрушку?
С этими словами Каскариллья нажал внутреннюю пружину, и отскочившая крышка открыла глазам флакончик с притертой пробкой и рядом острие кисточки.
– Немного этого снадобья, и ты увидишь, какие курьезные гримасы начнет корчить блестящая и твердая физиономия твоей княжны… Это кислота, изготовленная в моей лаборатории, разъедающего прикосновения которой достаточно, чтобы превратить сталь в труху…
В мозгу Тапиоки не возникло сомнений: его преклонение перед Каскарилльей сделалось слепым и фанатичным.
Вдруг Каскариллья, уже распахнувший дверь в коридор, повернул голову к выходу и насторожился.
– Что сие значит? – быстро спросил он себя вполголоса с жестом удивления.
Тапиока растерянно смотрел на него.
– Что там?
Каскариллья, не отвечая, запер снова внутреннюю дверь и подойдя к наружной, прислушался.
Тогда среди глубокого ночного безмолвия и до слуха Тапиоки долетел шум шагов и голоса на лестнице.
– Что ж такое? Они, значит? – испуганно забормотал он.
– Не может быть! – процедил Каскариллья, взглядывая на часы. – Сейчас два… а они не должны были
быть раньше трех…
Тапиока хотел что-то ответить, но Каскариллья энергичным знаком заставил его замолчать. Шум шагов приближался. Голоса доносились явственней.
– Электрический свет. Живо! – прошипел Каскариллья.
Тапиока дрожащей рукой повернул выключатель и торопливо перекинул через плечо мешок с инструментами.
С темнотой вернулось и молчание, но оно длилось недолго. За дверью послышался молодой женский голос:
– Уф! Наконец-то! – произнес голос совершенно ясно.
– Пропали! – пролепетал Тапиока.
– Удирай! Живо!
– Веревки не найду… – плакался Тапиока, потерявший вместе с ней и голову.
Луч белого света показал ему путь. Каскариллья, сохранивший все свое хладнокровие, пустил в дело свой электрический фонарик.
Тапиока схватился за веревку и исчез в куполе с быстротой преследуемой кошки.
Через минуту вслед за ним исчезла и веревка.