Друзья Долли вот уже в течение пятнадцати, а может быть, даже и двадцати лет работали по заданию Национального центра научных исследований. Эти преемники Дюркгейма и Леви-Брюля колесили по странам третьего мира, собирая ценный антропологический материал. Долли перечислила их звания, сослалась на их труды. На первый взгляд эти труды могли показаться слишком узкоспециальными. Один из ее друзей работал, например, над диссертацией на тему "Мифологические структуры экзогамии у племени мовамба" (это вымирающее племя населяет один из островов Океании, который два-три раза в год опустошает циклон). Но значение такого рода работ определяется отнюдь не масштабом географического или социального материала, на котором они проводятся, оно определяется методом, подходом. Главная задача - разработать универсальный принцип. Брак у маори или канаков объясняет нам суть брачных обрядов, совершающихся в церкви Сен-Филипп-дю-Руль, и выявляет ошеломляющие, потрясающие аналогии между тихоокеанским племенем мовамба и жителями парижского XVI округа…
Несмотря на то что французское правительство столь щедро благотворительствовало этнологам, они отнюдь не питали к нему благодарности. Наоборот, они яростно нападали на людей, стоявших в тот момент у кормила власти, и на французские государственные учреждения вообще. Они давали понять, что эта чудовищная прогнившая система (несомненно, лишь по недосмотру основавшая Центр научных исследований и финансировавшая бесчисленные опросы племени мовамба) скоро будет сметена с лица земли. Они с тоской вспоминали свое пребывание на Амазонке и на Маркизских островах. Марсиаль с удивлением заметил, что они называют друг друга странными кличками: Хитрый Игуан, Синий Кайман, Цветочное Ожерелье… Он отозвал в сторонку сына и спросил его, что это за чудачество. Оказалось, это магические прозвища. Этнологи прошли обряд посвящения в культ воду - должно быть, они даже приняли эту веру.
- Для чего же? Чтобы втереться в доверие к дикарям?
- Не только для этого. Они вполне искренни в своих поступках.
- Ты что, шутишь? Ученые, позитивисты, и вдруг исповедуют какой-то экзотический культ?
- Да они вовсе не такие уж позитивисты. Существует направление современной мысли, которое в своем крайнем выражении антирационалистично: оно признает, например, мистическое состояние. Состояние транса может оказаться более быстрым и более надежным средством познания, нежели логическое мышление.
Марсиаль просто не мог опомниться. Ей-богу, на коктейлях наберешься ума. Он снова подошел поближе к группе этнологов и стал вглядываться в Цветочное Ожерелье и в Синего Каймана, пытаясь уловить на их лицах след глубоких душевных потрясений. Стоя у буфета, Цветочное Ожерелье и Синий Кайман налегали на шампанское и икру. Как видно, это были мистики-шалуны. Ну что ж, тут ничего дурного нет. Такие бывали. Некоторые святые в перерывах между двумя экстазами веселились напропалую. Святая Тереза любила танцевать и была плясунья хоть куда. А в обрядах воду танцы как раз занимают большое место. Цветочное Ожерелье стал описывать ночной ритуал, происходивший где-то в предместье Баии. Верховная жрица, женщина во всех отношениях выдающаяся, плясала три часа подряд, пока не упала без чувств. Между прочим, это она написала "Историю воду", творение редкой эрудиции и эмоциональности…
- Читал! - воскликнул Синий Кайман. - Это изумительно!
- И к тому же совершенно нечитабельно, - невозмутимо объявил Цветочное Ожерелье. И было видно, что в его глазах читабельность отнюдь не является достоинством, а как раз наоборот.
Среди тех, кто слушал, как разглагольствуют этнологи, Марсиаль приметил курившего трубку молодого человека в черном свитере. Марсиаль узнал его - это был священник, приятель Жан-Пьера и Иветты, которого он уже два-три раза встречал в своем доме. Он тотчас решил, что попросит молодого человека уделить ему минутку для разговора. "Правда, время и место для этого не совсем подходящие: светский прием, икра, шампанское, все кудахчут, как в курятнике…" Но в конце концов, когда ищешь истину, нелепо оглядываться на светские условности. Священник, как и врач, должен быть доступен в любое время. Бросив все дела, он обязан устремиться на помощь душе, которая алчет помощи, пусть даже эта душа предстанет перед ним в образе парижского буржуа, присутствующего на коктейле. Марсиаль предъявлял высокие требования к профессиональному долгу. Он считал, что те, кто в силу своей профессии призван его обслуживать, должны это делать на совесть. Обязанность священника - духовно обслуживать всех. И Марсиаль подошел к молодому человеку в черном свитере и протянул ему руку.
- Господин аббат, - обратился он к нему, улыбаясь своей самой чарующей улыбкой, - вы меня, конечно, не узнаете. Я отец Жан-Пьера и Иветты, Марсиаль Англад.
Аббат вынул трубку изо рта и сквозь очки в стальной оправе устремил на Марсиаля взгляд, твердый как металл. Не проронив ни слова, он пожал протянутую руку.
- Могу ли я, - начал Марсиаль, отнюдь не смущенный прохладным приемом (в конце концов, он чувствовал себя важной персоной на этом вечере - отец жениха, близкий друг хозяев дома, в каком-то смысле он был у себя), - могу ли я попросить вас уделить мне минутку для разговора?
Аббат жестом выразил согласие.
- Вы слышали, что тут рассказывали эти господа? - спросил Марсиаль, силой увлекая аббата к двухместному диванчику в другом конце большой гостиной. - Они приняли посвящение в культ воду. Сын сказал мне, что они даже перешли в эту веру. Прошу вас, присядьте, господин аббат. Да, перешли в эту веру… Признаюсь вам, я озадачен. А вы?
- Нет, - ответил аббат. Он сел, не сводя с Марсиаля пристального и недоверчивого взгляда. - Что вас удивляет? Что они вообще обратились к вере? Или то, что они перешли в культ воду?
- Уж если стать верующим, то почему бы не обратиться в веру того общества, в котором ты воспитан?
- Эти люди - этнологи. Они интересуются народами третьего мира, так называемыми "примитивными" народами, хотя на самом деле эти народы ничуть не примитивнее нас с вами, а в каких-то отношениях, безусловно, даже наоборот… С другой стороны, вопреки распространенным представлениям, воду - это не только анимистический культ. Конечно, магия, колдовство занимают в нем большое место, но есть в нем также и духовные элементы, и многие из них почерпнуты непосредственно у христианства.
- Вот как. А я и не знал… В таком случае конечно… И все-таки немного странно, что люди, отдавшие себя науке, принимают посвящение в культ, обряды которого состоят, например, в том, что верующие всю ночь напролет танцуют, а потом приносят в жертву петуха, впрочем, точно не припомню, может, и наоборот: сначала совершают жертвоприношение, а потом танцуют. Присутствуй они при этом в качестве зрителей, я бы их донял. Но вы же слышали - по их словам, они всей душой участвовали…
- Это только доказывает, что в современном мире потребность в духовности ощущается все больше, даже среди людей, получивших научное, рационалистическое образование. Мы отмечаем новую вспышку религиозного чувства.
- Неужели? А я думал, наоборот… - начал было Марсиаль. Но вместо того, чтобы окончить фразу, покачал головой и поднял руки ладонями вверх, глядя на аббата со смущенной улыбкой.
- Что вы думали? - спросил аббат не слишком приветливо.
- Да ведь со всех сторон только и слышишь, что богобоязненных людей становится все меньше, что Запад с каждым днем теряет веру… Сколько статей об этом написано, даже в католических газетах.
- Поточнее - каких статей, в каких газетах?
- Я не могу припомнить названия, но я читал много статей на эту тему… С другой стороны, со времени Второго Вселенского собора церковь стала куда более светской. Некоторых христиан даже беспокоит такой оборот дела…
- Каких именно христиан? - сухо прервал аббат. - Это понятие растяжимое.
- Например, Мориака. В своих записных книжках он не раз возвращается к тому…
- Мориак - писатель-ретроград, отягченный грузом детства. Ему не по вкусу, что нынешние священники не похожи на старых деревенских кюре. В счет не идет.
Марсиаля начал раздражать этот тон. Честное слово, с ним обращаются, как со школьником! "Уточни… Процитируй слово в слово… Повтори… Не обрывай фразу посередине". Так когда-то разговаривали учителя в коллеже… Нет уж, увольте! Хватит с него этого инквизиторского тона! За кого этот служитель божий принимает Марсиаля? Впрочем, ясно - за пожилого буржуа, иначе говоря, за совершенно нестоящего собеседника. "Будь я рабочий-синдикалист, интеллигент-левак или негр, он наверняка счел бы нужным обходиться со мной куда более уважительно. Будь мне меньше тридцати, он видел бы во мне товарища. Но я не негр, не интеллигент-левак, не рабочий-синдикалист. И я не мальчишка. Я буржуа, отец семейства, иначе говоря, пустое место, нуль. Не иду в счет - вроде Мориака. Жалкое пужадистское отребье - идейному священнику до меня дела нет. Он потому и говорит со мной таким тоном, злится, что зря теряет на меня время". Но если этот священник для избранных полагает, что Марсиаль стерпит такое обращение, он ошибается. "Спокойно, - сказал себе Марсиаль. - Придется быть вежливым. Он мой гость. К тому же я должен уважать его сан и его облачение, хотя сутану он, кстати сказать, не носит. Ладно, буду сама обходительность. Но кое-что я ему все-таки выдам".
Гнев, гордость, яростное желание показать этому типу, что не такой уж он простачок, подхлестнули Марсиаля, заставили напрячь свои умственные способности. "Стоит мне захотеть, я кому угодно вправлю мозги". Марсиаль набрал побольше воздуха в легкие, чтобы как следует овладеть собой. Глаза его вспыхнули. Очаровательная коварная улыбка смягчила выражение его лица. Он вдруг сразу помолодел лет на десять. Склонив голову к правому плечу, он уставился на аббата почти что с нежностью. И заговорил медоточивым голосом:
- А все же, - сказал он, - Мориак выражает мнение огромного большинства французских католиков. И с этим нельзя не считаться. Эти круги оскорблены тем, что современное духовенство - ну, скажем, значительная его часть - поглощено, судя по всему, делами мирскими, в частности политическими и социальными вопросами… Это, конечно, не беда, но иногда можно подумать, что эти дела заслоняют от него все остальное… - Он чуть подался вперед и заулыбался еще любезнее. - Понимаете, господин аббат, многим верующим кажется, что некоторые молодые священники смотрят на них как на обыкновенных буржуазных обывателей, иначе говоря, как на нечто недостойное внимания. Один из моих друзей так и сказал мне недавно: "Будь я рабочим-синдикалистом, интеллигентом-леваком или негром, наш приходской кюре обходился бы со мной куда более уважительно…" Вы понимаете, что я хочу сказать, господин аббат? Речь, само собой, не о вас. Будь вы из таких, вы не находились бы сейчас в этой гостиной… Но кое-кто из ваших молодых коллег, несомненно по избытку рвения, вызывает у истинно верующих гнетущее чувство, будто священники махнули на них рукой и интересуются только теми, кто не принадлежит к лону церкви, то есть заблудшими овцами, или теми, кого надлежит вернуть на путь истинный: рабочими-синди…
- Церковь, - перебил аббат, - на протяжении многих веков слишком часто выступала защитницей существующего порядка, статус-кво. Ее обвиняли в том, что она опиум для народа, и в известной мере это справедливо. Будучи гарантом существующего порядка, она порой изменяла своему назначению. Молодое духовенство хочет осуществить истинную миссию церкви, оно хочет воплотить в жизнь слова Христа: Mihi fecisti, то есть: "Так как вы сделали это одному из братьев моих меньших, то сделали мне". В своих истоках христианство было революционным по своей сути.
- Да-да, конечно. Но верующим иногда начинает казаться, что нынешняя церковь ввязывается в современную политическую борьбу, чтобы вернуть утраченные позиции. Может, таким путем вы и приобретете расположение кучки атеистов, но зато, боюсь, оттолкнете от себя многих верующих, и в первую очередь самых смиренных и беззащитных…
Аббат не ответил. Может, он считал бесполезным продолжать разговор. Наверняка все эти критические возражения он слышал - уже не раз. Он не желал на них отвечать, это его утомляло… Несколько секунд он хранил молчание. Только взгляд его стал чуть более жестким. Наконец он произнес:
- Если вам угодно, мы продолжим нашу дискуссию в другой раз. Здесь не совсем подходящее место… - Он был прав: гости болтали, ходили взад и вперед… - Но вы хотели о чем-то спросить меня, - продолжал аббат.
- Да. Есть у меня родственница, женщина верующая и богобоязненная. Так вот, она очень опечалена и встревожена нынешней эволюцией церкви. Она говорит, что современная церковь замалчивает христианские догмы, будто опасается, что догмы устарели… Ей кажется, что священники, во всяком случае некоторые из них, избегают говорить о боге, боятся лишний раз упомянуть его имя… И в довершение всего она прочла, уж не знаю, в какой газете, статью, где речь, шла о "теологии смерти бога". Понимаете сами, бедняжка совсем сбита с толку…
"Сейчас я загоню его в угол. Придется ему высказаться. Не отпущу его, пока не узнаю, что у него на уме". Марсиаль твердо решил продолжать разговор, невзирая на неподходящую обстановку. Уж он раздолбает этого священнослужителя по всем правилам.
- Учение о смерти бога - дело теологов, а не верующих, - сказал аббат.
- Само собой. Но к сожалению, верующих нельзя держать в стороне от этих вопросов - ведь в наше время теологи выступают в газетах и по радио, и газеты и радио комментируют их выступления. То, что в средние века было заповедной территорией, мало-помалу становится всеобщим достоянием… Чему удивляться, если верующие приходят в отчаяние, когда слышат, что для самой передовой части духовенства бог умер? Им не хватает ума, чтобы понять, что сие означает. Самые простодушные из них принимают эти слова за чистую монету… Я очень люблю свою родственницу. Она человек пожилой, я хотел бы ее утешить, но не знаю, что сказать: эти вопросы выше моего разумения.
Марсиаль был в восторге от своего красноречия, от своего елейного краснобайства. "Ловко у меня получается, когда я в ударе". Он едва удерживался от улыбки при мысли о том, что сталось бы с его "старой родственницей", услышь она его слова. Истовую веру. мадам Сарла не могли бы поколебать и три десятка новомодных теологов, не останавливающихся ни перед чем…
- Вы можете ей сказать, - ответил аббат, - что умерла лишь некая идея бога - представление о нем как о творце, который придал миру изначальное движение, а потом навеки почил на лаврах и лишь время от времени нарушает свой покой, чтобы вмешаться в историю человечества, играя роль первопричины по отношению к причинам, служащим ему орудиями…
"Все ясно. Он в бога не верит", - решил Марсиаль.
- Умерло, - продолжал аббат, - представление о боге-Провидении, пагубное представление, порождавшее фатализм и квиетизм… Такой бог должен был умереть во имя спасения мира.
- Понимаю…
- Верующие должны отучиться от идолопоклонства.
- От идолопоклонства?
- Именно. Они должны отказаться от бога-идола. Они должны перестать мнить, будто они познали бога, приобщились к нему раз и навсегда. "Бог неизмеримо превосходит наши представления", - Фома Аквинский.
"Пожалуй, он верит в бога", - подумал Марсиаль.
- Вера, - продолжал аббат, - не есть набор изреченных истин. Вера - прежде всего это стремление к тому сокрытому богу, о котором мы ничего не знаем… Скажите вашей родственнице, пусть не печется о теологии. Пусть просто верит и, главное, живет в согласии со своей верой. - Он голосом резко подчеркнул слово "живет". - "Поступающий по правде идет к свету", - Иоанн Богослов.
- Но объясните, господин аббат, что же в таком случае станется с фигурой Христа - с исторической личностью Христа?
- Личность Христа при этом не пострадает… Вас оскорбляют разговоры о смерти бога? Но вы забываете, что бог вот уже скоро две тысячи лет как умер в Иисусе Христе. Умер духовно - с пришествием Нового завета, умер фактически - на кресте…
- Но, - с вымученной ласковостью возразил Марсиаль, - Христос воскрес…
- Само собой. И на протяжении столетий вновь воскресает каждый раз, когда мы встречаем его в лице бедных, несчастных, угнетенных… Именно в лице наших ближних мы и должны обретать и любить Христа.
"Ясно, он в бога не верит".
- Для нас, служителей современной церкви, первая заповедь содержится во второй. Можно даже сказать, что обе заповеди совпадают. Бог нашей веры - это Бог-для-Человека. Трансцендентный, но неотторжимый от мира. Истинная вера есть "пережитая истина", - апостол Павел. Она неотделима от милосердия. Вот вам ответ на то, что вы недавно говорили о секуляризации церкви. Христианство должно служить всему человечеству. Оно должно идти в авангарде социального прогресса. Я полагаю, никто не посмеет упрекнуть его за это стремление.
- Никто об этом и не помышляет, - сказал Марсиаль. - Хотелось бы лишь, чтобы церковь не забывала, что христианство - это также… - Он знал, что хочет сказать, но не мог найти нужных слов; и вдруг вспомнилось выражение, которое попалось ему в одной из недавно прочитанных книг и смысл которого пришлось искать в словаре: - …христианство - это также эсхатология.
- Никто об этом не забывает, - сухо заявил аббат и встал.
Марсиаль как раз хотел его спросить: "Верите ли вы в воскрешение плоти?" Конечно, нахальство спрашивать об этом священника… Но зато рассеялись бы все недоумения… Ведь это вопрос всех вопросов. А ответ на него содержит все ответы. Но аббат, стоя перед Марсиалем, сказал:
- Для верующих теперь, как и прежде, самое главное знать и помнить, что бог есть Любовь. В этом заключено все. Бог есть Любовь, - повторил он, устремив на Марсиаля взгляд, начисто лишенный всякой любви.
"Должно быть, в моем лице он не обрел Христа", - подумалось Марсиалю.
Теперь встал и он.
- Я хотел бы задать вам последний во…
- К сожалению, мне некогда, - перебил аббат. - Извините… Я вынужден вас покинуть.
Марсиаль с улыбкой поклонился.
- Спасибо, господин аббат, что вы уделили мне время для разговора.
Аббат бросил на него последний взгляд, пронзительный, испытующий, но при этом как будто и озадаченный, смущенный. Потом сунул в рот трубку, которую держал в руке все время, пока они разговаривали, и, круто повернувшись, зашагал в противоположный угол гостиной, к людям, с которыми, по-видимому, находил куда больше общего в мыслях, чувствах и языке, - к расфранченной группе этнологов, приобщившихся к культу воду.