- Этот клуб уже давно не дает тебе покоя, - заметила она.
- Согласись, что у меня есть на то причины. Ты окружаешь его такой таинственностью!
- Можно мне узнать, что ты насочинял в своем воображении? - с улыбкой спросила она.
- Ничего определенного… Я верил тому, что ты мне говоришь.
- Будь иначе, мне было бы обидно.
- Отчего обидно? Что у меня возникли подозрения?
- Что ты мне не доверяешь.
- А с другой стороны, слишком большое доверие тоже может отчасти… В общем, когда муж даже мысли не допускает, что его жена… Если он ни капли не беспокоится, стало быть…
- Ну, договаривай, - смеясь, сказала она. - Обычно ты не запинаешься.
- Я хочу сказать: слишком большое доверие со стороны мужа может быть даже отчасти оскорбительно для жены. Значит, муж считает, что его жена неспособна ему изменить.
- Все зависит от того, какой смысл вкладывать в слово "неспособна". Если речь идет о том, что для нее это невозможно по моральным соображениям, ничего тут оскорбительного нет.
- Ну так успокойся: я всегда считал, что ты неспособна изменить мне по моральным соображениям.
- Ну что ж, ты не ошибся.
- Но… скажи откровенно: у тебя никогда не было такого искушения?
- Было, - без колебаний ответила Дельфина.
Она выдержала взгляд мужа, который стал вдруг пытливым и грозным.
- Ты об этом думала? - спросил он, понизив голос. - Ты могла об этом думать?
- Да. Тебя это удивляет?
- Из простого желания отплатить мне, потому что ты знала, что я сам… Или тебе понравился кто-то другой?
- Я встречала многих мужчин, которые мне нравились. Знаешь, за двадцать пять лет!..
- Кто же это, например? Сейчас же назови их имена.
Она рассмеялась от души:
- Зачем они тебе? Все это дело прошлое, да и вообще никогда не было ничего серьезного.
- Ты не допускаешь, что я могу ревновать?
- Уверена, что ревнуешь. Но это уж последняя капля. Обращаться со мной так, как ты обращался (шутливый тон и улыбка смягчали серьезность ее слов), и в то же время ревновать.
- Я мужчина, а не жалкая тряпка, - заявил он с достоинством.
- Увы, да. Самый что ни на есть типичный мужчина, - вздохнула она.
- И ты еще жалуешься! Я дал тебе счастье…
- Я этого не отрицаю, Марсиаль.
- Я перед тобой виноват, я тоже этого не отрицаю. Но признайся, что нам все-таки было хорошо вместе.
- Я и признаю. Разве я тебя когда-нибудь в чем-нибудь упрекала?
- Нет. И зря.
- Зря не упрекала?
- А что тут странного? - проговорил он недовольным тоном. - Оттого что ты смирялась, никогда не жаловалась и даже делала вид, будто ничего не замечаешь, ты меня толкнула… Я пустился во все тяжкие. Меня ничто больше не удерживало. Я считал, что мне все позволено.
- Короче, если ты мне изменял, это отчасти моя вина?
- Ну да, чему ты удивляешься? В каком-то смысле - да. Если бы ты мне устраивала душераздирающие сцены, мы измучили бы друг друга до полусмерти, но я бы чувствовал себя менее свободным. Я постарался бы немного держать себя в узде. А вместо этого…
Безнадежный взмах рукой. Марсиаль повернулся к жене в профиль. Дельфина посмотрела на этот немного отяжелевший, но все еще красивый профиль долгим внимательным взглядом. Потом тем же спокойным голосом сказала:
- Странно, что ты заговорил об этом сегодня. Я сама как раз искала случая поговорить с тобой.
Он ждал, что будет дальше.
- Мне кажется, мы не можем продолжать жить так, как жили в последнее время. В особенности в последние две-три недели. Как, по-твоему, не лучше… не лучше ли нам разойтись?
Он повернулся к ней.
- Я не говорю о том, чтобы развестись, - поспешно добавила она, увидев его ошеломленное лицо. - Но может, нам просто разъехаться… Я много думала все эти дни…
И так как он продолжал смотреть на нее, словно не понимая, что она говорит, она закончила робко, едва слышно:
- Мне кажется, я нашла решение… Я хочу уйти от тебя…
Марсиаль словно в оцепенении по-прежнему не сводил взгляда с жены. И вдруг совершенно неожиданно порывистым движением закрыл лицо ладонями. Дельфина вздрогнула, решив, должно быть, что он плачет. Но когда он отнял ладони от лица, она увидела, что глаза его сухи, и ей показалось, что он не огорчен и не взволнован, а преисполнен решимости, как человек, который узнал наконец правду и готовится мужественно ее встретить.
- Ясно! - сказал он необычайно деловитым тоном. - У тебя кто-то есть.
Она не сдержала улыбки и покачала головой с жалостливым и в то же время насмешливым выражением.
- Не говори глупостей, Марсиаль.
- Тогда я ничего не понимаю, - сказал он. - О чем ты толкуешь?
- А тебе бы следовало понять… При том образе жизни, какой ты ведешь…
- Ты знаешь об этом уже десять лет!
- По-твоему, я должна была привыкнуть? А я, видишь, не привыкла… Впрочем, нет, наверное, я бы еще потянула так некоторое время. Но повторяю, с начала нынешнего года это стало невыносимо… Ты сам прекрасно знаешь, Марсиаль. Надеюсь, все-таки ты отдаешь себе отчет в том, что ты делаешь, как ведешь себя со мной и с другими. Вспомни, какую сцену ты недавно устроил Иветте, что ты ей наговорил… Да, она мне все рассказала. Ты стал грубым, раздражительным. Даже злым. Тебя узнать нельзя. Да и не я одна жалуюсь. Мне звонил один из твоих сослуживцев…
- Это еще кто?
- Мсье Дюкурно…
- А он чего суется не в свои дела?
- Как видно, ты и на службе стал нестерпим. Мсье Дюкурно посоветовал тебе обратиться к врачу.
- К врачу? И это советует Дюкурно… Сам заика, все забывает, путает все дела, и он еще смеет мне советовать обратиться к врачу… Ну и покажу же я ему!
- Нет, прошу тебя! Он обратился ко мне конфиденциально и просил, чтобы ты об этом не знал.
- Нет, подумать только! Я опомниться не могу. Дюкурно!
- В общем, как бы то ни было, ты, бесспорно, очень сильно переменился. Вряд ли это может так продолжаться. Пока дети были здесь, я терпела из-за них. Но теперь…
Выпрямившись, не шевелясь, Марсиаль слушая ее так, будто каждая из этих фраз, высказанных с необычайной мягкостью, поражала его как удар грома. Дельфина потупила взгляд.
- Есть еще другое, - вновь начала она. - Я долго не решалась заговорить с тобой, опасаясь… как ты это воспримешь. Я боялась, что ты будешь смеяться. И все-таки я должна тебе сказать, потому что это очень важно. Наш клуб…
Она умолкла в явном замешательстве.
- Дошли наконец - клуб, - прошептал Марсиаль сквозь стиснутые зубы. - Я так и знал, что тут что-то есть.
- Да, Марсиаль, но вовсе не то, что ты думаешь. Это необычный клуб. Вернее… как бы тебе объяснить? Собрание верующих, что ли. Секта, если угодно. Что-то вроде религиозной секты. Но конечно, все же нельзя назвать это настоящим вероучением. То есть я хочу сказать, что все это более или менее не выходит за рамки христианства, но… Словом, долго объяснять. В общем, если хочешь, речь идет о своего рода духовных наставлениях. При этом мы упражняемся в медитации и молимся сообща… Кроме того, занимаемся ручным трудом - например, тканьем, и благотворительностью. Понимаешь? Так вот, все это заняло очень важное место в моей жизни. Я хотела бы посвятить себя этому целиком. Вот что я собиралась тебе сказать.
- И из-за этого ты хочешь уйти от меня? - тупо спросил Марсиаль после долгого молчания.
- Из-за этого. А также из-за другого.
- А кто же, да позволено мне будет спросить, кто же этот, как бы его назвать… мудрец, обаятельный маг, красавец шарлатан вашей секты?
- Ему семьдесят лет, он ни красивый, ни обольстительный, во всяком случае, в том смысле, как ты это понимаешь, но… но он святой, - закончила она, и в голосе ее прозвучало неподдельное почтение.
- Святой? Да-а, черт возьми. Вам повезло. Иметь духовным наставником святого… Ловко же вы устроились. Скажи мне, а чудеса он творит? Поднимается на два метра от земли? Шелудивых излечивает? Надеюсь, у него по крайней мере есть стигматы?
- Марсиаль, - прошептала она грустно, с упреком, - видишь, я недаром опасалась. Вот почему я молчала все это время…
- Да, кстати, как давно это тянется?
- Два года.
- Два года ты лгала или, во всяком случае, молчала. Браво. Здорово. Вот у кого надо поучиться.
- Марсиаль, прошу тебя… Сотни раз я хотела тебе сказать. И не решилась - боялась, что ты будешь насмехаться. Уверяю тебя, только по этой причине.
- А не потому ли еще, что это… обращение, что ли, отдалило тебя от меня и ты это прекрасно понимала?
Она понурила голову:
- Не знаю… Я сказала тебе, что приняла решение… На самом деле нельзя сказать, что я его приняла. Но если бы ты согласился, чтобы мы расстались на некоторое время, на один, а может, на два месяца… Мы могли бы подумать, разобраться в своих чувствах… После этого нам, конечно, станет яснее. Давай попробуем… Как, по-твоему?
- Поступай как знаешь, - ответил он охрипшим голосом.
- Послушай, вот что я предлагаю: я уеду на две-три недели. У одной из дам - членов нашей секты в глухом уголке в Турени есть поместье, она предоставила его в распоряжение того… кого ты называешь шарлатаном. Все верующие туда приглашены. Скажу тебе откровенно, мне бы очень хотелось поехать. Мне это просто необходимо. Я так устала… Собраться решено на Пасху. Я думаю уехать в субботу утром. Если ты, конечно, не против.
- Договорились. Уедешь в субботу утром.
- Только вот как я тебя оставлю на праздники…
- Неважно. Как-нибудь устроюсь.
- Может, повидаешься с Юбером? Вы могли бы вместе поехать на уик-энд в Довиль…
- В самом деле. Отличная мысль. Мы с Юбером обожаем друг друга.
- Тогда, может быть, супруги Дюпре?..
- Да, Дюпре наверняка приютят меня, если только они не уехали. Словом, обо мне не беспокойся.
- Если хочешь, я могу остаться…
- Нет-нет! Раз ты считаешь, что так лучше, поезжай, поезжай в свой ашрам. Так это, кажется, называется?
Он снова повернулся к ней в профиль, оперся локтем о стол, уткнулся в ладонь подбородком и уставился в пространство. Она догадывалась, какие чувства его обуревают: растерянность, гнев, унижение, обида, печаль… И она сама не знала, как быть, что сказать при виде такого явного и неисцелимого горя.
- У тебя есть сведения об Иветте? - спросил он сухо, не глядя на нее.
- Да.
- И что же? Где она сейчас?
- Кажется, собиралась на пасхальные каникулы в Нормандию…
- С кем?
- С Реми Вьероном, - ответила Дельфина едва слышно.
- Отлично. Стало быть, домой она возвращаться не намерена?
- Не знаю. И сама она, наверное, тоже не знает. Да и как бы ты ее принял?
- Я не желаю ее больше видеть, - сказал Марсиаль, не повышая голоса.
Воцарилось долгое молчание. Потом Дельфина встала и начала убирать со стола. Глаза ее были полны слез.
Так вышло, что в страстную субботу Марсиаль оказался дома один.
Этого не случалось уже много лет, и, главное, в таких обстоятельствах - его покинули все. Лашомы уехали, Дюпре тоже. Все эти люди при малейшей возможности спешили убраться из Парижа. У каждого было какое-нибудь загородное владение, заново отстроенная ферма где-нибудь в Нормандии, крохотный Трианон имущих классов. А не то они уезжали на три праздничных дня в Довиль (как, например, Лашомы). Не переоценил ли Марсиаль свои силы, полагая, что легко перенесет одиночество в эти три долгих пасхальных дня, три слившихся воедино воскресенья, когда наполовину опустевший Париж отдан во власть весеннему потоку туристов? Марсиаль ни разу в жизни не оставался совсем один. И сначала при мысли об этих трех надвигающихся и ничем не заполненных, днях, об этой пустыне, которую ему предстояло пройти, он почувствовал любопытство, хотя и слегка оробел, как если бы готовился в неизведанному искусу, чреватому разнообразными возможностями, которые могут осуществиться, если у него хватит смелости и ему повезет. Что ж, природа его не обделила. И деньги у него есть. Итак, обедать он будет в лучших ресторанах. Пойдет в кино: кинематограф - одно из немногих мест, куда можно пойти одному. Будет шататься по улицам хоть до утра, но рано или поздно встретит женщину своей мечты и познает безумную страсть, исступление… Если же он ее не встретит (Марсиаль начал сомневаться в том, что его мечта слоняется ночью по улицам в ожидании, что ее кто-нибудь подцепит), что ж, найдутся другие. Пусть эти три дня станут сплошным пиршеством секса.
Марсиаль принял ванну, тщательно привел себя в порядок. Со всех сторон оглядел себя в зеркале, в тысячный раз с сожалением подумав, что природа с царской щедростью одарила его почти совершенным телом, а он холил его мало и от случая к случаю. Он обязан был тщательно поддерживать это совершенство и тогда до конца дней оставался бы прекрасной статуей, какой был в двадцать лет. Тело - наш самый верный союзник… Марсиаль задумчиво оглядел свой пенис. Марсиаль всегда поддерживал с ним самые дружеские отношения, считая его почти что живым существом, только что не вел с ним бесед. "Неужели и ты предашь меня в один прекрасный день?" - меланхолически подумал он. Но нет, врачи на этот счет единодушны: в сексуальной жизни мужчины не происходит ничего похожего на женский климакс. Странно, как подумаешь, что эта функция организма сохраняется, когда все прочее становится жертвой распада. Словно человеческая личность - ничто, а род человеческий - все. Недаром древние обожествляли фаллос, считали, что в нем заложен высший смысл жизни.
Позавтракав в одиночестве на кухне, Марсиаль решил что-нибудь почитать: как бы то ни было, духовная жизнь сохраняет свои права. Выбор его пал на книгу о китайской революции, но он никак не мог на ней сосредоточиться. Китайская Красная армия Марсиаля не интересовала. Он считал, что ее солдаты слишком склонны к крайностям, ожесточены и вдобавок ко всему невыносимо скучны. Он поискал на полках у Жан-Пьера чего-нибудь более забавного - ну, хотя бы какое-нибудь эротическое сочинение. А что, если взять "Философию в будуаре"? Он раскрыл книгу наугад, прочел три-четыре страницы. Нет, тоже скучища. Немногим лучше Китайской Красной армии. Неистовые тирады вперемешку с отвратительными жестокостями… У Марсиаля не было ни малейшей склонности к садизму. При одной мысли обо всех этих орудиях инквизиции: хлыстах, клещах - у него кровь стыла в жилах. Как можно испытывать наслаждение от страданий или унижений другого человека? Непостижимая тайна зла… Марсиаль определенно предпочитал Рабле маркизу де Саду. Веселые непристойности - вот это да! Но в библиотеке его сына произведений в таком духе не обнаружилось. Эротика интеллектуальных левых не радовала - Жене, Клоссовский, Батай… Не нашлось здесь даже ни одной книги Генри Миллера - этот хоть был забавным, в нем ключом било жизнелюбие.
Наконец Марсиаль отыскал томик Марселя Эме и решил почитать до обеда, но мыслями он был далеко. Дельфина, наверное, уже приехала в свой ашрам где-то в Турени. Он попытался представить себе, что за люди эти святые женщины и ясновидцы (в группу входило также несколько мужчин). Вначале он решил - отсталые люди, попавшие в лапы шарлатана. Но теперь он был в этом не так убежден. Дельфина вовсе не была отсталой. Уж она-то не принадлежит к числу тех женщин, которые, развесив уши, внимают разглагольствованиям лже-пророка. Но тогда выходит… Выходит - понять невозможно, но и просто отмахнуться тоже нельзя. Многие люди верили во что-то иное, в конечную истину, которая не всегда совпадала с персонифицированным богом западных вероучений. Восточным мистикам доступно познание, которое выходит за пределы чувственного мира. Может, в нас существуют тайные зоны, где дремлют ростки неведомых знаний… Но конечно, эта область духовной жизни навсегда закрыта для него, Марсиаля. Нет у него призвания… Слишком он погряз в материальном, слишком погружен в имманентность… Он осужден томиться в преддверии рая, подобно некрещеным младенцам и язычникам… Вот почему, наверное, в последние месяцы ему казалось, что Дельфина отдаляется от него: ее поглощали проблемы, не имевшие никакого отношения к их совместной жизни. Она была посвященная, гностик, она обладала высшей мудростью, а он все еще барахтался в низменных мирских треволнениях..! Выходит, эти два года он оставался римским легионером, громогласным и заурядным, и даже не подозревал, что женат на жрице…
К середине дня, не в силах больше выдержать одиночество в пустом доме, Марсиаль отправился прогуляться в Булонский лес. Все что угодно, лишь бы не это одиночество! Ходьба подействовала на него благотворно, природа тоже, пусть даже весьма цивилизованная природа Булонского леса. На деревьях набухали почки, уже запахло соками, вот-вот расцветет весна. Марсиаль вдыхал свежий воздух, ласково проводил ладонью по коре деревьев, вырвал пучок травы и сжевал травинки. "Мне надо было быть крестьянином, как мой дед, жить в деревне, стать частью земли, которую я возделывал бы". Будь Марсиаль крестьянином, он бы во что-то верил - в богов домашнего очага, в Пана, в жизненную силу, от которой прорастают зерна злаков, в вечную смену времен года, и этой веры хватило бы, чтобы заполнить его жизнь. А еще лучше было бы родиться лисой, барсуком или зайцем. Звери не знают, что умрут, не задумываются над своей судьбой. Сознание - истинное проклятье. В сущности, куда лучше жить "растительной жизнью", как выражается Юбер. Мыслящему тростнику кичиться нечем.
В шесть часов Марсиаль зашел в кафе на Елисейских полях выпить аперитив. Там по крайней мере можно полюбоваться уличной толпой, почувствовать свою причастность к жизни.
Конечно, настоящей причастностью к жизни это не назовешь. Стеклянная стена террасы отделяла Марсиаля от прохожих. Точно космонавт из своей кабины, он наблюдал обитателей загадочной планеты. В каждом из этих безымянных прохожих был заключен целый мир зачаточных образов, побуждений и неоформленных мыслей: тут были и жалкие или чудовищные желания, и безумные мечты, и несостоявшиеся преступления. И все эти люди были охвачены лихорадочной суетой: встречи, замыслы, работа и досуг, еще более утомительный, чем работа. Преходящие пустяки они приравнивали к вечности. К 2000 году двух третей этих людей уже не будет на земле да и вообще нигде не будет. И нет среди них ни одного, чье внезапное исчезновение здесь, посреди улицы, хоть в отдаленной степени повлияло бы на ход мировых событий: человечья трясина тотчас сомкнется над крошечной пустотой, и никто ничего не заметит.
Марсиаль поужинал без всякого аппетита. Зато с умыслом много выпил - бутылку бордо, стакан водки. Он никак не мог решить, стоит ли ему пойти в бар на Бульвары, где обычно он находил женщин.
Он почувствовал, что и к этому у него пропала охота.
Вот так всегда. В воображении все прекрасно. Сулишь себе сказочные наслаждения, а на деле - разочарование, безразличие, унылая техника. Порой это даже становилось тягостной повинностью - ты и рад бы отказаться, да самолюбие, остатки уважения и просто внимание к партнерше побуждают тебя против воли идти до конца. Чего стоит плотский акт, если он лишен даже капли нежности и поэзии? Нет, право, у Марсиаля в этот вечер не было никакой охоты заново разыгрывать грустный скетч. Он пошел в кино посмотреть вестерн. "Да что толку-то! Если уж и любовь мне опостылела, что же мне остается?"