– Я все знаю, – сказал он. – Мне только что звонил Джеле и обо всем рассказал. Я приеду прямо сейчас, помогу им подготовить вопросы. Не нервничай.
– А почему я должен нервничать? – Я повесил трубку и воззрился на свой большой палец, не понимая, почему он болит. Оказалось, за последние пять минут я изгрыз ноготь почти до основания, обнажив розовую плоть. Я пытался остановить кровь, держа палец во рту, все то время, пока лифт поднимался на тридцать второй этаж.
Меня уже ждали. Шелтон тепло улыбнулся и положил мне руку на плечо:
– Ну что, парень, как себя чувствуешь?
– Слегка растерянным, – признался я. – Мне нужно успеть на самолет. И хорошо бы оказаться в аэропорту пораньше, чтобы проследить за погрузкой картин моей жены. – Я поймал себя на том, что неожиданно пустился в пространную речь о картинах Эдит, о том, как важно мое личное присутствие при их погрузке на борт самолета, о значимости искусства для моего брака. Пришлось заткнуть фонтан на полуслове. – Если их не будет со мной в самолете, я получу развод.
– Во сколько улетает самолет?
– В семь.
– У нас еще уйма времени, – успокоил Хэрольд Макгро.
– Мне еще нужно вещи собрать, – возразил я. – До сих пор еще не сделал этого. Не уложил одежду. Ее нужно отправить Марти Акерману. Мне надо все упаковать до того, как ехать в аэропорт. – Почувствовав чрезмерно пристальные и несколько странные взгляды, я понял, что слишком рьяно взялся отстаивать свою точку зрения, но все-таки не удержался и брякнул последний довод: – Как раз будет час пик.
– Процедура займет около получаса, – сказал Фишер, глядя на свои часы. – Пойдемте перекусим, я как раз зарезервировал нам столик.
Марти и Фостин Джеле присоединились к нам в кафе, расположенном на втором этаже здания "Макгро-Хилл". Настроение у всех было веселое, почти праздничное. Акерман рассказывал о своей встрече с Честером Дэвисом.
– Могу вам сказать, – повторил он уже раз в девятый, – что человек он решительный.
Шелтон давал выход чувствам каждый раз, когда речь заходила об этих "чертовых ублюдках из "Тайм-Лайф", лезущих не в свое дело". Джеле рассуждал на тему клеветы, в очередной раз вспомнив один пассаж Хьюза, где тот заявлял, что очень знаменитая актриса якобы украла его любимый мяч для гольфа и просила заняться с ней содомией. Ховард ответил, что "скорее будет тыкать своим членом в буханку сырого хлеба". Хэрольд Макгро сидел молча, погруженный в печальные, но неизменно короткие мысли, на лице его отражалось не больше эмоций, чем у отцов-основателей, высеченных из камня на горе Рашмор.
Я заказал двойной "Джек Дэниеле" со льдом и попивал его мелкими глотками. Официантка положила меню рядом со мной. Я кинул взгляд на часы – был уже почти час.
Аппетит исчез напрочь.
– Начну с креветок, – решил я, – потом бифштекс средней прожарки. Запеченный картофель со шпинатом. Слоеный пирог с земляникой и кофе.
– Какой-нибудь салат, сэр?
– Ах да, конечно, салат. С соусом из сыра "Рокфор". После креветок и перед бифштексом.
– Эй, парень, – весело сказал Фишер, – должно быть, Акерман морит тебя голодом.
– Привычка с Испании, – объяснил я. – Самый обильный прием пищи – в середине дня, как раз перед тестом на детекторе лжи.
Все рассмеялись, и даже Хэрольд Макгро улыбнулся. Я принялся за креветок, потом за салат, тщательно разжевывая каждый листик. Где-то на половине бифштекса и запеченного картофеля я почувствовал, как пища бодро устремилась вверх по пищеводу. Пришлось прекратить процесс собственной фаршировки, окунувшись в пространные размышления о художественном рынке Нью-Йорка и выставке Эдит два года назад в Галерее избранных художников, после чего я произнес вдохновенную речь о том, как это тяжело – быть художником, женой и матерью.
– И если эти картины не будут лететь со мной в одном самолете на Ибицу... – Я выразительно чиркнул рукой по шее, задев больной палец.
Где-то на середине земляничного пирога Шелтон посмотрел на часы и воскликнул:
– Бог мой, уже пятнадцать минут третьего! Нас ждут наверху. Ланч как-то затянулся, – добавил он озадаченно.
Пока лифт поднимался на тридцать второй этаж, все мне улыбались. "Славный малый, – было написано на их лицах. – Ты же не подведешь нас. Мы им покажем". Да, подумалось мне, можем и показать. Я выжал в ответ пару худосочных улыбок.
– Джентльмены, – начал я, – есть кое-что, о чем я непременно хотел бы вам сказать до того, как пройду тест на детекторе лжи. Парни, я аферист, а все вы идиоты. Никаких встреч с Ховардом Хьюзом не существует. Мы с Ричардом Саскиндом, моим исследователем, сами написали эту автобиографию. Ваши деньги в данный момент лежат на номерном счете в Швейцарской банковской корпорации в Цюрихе на имя Ханны Розенкранц. Вложены в ценные бумаги Ай-Би-Эм, "Апджон", "Ксерокс", "Тексас галф" и других компаний. По очевидным причинам, акции "Макгро-Хилл" мы приобретать не стали.
– Ты что-то сказал? – спросил меня Фишер.
До него донеслось мое бормотание сквозь крепко сжатые губы.
– Да, мне надо добраться до аэропорта к пяти часам. Как долго обычно проводится процедура?
– Никогда не проходил, – признался Фишер. – Я выясню.
Маккалох и Билл Ламберт из "Тайм" ждали нас в приемной офиса Хэрольда. С ними был невысокий темноволосый человек примерно тридцати лет, державшийся очень напряженно. В руках у него был большой портфель. Шелтон, Хэрольд и Билл Ламберт немедленно проводили его в конференц-зал. Маккалох оттащил меня в сторону. Лицо его было чернее тучи.
– Какой идиот это придумал? – гневно спросил он.
– Как тебе сказать... Фрэнк, это долгая история.
– Знаешь что? – прошипел он. – Мне все это не нравится. Какого черта, они думают, Фрэнк Маккалох хуже какого-то детектора лжи?
Я вдруг понял, что он имел в виду. Он злился не на меня. Ему было обидно. Я собрался с мыслями и быстро сообразил, как исправить положение.
– На самом деле, это моя вина, – извинился я. – Никто не сомневается в твоих словах, Фрэнк. Они знают, что ты сказал правду. Я сам себя в это втянул, можно сказать, добровольно вызвался.
– О, ну тогда все в порядке. Я боялся, что они не доверяют мне по каким-то своим причинам. – Он немного успокоился. – Кажется, я становлюсь параноиком.
– Мы все тут немного не в себе, – объяснил я. – Прикосновение Хьюза.
Маккалох ушел в другую комнату, чтобы переговорить с невысоким брюнетом, которого я заметил, как только вошел в комнату. Его звали Руди Капуто, эксперт из "Берне эдженси". Пока он готовил кабинет к процедуре, я переговорил с Марти Акерманом и Фостином Джеле, а потом прошел в комнату.
Нас оставили наедине. Капуто устроился перед небольшой стопкой бумаг.
– Это очень просто, – сказал он, – вам совершенно не о чем беспокоиться.
– Надеюсь, потому что мне нужно успеть на самолет. Они вам об этом сказали?
Он кивнул и начал задавать самые разные вопросы – от того, как правильно произносилось мое имя, до деталей моих встреч с Хьюзом. Он был точен, доброжелателен, хотя временами выглядел несколько смущенным. Он заполнил стандартную формулу заключения, которую я должен был подписать, дабы заверить общественность, что тест проведен по моему согласию. В чистой строке, отведенной под мое имя, он напечатал "Клиффорд Майкл Холмс". Когда я указал на ошибку, специалист покраснел и заполнил вторую форму, на этот раз правильно.
Я чувствовал себя так, будто пробежал несколько километров. Сердце билось в горле, хотелось пить, как никогда в жизни. Это невозможно, понял я. Я не смогу пройти чертов тест, конец всему. Когда я задал вопрос, мой собственный голос, казалось, доносился откуда-то издалека, словно прятался в дальнем углу комнаты, пытаясь сделаться неслышимым:
– Когда вы узнаете результаты?
– Предварительный отчет? Почти сразу же. Это, конечно, письменный отчет, но он займет совсем немного времени.
– Как эта штука работает? Вам дозволено раскрывать подобную информацию?
Он еще не открыл свой портфель, в котором, как я подозревал, находились дьявольские пыточные инструменты.
– Измеряет всякие разные вещи. Потоотделение, ритм дыхания, мудрит с кровяным давлением – проверяет артерии. Это старое мастерство, – объяснил он. – Разработки начались в Китае. Там считали, что, если человек лжет, слизистая во рту сохнет, поэтому подозреваемого заставляли держать во рту рис.
– Мой рот уже сух, как пустыня Сахара, а я ведь не сказал ни слова.
Мне конец, я был в этом уверен. Когда все закончится, когда официально огласят результаты, я скажу правду. А что еще мне остается? Но я должен был предпринять последнюю попытку.
Капуто наконец открыл свой портфель и выложил на стол его содержимое. Надел мне на руку манжету, похожую на ту, что используют при измерении давления, туго затянул на груди какую-то цепочку. К указательному и среднему пальцам левой руки прицепил электроды. На вопросы, как он объяснил, нужно отвечать просто "да" или "нет". Я сел в кресло, спиной к Капуто. Я не мог его видеть и понятия не имел, что он там делает. Он просто ждал чего-то и молчал – готовился, наверное, сделать из меня желе еще до того, как мы начали, – пока я пялился на стену, с каждой секундой все отчетливее чувствуя, как яростно и сильно бьется мое сердце. В голове сами собой стали подбираться ответы на небольшой список вопросов. Я встречался с Ховардом Хьюзом. Меня зовут Клиффорд Ирвинг. Я отдал все деньги человеку, которого знаю под именем Ховард Хьюз. Я родился в Афганистане, в городе Кабуле. Я встречался с Ховардом Хьюзом. Меня зовут Клиффорд Холмс.
Внезапно Капуто спросил:
– Вас зовут Клиффорд Ирвинг?
Я тотчас же подумал: "Клиффорд Холмс" – и ответил:
– Да.
Сердце от неожиданности так стукнулось о ребра, что едва не выкинуло меня из кресла.
– Вы взяли что-нибудь из тех денег, которые предназначались Хьюзу?
– Нет.
За первым ударом сердца последовал второй, помягче, – как раз после вопроса о деньгах.
– Действовали ли вы в сговоре с кем-то еще, чтобы обмануть компанию "Макгро-Хилл" и выманить из нее деньги?
– Нет, – ответил я и практически в это поверил. Если бы не ремни, удерживавшие меня в кресле, то мое тело уже валялось бы на полу.
Он задал еще три вопроса такого же характера и затем сказал:
– Вот и все.
– Спасибо, – промямлил я и, стараясь не смотреть специалисту в глаза, пошатываясь, вышел из комнаты.
Фишер, Джеле, Ламберт и Марти Акерман сидели в соседнем кабинете, замерев в ожидании.
– Боже мой, – прошептал я Марти, – это бесчеловечно...
Минутой позже вслед за мной вышел и Капуто. Я повернулся к нему одновременно со всеми остальными. Тот пожал плечами.
– Прошу прощения, – произнес он, – результаты получились достаточно непоследовательными. Скорее всего, виновата некоторая нехватка времени. Но я пришлю письменное заключение.
– Можешь не сомневаться, я обязательно сделаю копию, – сказал я Джеле. – И спасибо за опыт. Мне нужно бежать, самолет улетит без меня и без картин.
Мне пришлось упаковывать вещи и затем еще ждать пятнадцать минут такси на Парк-авеню. Был самый час пик. Когда я добрался до аэропорта Кеннеди, посадка на самолет на Мадрид уже приближалась к концу. Минут пять послушав мои истеричные вопли, служащие в конце концов препроводили буйного пассажира в "Боинг-747", где я рухнул в кресло, как человек, поднявшийся с больничной койки. Мое сердце до сих пор колотилось. Я не прошел тест, просто не мог его пройти.
Здесь мне придется в первый и последний раз за все повествование забежать вперед, дабы избавить читателя от мучительных сомнений, которые терзали меня тогда. Никому бы не пожелал пережить такое. Если Капуто и прислал свой письменный отчет, то никто в "Макгро-Хилл" не показал мне его. Ни тест, ни его результаты в моем присутствии больше не упоминались.
Глава 16
Лебеди реки Лиматт
Когда я приземлился на Ибице, картин в самолете не оказалось. Они таинственно исчезли где-то по пути. После дюжины звонков и телеграмм холсты объявились почти через месяц на складе в Пальме, откуда мы их и извлекли.
Но это была наименьшая из всех проблем. В Нью-Йорке я прошел через небольшой ад, но на Ибице все стало значительно хуже. Эдит расстраивалась по поводу картин, но я чувствовал, ее заботит нечто иное. Когда мы выехали из аэропорта и направились домой, я, думая, что угадал причину ее состояния, сказал:
– Слушай, насчет Дика и машины Нины. Это я просил его ничего тебе не говорить. Знал, что ты будешь в ярости, хотя для этого нет никаких оснований. Он все равно собирался в Англию, а ей нужно было доставить туда машину. Они договорились между собой, вот и все. Я не имею к этому отношения.
Эдит не обратила на мои слова ни малейшего внимания, что вконец меня обеспокоило. Когда мы приехали домой и расположились в гостиной, я хотел посадить ее к себе на колени, но она вскочила на ноги, убежала в ванную, вернулась оттуда с большим белым пакетом и швырнула его на стол передо мной. Ее глаза сверкали от слез, гнева и боли.
– Ты и эта сука, – сказала она. – В мае. И это в то время, когда я была в Цюрихе.
В пакете оказались фотографии Нины, которые я сделал на пляже Фигерал и отпечатал в Беверли-Хиллз. В хаосе, царившем летом в студии, я так и не смог их найти. Когда я позвонил Эдит из мотеля в Майами-Бич, то попросил ее пойти в студию, открыть картотечный шкаф, найти там письмо "дорогим Честеру и Биллу" и отдать его Дику. Кто-то из нас запихнул пакет с фотографиями и всеми негативами на дальнюю полку шкафа, где он и пролежал, невидимый для меня и всех остальных. Но проницательную женщину так легко не обманешь.
– Я знала это, – сказала Эдит, плача. – Я всегда это знала. Я верила тебе, хотела тебе верить. Господи, ну какая я дура! Посмотри на эти снимки! – Она схватила пакет и сунула фотографии мне в нос – Взгляни на ее лицо! Вы оба лгали мне, изображали платоническую привязанность. Платоническую! На пляже, без одежды и с таким влюбленным лицом.
Рухнув на диван, она свернулась в клубок и зарыдала.
Я пытался протестовать, объяснять, но сказать было нечего. В глубине души я с самого Дня благодарения в Лос-Анджелесе знал, что между Ниной и мной все кончено, но сейчас говорить об этом не стоило. Лучше было попытаться успокоить Эдит и получить головомойку, чем плакаться самому. Я действительно был виноват. Как обычно, все самое важное в моей жизни происходило совершенно абсурдным образом: эти фотографии ничего для меня не значили, моя одержимость Ниной умерла, я стал свободен и мог дать Эдит то, чем она всегда одаривала меня, но только сейчас нам обоим эта радостная новость не давала никакого облегчения. Какая ирония!
– Я останусь с тобой, – спокойно сказала она спустя несколько часов, когда успокоилась, – только из-за детей. Но я не хочу ехать в Цюрих. Вся эта история с Хьюзом больше не шутка. Ты должен сказать им правду – и вернуть деньги.
– После публикации книги, – сказал я. – Возможно, в апреле. – Я убеждал ее – и себя самого, – что именно это и имею в виду. И она согласилась, правда с неохотой, поехать.
* * *
Если страх преследовал Эдит во время предыдущих нелегальных путешествий в Швейцарию, то в понедельник, двадцать восьмого декабря, она была просто в ужасе, хотя и проявляла потрясающую выдержку. Я приписал ее нервозность проблемам, связанным с нашим непростым браком и Ниной. Но моя жена воображала себе зловещие фигуры из "Интертела": глубоко засунув руки в карманы черных плащей, как шпионы из романов Эрика Амблера, они ждали ее в аэропорту в Цюрихе или в мраморном фойе Швейцарского кредитного банка. В мыслях она уже десятки раз ощутила грубую хватку их рук на своем локте и слышала резкие голоса, триумфально возвещавшие:
– Пройдемте, Эдит-Хельга-Ханна Соммер-Розенкранц-Ирвинг-Хьюз. Игра окончена. Нет, не пытайтесь выбросить парик – вы попались.
Эдит всегда была ребенком, играющим во взрослые игры, и для нее поездки в Цюрих имели мало общего с реальностью. Кто-то должен был поехать. Ее попросили, она согласилась, совсем как маленькая девочка, которую мальчишки попросили помочь и постоять на страже, пока они лазают за яблоками в сад.
– Но я – слабое звено, – призналась она позднее, уже после того, как игра началась.
Дождливым ранним утром мы приехали в аэропорт Ибицы. Маленькая, беззащитная Эдит жалась к дверце "мерседеса" и судорожно пыталась намотать на руку ремень своей дорожной сумки. Ее лицо было осунувшимся и усталым, даже чрезмерный макияж не мог скрыть черные круги под глазами. В течение последних двух недель она плохо спала, с тех самых пор, как обнаружила весьма фривольные фотографии Нины, спрятанные в шкафу. Смерть Юджина стала еще одним ударом. Она слишком любила маленькую обезьянку. Мы похоронили его в коробке из-под обуви в месте, с которого открывался вид на бухту Ибицы.
На парковке аэропорта я перегнулся, чтобы открыть ей дверь, и несколько мгновений не убирал руку, удерживая Эдит на сиденье.
– Я уверен, волноваться не о чем, – повторил я. – Если бы мне казалось, что есть хоть малейшая опасность, я бы не позволил тебе ехать. Люди "Макгро-Хилл" сообщили мне, что чек прошел клиринг. У тебя не должно возникнуть никаких проблем. Но если я ошибаюсь – если хоть что-то случится и кто-нибудь попытается схватить тебя, – забудь про деньги. Спасайся сама. Деньги ничего не стоят. Подбрось их повыше, и пусть другие подбирают. Ты должна бежать, как если бы все черти ада гнались за тобой.
Она не ответила, только испытывающе посмотрела на меня усталыми, печальными глазами. Я хотел поцеловать ее, но она отпрянула, и мои губы только скользнули по теплой щеке.
– Хочешь, я привезу тебе марципан из Цюриха? – спросила она.