Он все организовал, и через час – после еще одной встречи с прессой и подтверждения того, о чем они уже догадывались (что Хельгой Хьюз оказалась Эдит), – мы обосновались в его офисе на 55-й улице недалеко от 3-й авеню. Я смотрел на Восточную реку и просторы Лонг-Айленда, слыша будто издалека голос Нессена:
– Возвращайся сегодня вечером в Лейквилл. Я приеду завтра вместе с Хэрольдом Вейнбергером – он мой коллега. Поспи, обдумай свою историю. Я хочу задать тебе массу вопросов и получить не меньше ответов. Услышать правду, – добавил он почти случайно.
Перед тем как покинуть его офис, я сделал два телефонных звонка. Гостеприимность Марти подходила к концу, так что нужно было найти другое пристанище. В то утро мне пришло письмо от старого друга, адвоката по имени Филип Лорбер, с которым я познакомился на Ибице лет шестнадцать назад. Он писал: "Если тебе нужно место, где можно укрыться, у меня есть дом в Вестпорте". Я позвонил Филу и, насколько это было возможно, учитывая отсутствие голоса и состояние на грани нервного срыва, объяснил ситуацию.
– Тебе потребуется не один адвокат, – спокойно ответил он. – Я буду в Лейквилле завтра к двум часам дня.
Второй звонок был Эдит.
– Вернусь на ночном поезде, – прошептал я.
– Как все прошло? – спросила она с дрожью в голосе.
Я собирался сказать, что все в порядке, но слова застряли в горле, и спустя какое-то время я произнес совсем иное:
– У нас неприятности.
* * *
Тряский и неуютный поезд несся сквозь ночь к Лейквиллу, и я даже на несколько минут уснул, но потом в ужасе проснулся, подумав, что пропущу свою станцию. Рассказав Эдит о моих похождениях по судам, уже за полночь я рухнул в кровать.
Утром жена позвонила Руди Рору в Цюрих, а потом лейтенанту Вилли Ульриху, ответственному за расследования, проводимые швейцарской полицией, и повторила то, что я сказал Ньюмену: она – Хельга Хьюз, деньги хранятся в безопасном месте. Должна ли она приехать в Цюрих? Да, как только закончит все дела здесь, в Америке.
Мори Нессен и Хэрольд Вейнбергер приехали в полдень. Моему второму адвокату было двадцать пять, симпатичный, в очках и с пышными усами. На Мори была спортивная куртка, старая трикотажная рубашка и линялые голубые брюки. К двум часам подъехал Фил Лорбер, хорошо сложенный седовласый мужчина лет пятидесяти с небольшим, невозмутимый, пунктуальный и готовый к сражению. Я приветствовал его как старого друга. Репортеры появились часом позже: мы уже подготовили вопросы, когда телефон начал трезвонить, а в парадную и заднюю двери принялись стучать.
Несчастный слуга Марти Акермана отвел меня в сторону:
– Я не могу держать их там, сэр. Нам еще тут жить, когда вы уедете.
– Избавься от них, – велел я. – Скажи, чтобы вернулись через час. А мы тем временем сбежим.
– В Вестпорт, – приказал Фил. – Раз они ушли, мы можем спокойно добраться до моего дома, вы переночуете там.
Эдит торопливо собрала вещи, одела Недски и Барни, и мы расселись по двум машинам.
Я был в странном подвешенном состоянии, будто бы мы не просто убегали от толпы репортеров, выследившей нас в доме Акерманов, а снова стали беженцами. Каменно-серое небо делало пейзаж тусклым и мрачным. За последнюю неделю снег на обочинах дороги почернел, но на бурых полях и меж голых деревьев еще лежал, будто белая плесень. Я сидел на переднем сиденье "вольво", рядом с Хэрольдом Вейнбергером. Эдит и Мори расположились сзади, вместе с Недски и Барни. С того самого момента, как машина отъехала от дома Марти, на протяжении вот уже двух часов. Мори беспрестанно задавал мне вопросы, пока мы не остановились у парадной двери дома Фила Лорбера в Вестпорте.
– А о чем вы с Хьюзом говорили в Мексике?
– Я же тебе уже сказал, – сердито прохрипел я.
– Знаю, что сказал, – отмахнулся Мори, – а теперь скажи еще раз.
Почти неслышным голосом я в очередной раз принялся описывать, как встречался с Хьюзом в Оахаке, как мы летели на личном самолете Педро в Теуантепек.
– Давай вернемся немного назад. Те три письма, которые ты получил от Хьюза. Ты сказал, что на них не было даты, и ты поставил на них число прибытия. Зачем ты это сделал?
– Я не помню.
– Ты ставил на них даты по мере прибытия или на всех сразу?
– Боже мой, Мори, это действительно важно? Что ты пытаешься выяснить?
Воцарилось молчание, а затем легкий настойчивый голос Мори опять зазвенел у моего уха:
– А Хьюз не жаловался на секретность в контракте, который ты привез в Пуэрто-Рико?
– Нет, отнюдь. Он сам на ней настаивал. Я же тебе говорил.
– И верно, действительно говорил.
Теперь тишину нарушало лишь прерывистое дыхание Эдит. Я посмотрел в зеркало заднего вида. Она была чудовищно напряжена, черные круги под глазами, вымученный смех; Недски тоже был на взводе. Я попытался отрешиться от всего этого, впасть в своего рода транс, стать растением хотя бы на минуту.
Но Мори не позволил мне такой роскоши. Он все приставал и приставал ко мне, и я понял: источник лжи иссякает. Поначалу я не заметил того, что увидел сейчас в зеркале заднего вида: у Мори были совершенно невероятные зубы, как у акулы, направленные внутрь, до жути острые. Я начинал его ненавидеть. Только бы он от меня отвязался!
К счастью, путешествие все же закончилось. Джоан Лорбер показала нам наши комнаты, и я отправился спать. Мори и Хэрольд поехали дальше, в Нью-Йорк. Фил Лорбер следовал за нами от дома Акерманов на своей машине. Он тщательно запер за собой дверь. Эдит, приложив палец к губам, показала жестами, что я уже сплю. На самом деле я притворялся – просто не вынес бы еще одного допроса. Сладких снов, горько подумалось мне. Надеюсь, я когда-нибудь смогу видеть их снова.
Не вышло. На следующее утро Фил вошел в спальню. Эдит уже оделась, а я все еще сидел в кровати и выглядел не лучше, чем себя чувствовал. Ночью ко мне являлись одни только демоны.
– Мне нужно съездить в школу к своему сыну, Брайану, – сказал Фил, – сегодня день посещений. Но перед уходом я хотел сказать: я всю ночь размышлял о твоей истории. – Он печально улыбнулся. – Не состыковывается одно с другим. Ты же знаешь, мы давно знакомы. И я хотел бы быть откровенным.
– Продолжай, Фил.
– Думаю, ты заврался.
Некоторое время я молчал, а затем у меня будто камень с души свалился. И я ответил:
– Ты прав. Это мистификация.
* * *
Облегчение после признания было слаще всего на свете. Фил Лорбер проехал миль десять по шоссе, но до сына так и не доехал, развернул машину и отправился домой.
– Я просто не мог бросить тебя одного, – признался он. – Наверное, совесть проснулась.
Мы вместе поехали в город, высадили Эдит с детьми у гостиницы "Челси". Затем отправились в офис Мори Нессера на 55-й улице.
– Забудь обо всем, что я тебе рассказывал, – сказал я своему адвокату. – Садись в кресло и наслаждайся.
Следующие несколько дней и ночей, пока Мори с Хэрольдом Вейнбергером обстреливали меня вопросами, а личный секретарь стенографировала все сказанное, я поведал им всю историю от начала до конца. Я мерил шагами отделанный сосной пол в офисе Мори, хрипло описывая подробности, и смотрел с высоты сорокового этажа на реку внизу. И по мере повествования мне все яснее становилась абсурдность общей схемы. Я видел, как мы с Диком раз за разом себя обманывали, потакая собственной доверчивости. Однако за всей этой наивностью и глупостью, за неизбежной вульгарностью вовлеченных в дело денег – за всем этим виднелась грандиозность замысла, и я до сих пор воочию зрел безрассудное, артистическое великолепие нашей мистификации.
Дик как-то сказал мне, что это дело – своего рода акт анархии. Мы, как он выразился, обманывали истеблишмент, со всей его близорукостью и малодушным поклонением золотому тельцу. Тогда я отмахнулся от этого замечания. Для меня это была афера, великолепная шутка – и, возможно, прибыль в финале. Но теперь я понимал, что, пожалуй, действительно принимал участие в некоем акте анархии; демонстрировал – неважно, осознанно или нет – доступным мне способом холодное презрение к основам американского общества. Опьяненный своим признанием, я был готов закричать: "Я действительно это сделал. И безумно рад этому. Вы хотите заставить меня унижаться? Не выйдет. Хотите, чтобы я чувствовал себя виновным? Ни за что. Потому что я наслаждался каждой чертовой минутой этого предприятия!"
Но за этим порывом стояла всего лишь бравада, ведь на мне лежала другая, куда более тяжелая вина, – я впутал Эдит в нашу аферу, подверг ее серьезной опасности. А за всем этим угрожающе возвышался призрак дальнейших неизбежных разоблачений.
За двое суток секретарь сделала со своих стенографических записей копию признания. Я начал заполнять пробелы, внося исправления там, где ошибся, и пытаясь раскопать в памяти все имена и даты. Исправленный вариант был напечатан, и однажды утром процесс моего признания наконец завершился.
– Стенограммы и первый вариант нужно уничтожить, – сказал Мори.
Я пожал плечами:
– Порвите их.
– Репортеры знают, что мы здесь. Да они перероют весь мусор, чтобы достать черновик твоего рассказа. Мы все сожжем, – решил Мори.
Даже в конце, когда я уже примерил трагическую маску, муза комедии преследовала нас. Бумаги, обреченные на уничтожение, заняли целую корзину. Мори, Хэрольд, секретарь и я отнесли ее в мужскую уборную "Никерсона, Крамера, Ловенштейна, Нессена & Кэймена". Юридическая контора заботливо обеспечила душ для своих партнеров и коллег, днем и ночью потевших над соглашениями, показаниями и выступлениями в суде. Хэрольд Вейнбергер вылил в корзину флакончик бензина для зажигалок, а Мори бросил спичку. Признание весело заполыхало.
– Знаете, – сказал я, – в этом году у меня был богатый опыт по части сжигания рукописей. Времени уходит много, да и работенка не из легких. Вот увидите.
Вскоре пламя утихло. Сначала дым был почти незаметным, но потом повалил из душа белыми клубами. Хэрольд выскочил из уборной с диким кашлем. В холле секретарь пыталась высморкаться.
– Давайте поворошим бумагу, – предложил я, но за считанные секунды был выдворен в коридор.
Мори нашел питьевой фонтанчик; глаза у него слезились.
– Включи душ, – прохрипел он.
Хэрольд, самый младший из всех, порыскал в дымовой завесе и нашел кран. Хлынула холодная вода. Чтобы превратить бумаги в обугленную мокрую массу, понадобился почти целый час. Ближе к четырем часам утра, на улице неподалеку от дома 919 по 3-й авеню, работа была закончена. Я отправил остатки в сточную трубу.
– У меня такое чувство, – пробормотал Мори, – что это только начало дела, которое я не забуду никогда.
Глава 20
Фальшивая песня баронессы
Я не общался с людьми из "Макгро-Хилл" с тех пор, как уехал из Нью-Йорка в середине января. Отношения закончились. Они понимали это так же, как и я, несмотря на свое публичное заявление, мол, "мы посмотрим, что еще из этого выйдет", и не пытались связаться со мной. Я хотел позвонить Беверли Лу – но что я мог сказать? Личные извинения неминуемо станут признанием собственной вины, а момент для этого, как решили наши адвокаты, еще не настал.
Силы закона и порядка совещались на площади Фоули, расследование продолжалось. Федеральный прокурор Южного округа Нью-Йорка и окружной прокурор решили объединить результаты своих розысков.
– Скорее всего, – сказал Мори, – будет бой за тело.
– За тело?
– За тебя, приятель.
Мы снова сидели в его офисе, и он только что повесил трубку после разговора с Робертом Морвилло, главой криминального отдела прокуратуры. Жалуясь на постоянный цейтнот, на невозможность просто поговорить с клиентом и выяснить все факты, Мори снова перенес мой вызов в суд пред очи двух собраний присяжных на более поздний срок.
– Давай продолжим. – Нессен уселся в кресло и зажег очередную сигару. – Похоже, тебе придется возместить убытки "Макгро-Хилл", и чем скорее, тем лучше. Часть денег находится в Швейцарии, на счете Ханны Розенкранц, а остаток в Испании. А где именно в Испании?
– Здесь, – сказал я, залезая в портфель за последним выпуском "Тайм". Журнал вцепился в мою историю с безжалостностью и непредвзятостью мистера Магу, идущего по следу украденной блохи.
Я кинул журнал через стол, предварительно открыв на страницах, посвященных последним сведениям по делу Хьюза.
– Прямо здесь, – и я указал на фотографию нашего дома на Ибице. – Видишь тот открытый сарай справа? Камень, более светлый по сравнению с остальными? За ним лежат пятьдесят пять тысяч в швейцарских франках.
– Наличными?
– Мы уехали с Ибицы в страшной спешке. Там везде шныряли репортеры, другого выхода просто не было.
– Точная сумма?
– Да я не считал.
– Ты просто чокнутый, дальше уже некуда, – сказал Мафи.
* * *
Гарри Григг, человек с веселыми карими глазами и подстриженными под Гручо Маркса усами, был президентом "Интерстейт секьюрити", частного детективного агентства со штатом не меньше шестисот человек только в Нью-Йорке и Новой Англии. Когда мы с Мори описали проблему, у него глаза загорелись от удовольствия.
– Именно для таких дел я и создан, – заявил он. – А то совсем зачах тут за столом.
Работа Гарри заключалась в том, чтобы слетать на Ибицу и извлечь деньги, пока кто-нибудь еще – вор, репортеры, "Интерпол" или испанская полиция – не пораскинет мозгами и не сделает то же самое. Дом совершенно не охранялся, если, конечно, не считать служанку. Я дал Гарри список всех тайников, который он выучил наизусть, и письмо для Рафаэлы.
– Что-нибудь еще, кроме денег? Наркотики? Секретные документы? В студии?
– Нет, – ответил я.
Он уехал в аэропорт Кеннеди и через сорок восемь часов позвонил в офис Мори Нессена. Адвокат срочно вызвал меня.
– Если кто-то мог сделать эту работу, – вскричал Мори с детским восторгом, – так это Гарри! Он просто великолепен.
– Я на Ибице в аэропорту, – спокойно произнес детектив, – подстриг газон, сходил в прачечную да вот еще летнюю одежду прикупил.
– Должно быть, связь плохая, – в замешательстве ответил Мори, – слышно не очень.
Гарри повторил сообщение. Он подстриг газон, сходил в прачечную и купил летнюю одежду.
На широком лбу Нессена заблестели капельки пота. Он прикрыл трубку рукой и прошипел:
– Ты просил его купить какую-нибудь летнюю одежду?
– Боже мой, да ведь сейчас январь.
– Гарри, мне кажется, присутствует некое недопонимание. Клифф сказал, что...
– Я вам перезвоню, – выпалил Григг и немедленно повесил трубку.
– Кажется, меня сейчас хватит удар, – пробормотал Мори.
– А мне кажется, что я стал нищим.
Через десять минут телефон зазвонил опять. На этот раз позвонил Джон Вентворт, вице-президент "Интерстейт секьюрити".
– Мори, перед отъездом шеф попросил меня кое-что вам передать. Это код, мы его придумали, когда сидели в аэропорту. Значит, так: то, что снаружи дома, – летняя одежда, а вот объект в шкафу – это...
* * *
На следующее утро Гарри вернулся в Нью-Йорк; мы как раз закончили обедать в квартире у Мори. Это был первый обед в домашней обстановке с момента нашего кошмарного побега с Ибицы, с тех пор, как на мою семью обрушилось такое давление, которое могло шутя расплющить кого угодно. В то утро в сопровождении Нессена я впервые явился в здание суда на площади Фоули на встречу с Робертом Морвилло и Джеком Тигом, помощником прокурора, привлеченным благодаря своему опыту в делах со швейцарскими банками. Мори предупредил меня держать рот на замке и слушать, я четко выполнял инструкции, пока Морвилло – полноватый, в одежде с короткими рукавами, лет около сорока – произносил короткую речь.
– Морвилло грубоват, – заранее предупредил меня адвокат, – но зато без околичностей.
Речь Роберта оказалось простой до неприличия.
– Если вы нам поможете и расскажете всю правду, ваши шансы не попасть в тюрьму вырастут. Если не поможете и нам придется раскапывать все самим, мы это сделаем, будьте уверены, время и люди у нас имеются в избытке.
Почтовые инспекторы США, казалось, со всем пылом бросились в дело и изъездили половину Западного полушария в поисках информации.
– По нашему мнению, – сказал Морвилло, – вы не встречались с Ховардом Хьюзом. Более того, мы в этом уверены. И у нас есть все основания предполагать, что рассказанная вами история, та, которая фигурирует в деле "Роузмонт", не подтвердится. Чем дольше вы тянете с признанием, тем хуже для вас.
У нас с Мори была идея шикарного заявления, но в тот вечер у нас не хватило сил опять копаться во всем этом. Мы немного посидели с тремя детьми перед телевизором, посмотрели хоккейный матч.
За несколько минут до полуночи Мори позвонили, и он срочно поволок меня в другую комнату.
– Сообщение от репортера, – выпалил он. – Они знают про твою баронессу.
В кишках будто провернули нож; я спросил:
– Что конкретно им известно?
– Что она была с тобой в Мексике в феврале. Они охотились на нее последние несколько дней и нашли на Багамах.
– Они подумают, что она приехала посмотреть на Ховарда Хьюза. – Я попытался смотреть на происходящее с оптимистической точки зрения, но как-то не получалось. – Нина с кем-нибудь говорила?
– Я не смог этого выяснить.
– Она этого не сделает, – заверил я. – Я ее знаю, она пошлет их подальше или скажет: "Без комментариев".
Но вот мне придется говорить, потому что вне зависимости от поведения Нины история о поездке в Мексику и нашей встрече в Калифорнии вскоре выплывет на свет. И прежде всего мне придется рассказать Эдит. В эту ночь в номере гостиницы "Челси" я до двух часов объяснял жене, что в Оахаке и Беверли-Хиллз был не один.
Эдит плакала, пока наконец не заснула.
* * *
Несмотря на наше собственное чувство одиночества, мир вокруг не исчез и по-прежнему атаковал нас. Каждый вызов требовал ответа. Дик все еще был в Пальме – один, ничего не знающий, беззащитный. Я позвонил ему из Коннектикута в тот день, когда решил сказать всю правду Мори.
– Не делай этого, – умолял он.
Мне приходилось снова и снова повторять:
– Я знаю, что делаю. Доверься мне. Я говорю только с адвокатами, а не с полицией.
С тех пор судебные приставы наведывались к нему домой, в Пальму, запугивали повестками в суд и угрожали экстрадицией. Когда они исчезли, появились репортеры. Дик запер дверь и держал оборону.