– Звучит разумно, – нерешительно согласился Альберт. – Ну что ж, давайте посмотрим эти знаменитые письма.
Я достал листки из потрепанной папки и бросил на содержащийся в образцовом порядке стол главного редактора. Тот вместе с Беверли Лу принялся тщательно читать их.
– Вот это уже весомо, – заметила Беверли. – Не похоже на розыгрыш. Они от Хьюза.
Альберт продолжил чтение.
– Откуда ты знаешь?
– Во-первых, он всегда пишет письма на этой желтой линованной бумаге. Во-вторых, я узнаю его почерк. В журнале "Лайф" была фотография длинного письма Хьюза, в котором он приказывал уволить этого парня, Роберта Майо. Я видела его. Именно так он и пишет, близко к полям.
– У тебя есть этот номер "Лайф"?
– Нет, но постараюсь найти. Дай мне прочитать, пожалуйста.
Альберт Левенталь закончил.
– Я оставлю их себе, – сказал он. – Теперь понятно. Нужно только прочитать эту часть. Хьюз пишет: "Я не всегда безразличен к тому, что журналисты пишут обо мне..." А затем продолжает: "Мне бы не хотелось умереть, не прояснив определенные недоразумения и не рассказав правду о моей жизни. Бессмертие, о котором вы любите говорить, не интересует меня, по крайней мере, не в этом мире. Я верю в обязательства. Я сожалею о многих поступках, совершенных мною в прошлом, но практически не стыжусь их".
– Очень интересно, – заметила Беверли, – особенно там, где он пишет "не в этом мире".
Мне тоже так казалось, поэтому я и сочинил эту строчку.
– Ну, тут все ясно. – Альберт постучал по пачке линованной желтой бумаги. – И он говорит об этом достаточно красноречиво, с достоинством. Он болен и хочет наконец-то рассказать о себе правду.
– Я тоже так думаю, – встрял я.
Я также предоставил "Макгро-Хилл" отпечатанные первые черновые наброски моих ответов Хьюзу и пояснил, что оригиналы написаны мной от руки. Как мне кажется, это надлежащий жест, принимая во внимание трудоемкие упражнения Ховарда с ручкой и его нежелание воспользоваться услугами секретаря. Что чрезвычайно меня удивило, так это тот факт, что никто не поинтересовался, на какой адрес я посылаю письма или какой штемпель стоял на конвертах, пришедших от Хьюза. Если бы они сделали это, то мне бы пришлось придумывать ответы экспромтом. Но восторг от открывающихся перспектив был так велик, что подобные ошибки вполне понятны. Мое первое апокрифическое письмо датировалось 4 января:
После своей доброжелательной записки Вы можете посчитать последующие слова несколько самонадеянными, но я – писатель и не могу не думать, как писатель. Я осведомлен о Вашей репутации и постоянной заботе о сохранении тайны своей личной жизни; но это само по себе может привести к значительному недопониманию человеческой жизни и мотивов такого поведения, не принимающего в расчет общественное мнение. Ваша жизнь – те детали, что лежат на поверхности, почерпнутые из слухов и газетных статей, как бы ни были они искажены, – зачаровывает меня. Очевидно, правда еще более поразительна и заслуживает (хотя и редко достигает) последнего слова для окончательного бессмертия. Вы когда-нибудь рассматривали возможность создания своей авторизованной биографии? Я посчитаю честью для себя написать эту книгу...
Затем, после получения утвердительного ответа 28 января, я снова отправил письмо:
В первую очередь, я должен Вам сказать, что не могу быть более польщенным и одновременно удивленным Вашим согласием на мое предложение. Но, скорее всего, Вы и так знаете это. Наш разговор по телефону также был примечателен; после него многие вещи стали казаться мне более реальными, и я надеюсь, что, как Вы сказали, мы снова поговорим через несколько дней...
Что касается публикации, я бы выбрал издательство "Макгро-Хилл". Это выдающаяся, престижная и консервативная компания, достаточно большая, чтобы справиться, как мне кажется, с главным событием года на книжном рынке. Кроме того, у меня с ними хорошие отношения, являющиеся результатом долгого и плодотворного делового сотрудничества. Уверен, что они смогут обеспечить абсолютную секретность на время нашего с Вами сотрудничества... Прежде чем связать себя какими-либо обязательствами, они, как и любое другое издательство, несомненно хотели бы видеть некое письменное соглашение между нами, которое включало бы официальное разрешение на публикацию с Вашей стороны и условия сотрудничества, так как основная ценность будущей книги будет заключаться в том, что это авторизованная, точная и полностью лишенная цензуры биография, а не очередное собрание заказных статей и нелепых сплетен. Я также считаю, что краткое предисловие или введение к книге, написанное Вами лично, полностью прояснит ее замысел. Но это мы можем обсудить позднее...
– Поразительно. – Альберт Левенталь нервно затянулся сигаретой. – Ну, скажу я вам, если вы все-таки встретите этого человека и он захочет говорить, то это будет просто сенсация. Но если он уделит вам только два или три часа своего времени, а потом заявит: "Иди и пиши", то это будет плохо. А такой вариант вполне возможен. Хьюз – крайне непредсказуемый человек, ну, не вам это рассказывать. Он когда-то, давным-давно, покупал яхту у моего отца, и с ним было практически невозможно иметь дело. Постоянно менял свои решения.
– Не могу ничего обещать, – подстраховался я, – но сделаю все от меня зависящее.
– А чего он хочет от нас? Миллион долларов?
– Я сказал ему, что подобные условия не рассматриваются. Пришлось рассказать ему парочку удручающих историй о бедствующем издательском бизнесе...
– Мы сделаем предложение, – прервал Альберт с легким раздражением в голосе. Он передал письма мне. – Вы зависите от них. Смотрите не потеряйте. Даже если затея с книгой провалится, одни эти письма стоят около двадцати пяти тысяч долларов.
– Надо заставить его написать побольше, – засмеялся я. Беверли и Альберт рассмеялись в ответ.
* * *
Женщина за стойкой в приемной редакции "Лайф" покачала головой:
– Мы не храним старые выпуски наших журналов. Дело пошло бы быстрее, если бы вы знали дату. Тогда мы смогли бы найти для вас эту статью.
– Это был недавний номер.
– Попробуйте в книжном магазине "A&S", он находится на углу Восьмой авеню и Сорок третьей улицы.
В конце достославного книжного заведения я нашел стеллаж, доверху заваленный старыми номерами "Лайф". Понадобилось всего несколько минут, чтобы найти выпуск за 22 января с рассказом о побеге Хьюза из Лас-Вегаса, портретом Роберта Майо и фотографией письма Ховарда, занявшей целый разворот. Оно начиналось словами "Дорогие Честер и Билл...", а в конце был тот самый абзац, который я видел в "Ньюсуик" и использовал в качестве модели для своих подделок. Я заплатил пятьдесят центов за журнал и поехал на такси в отель "Элизиум".
Три письма были надежно спрятаны в чемодане с кодовым замком, купленном в "Хэрродс". Я рухнул на кровать и разложил свои художества рядом с раскрытым журналом, с фотографией подлинного письма Хьюза. У меня кружилась голова – явственно не хватало воздуха. Я с минуту сравнивал их, затем быстро вышел из отеля и решительно направился в магазин по продаже канцелярских товаров на 55-й улице, где купил три пачки желтой линованной бумаги, паркеровскую ручку, бутылку черных чернил "Уотермэн" и печать для штемпелевания.
Столкнувшись с абсурдом в одиночестве, люди редко смеются. Нормальный смех надо разделить с кем-нибудь, а единственным человеком, с которым я бы хотел поделиться недоумением и чувством легкого ужаса, был Дик Саскинд, который сейчас сидел дома на расстоянии четырех тысяч миль от меня. В одиночестве только улыбаешься и качаешь в изумлении головой. Если бы у Беверли Лу в офисе был этот номер "Лайфа" и если бы его положили рядом с моими письмами от Ховарда Хьюза, наша авантюра с треском провалилась бы прямо тогда.
– Они были просто ужасающи, – рассказывал я Дику две недели спустя на Ибице. – Ты даже представить не можешь, насколько они были плохи. Самые худшие подделки, когда-либо сделанные человеком или животным. Мои письма и близко не лежали с оригиналом.
В нью-йоркском отеле я сидел за письменным столом и работал с двенадцати дня до десяти часов вечеpa. Я писал, пока результат меня не удовлетворил, и извел все три пачки бумаги. Затем порвал на мелкие клочки мои неудачные опыты, выбросил останки в мусорную корзину, положил новые в папку и запер их в чемодане; после чего довольный, но проголодавшийся пошел вниз съесть чизбургер и соевую шоколадку.
– Покажи их Бобу, – велела Беверли на следующий день, когда мы снова сидели в офисе Альберта Левенталя.
Я передал новенькую партию писем Бобу Локку, вице-президенту "Макгро-Хилл". Тот, внимательно ознакомившись с каждой страницей, отдал их Беверли и Альберту, и те стали перечитывать их по второму разу, причем не заметили, что это уже не те письма, которые они видели вчера.
– Должно быть, он выдающийся человек, – сказал Локк. – Я бы хотел поехать на встречу с Хьюзом вместе с вами. Где, вы говорили, он решил провести ваш первый разговор тет-а-тет?
– В Нассау. Но я должен буду поехать туда один. – Его предложение подействовало мне на нервы, но внешне я сохранял выражение безмятежности.
– Да уж, надо думать. Представляю, какой же потрясающий это будет опыт.
– Не имею ни малейшего представления, что может произойти, – согласился я.
Затем Боб Локк огласил условия, которые я должен буду изложить Хьюзу. "Макгро-Хилл" заплатит сто тысяч долларов после подписания контракта – "посеет деньги", как назвал это Левенталь, – еще сто тысяч – после доставки и одобрения интервью, которые составят основу книги; и наконец, триста тысяч – после одобрения законченной рукописи и предисловия самого Хьюза.
– Мне условия кажутся вполне справедливыми, – заметил я. – Но решать будет Ховард.
Я вышел из офиса и отправился прямиком в "Вестерн юнион", откуда телеграфировал Дику: "МАМА ПРЕДЛАГАЕТ ПЯТЬСОТ КУСКОВ ПОВТОРЯЮ ПЯТЬСОТ КУСКОВ ШАМПАНСКОЕ ОТКУПОРИВАТЬ ЕЩЕ РАНО ВЫЛЕТАЮ НАССАУ ПОСЛЕЗАВТРА". Подумав, я подписался: "ЛЮБЛЮ ХАУИ".
Нина должна была прилететь из Лондона на следующий вечер в семь часов. Из "Вестерн юнион" я отправился в офис "Истерн эйрлайнз".
– У вас есть билеты на рейсы до Нассау на четверг или пятницу?
Девушка за стойкой сочувственно мне улыбнулась:
– Мы даже в список ожидающих вас не сможем поместить. Все билеты до Нассау забронированы еще два месяца назад. Следующий! – крикнула она, и я моментально вылетел из очереди по направлению к двери.
Кассирша из "Нортист эйрлайнз" сразу принялась ожесточенно стучать по клавишам компьютера.
– Знаете, сейчас длинные выходные, – объяснила она. – Президент Никсон перенес день рождения Линкольна на понедельник.
– Что он сделал?
– Так зимой у людей будут длинные выходные, и они могут поехать куда-нибудь, к примеру навестить родственников.
– И американцы поддержали это? Они позволили одному президенту забавляться с днем рождения другого? Просто святотатство какое-то.
– Ну, они оба республиканцы, – заметила девушка. – Так что дело, в общем-то, семейное.
Я обегал все авиалинии, самолеты которых летели в Майами с посадкой в Нассау или Фрипорте. На следующий день, устав метаться туда-сюда по 5-й авеню между офисами авиакомпаний и двумя туристическими агентствами, чувствуя, как паника подступает к горлу, – как так получилось, что Ховард Хьюз не смог достать билетов в Нассау или на какой-нибудь остров поблизости? – я вломился в офис "Америкэн экспресс" на Парк-авеню, рядом с отелем.
– Слушайте, мне нужно куда угодно к югу от Джорджии и к северу от Венесуэлы. Но лететь я должен завтра или в пятницу.
Спустя семь телефонных звонков агент сказал:
– У нас есть билеты в Мехико, сэр. Но в Акапулько или на любой другой морской курорт билетов нет.
– А в Оахаку? Это к югу от Мехико, примерно триста миль.
Он сделал еще один телефонный звонок.
– Два места свободных. Только вам придется переночевать в Мехико.
– Беру.
План, естественно, заключался в том, что мы с Ховардом должны были провести нашу предполагаемую встречу на острове Парадиз. Но неожиданно, в результате жонглирования Никсона с днем рождения Линкольна, Хьюз изменил свои планы. Президентские причуды вынудили его превратиться из дремлющего отшельника в странствующего авантюриста. Правда, я, разумеется, об этом не знал. И вряд ли стоит добавлять, что невидимый миллиардер тоже не был в курсе.
* * *
При сходе с трапа в аэропорту Мехико туда-сюда носился молодой фотограф с "Поляроидом", снимая со скоростью пулемета спускающихся с самолета пассажиров. Нина подняла воротник старого кожаного пальто, спрятав лицо, и быстрыми шагами направилась к зданию терминала. Я поймал ее в воротах:
– Что случилось?
– О, будет просто прелестно, если эти снимки попадут на первую страницу "Сандей экспресс". Эдит и Фредерик будут просто счастливы. Это же конец твоего брака и мой официальный развод. Такой популярности мне не нужно.
– Ты шутишь? Маршалу бы это понравилось. – Ее новый менеджер месяцами действовал ей на нервы, как заведенный повторяя, что она звезда и должна вести себя соответственно. – Не хочу тебя разочаровывать, но это не аэропорт Кингс-Роуд в Челси. Если тебя не знают в Нью-Йорке, то уж здесь точно никому дела нет. А писатели, – пустился я в объяснения, – живут в счастливом болоте анонимности. Так сказать, одно из удовольствий быть известным, но неузнаваемым. К тому же этот парень делает обыкновенные туристические фотографии. Можешь расслабиться. – Я рассмеялся.
Ее глаза на миг затуманились, но затем Нина улыбнулась.
– Где мы остановились? – спросила она, когда мы прошли таможню и иммиграционный контроль.
– Мне надо позвонить, чтобы все выяснить. – Я нырнул в телефонную будку, сказав, что Хьюз или один из его таинственных посредников позаботились об удобствах. Я позвонил в "Америкэн экспресс" и подтвердил заказ апартаментов в отеле "Эль-Камино", который сделал в офисе на Парк-авеню. Номера не оказалось, но нашлась комната.
Нина ждала, сидя на моем чемодане, по краям обитом серебристыми полосами металла, где лежали радио, кассетник, смена нижнего белья, два старых свитера и пара джинсов. Она была в своем старом мешковатом кожаном пальто и свободных брюках, лицо скрыла под огромными восьмиугольными очками, а гриву золотистых волос забрала в косу и чопорно спрятала под черным шарфом. Нина Суперзвезда! Баронесса ван Палландт, мать троих детей, которую одна из лондонских газет недавно включила в список "десяти самых сексуальных женщин мира". Она сказала мне, что считает эту похвалу одной из десяти самых смешных шуток в мире. В какой-то мере я был с этим согласен. Без грима, потерянная и неуверенная в себе, Нина сгорбилась на чемодане – долговязая, почти неуклюжая фигура, способная превратиться в прекрасную женщину, только если сама того захочет, только если отпустит, отринет защитную оболочку обманутой жены и испуганной девочки. Большие серо-голубые глаза с тревогой взирали на меня.
– "Эль-Камино", – сказал я. – Он находится недалеко от города.
– Тебе надо оставаться там, чтобы встретиться с ним?
– Если мне позвонят. Иначе полетим в Оахаку утренним семичасовым рейсом.
– Давай сегодня погуляем, – предложила она, забираясь в такси. – Проведем сиесту в номере, а потом пойдем в город, послушаем марьячи.
– А если в это время позвонит Хьюз?
– Оставь сообщение для чертова ублюдка. Хочу быть с тобой. У нас так мало времени! – Она неожиданно улыбнулась, наклонилась ко мне и нежно поцеловала в щеку.
Спустя секунду после того, как мы сели в такси, к нам подбежал паренек, размахивая фотографией. Я уже было хотел отказаться, но потом внимательно посмотрел на снимок. Фотограф подловил меня в одиночестве, наверху посадочного трапа, с тревогой смотрящего в даль.
– Сколько?
– Quince pesos.
Я положил фотографию в портфель. Нина озадаченно нахмурилась, затем рассмеялась:
– Зачем тебе этот дурацкий снимок?
– Сувенир, – непринужденно ответил я.
"Эль-Камино" оказался огромным, современным, коричневого цвета palacio в пригороде. Мексиканскому коридорному понадобилось пять минут, чтобы дотащить в комнату наш багаж по лабиринту широких, построенных на разных уровнях коридоров. Косые яркие лучи заходящего солнца все еще пробивались сквозь деревянные жалюзи на окне, через которое открывался вид на бассейн. Кровать была просто огромна. Я закрыл ставни так, чтобы в комнате порхали только мерцающие отблески уходящего дня. Когда обернулся, длинное гибкое тело Нины уже скрылось под простыней. Моя застенчивая тридцативосьмилетняя датская дева... Но она неожиданно откинула простыню к ногам. Я наклонился над ней и стал вытаскивать коричневые шпильки – медленно, одну за одной, пока золотая грива ее волос не рассыпалась по подушке. Нина закрыла глаза. В комнате стояла тишина и прохлада, полосы теплого солнечного света лежали на коричневом ковре. Наконец она моргнула несколько раз, нежно улыбнулась и пробормотала:
– Боже мой, не могу поверить...
Слова ее эхом отдались в этой спокойной, неожиданно столь интимной тишине.
– Я знаю.
– Мы действительно здесь? Вместе?
– Да, но лучше не верить в это.
Я разделся и скользнул на постель рядом с ней. Нина глубоко вздохнула и обвила рукой мои плечи.
Время от времени я просыпался, завертывался в одеяло, слегка отодвигался от Нины, видя, как полоски за окном вобрали в себя мглу вечера, а затем мрак ночи; но сон все глубже затягивал меня, заботы отступали, волнение растворилось. Комната была прохладной и тихой, как оазис.
Я почувствовал тепло тела Нины, когда она наклонилась над моим запястьем, чтобы посмотреть на светящийся циферблат часов.
– Уже почти полночь, – тихо воскликнула она. – Как же это вышло?
– Мне наплевать. А тебе?
– Тоже.
– Как насчет марьячи?
– Не стоит беспокоиться, – пробормотала она, затем включила лампу на прикроватном столике и посмотрела на меня с серьезным беспокойством в глазах и легкой тенью страха. – Тебе позвонили? Куда тебе нужно идти? Хьюз...
Темнота, секс, долгий сон – все это вместе иссушило мое притворство и способность лгать, лишило благоразумия. Если обманываешь тех, кому веришь и кого любишь, этому есть лишь одно оправдание: стремление не навредить им. В голове постоянно взвешиваешь ту боль, которую принесет твоим близким правда, и раны, нанесенные ложью и обманом. Рассматриваешь последствия своей трусости, а затем выбираешь. С Эдит, которую я любил и которой верил, выбор уже был сделан. "Сиди, ходи, бегай, но не смей колебаться". Так говорят наставники дзэна. Я старался следовать за ними, с трудом ковыляя далеко позади.
– Послушай, – сказал я Нине, – хочу тебе кое-что объяснить. Возможно, это будет для тебя шоком... если это, конечно, еще возможно. Но в любом случае, мне нужно, чтобы все сказанное сейчас осталось только между нами. Чтобы на твоих губах лежала печать молчания.
– Звучит очень серьезно.
– Так и есть. Мне не нужно твое одобрение, только слово, что ты не расскажешь об этом никому.
– У тебя оно есть, – просто сказала она. – Не надо было даже просить. Я много не болтаю. – Она грустно улыбнулась. – Мне все равно не с кем говорить, кроме тебя...
Я закурил и пустился в объяснения: