Закончив грубую работу, я начал приводить в порядок внутренние помещения. Не следует думать, что если работа велась мысленно, по ночам, в кровати, то я не делал обычных и необходимых в моей профессии дел. В мастерской Лунича, рядом с Калемегданом, я заказал ручки и замки для дверей. Я всегда именно у него покупаю скобяные изделия, когда занимаюсь дизайном объектов. Но в тот раз я заказывал нечто особенное. Даже двух одинаковых ручек там не должно было быть. По очень простой причине. Каждая ручка предлагала длинным пальцам Я. М. какое-то свое движение. Готовые ручки я рассматривал с наслаждением. Одна была в форме птицы, и Я. М. должна была браться за нее, открывая двери зала для танцев в верхнем этаже дома, другая – в виде смычка, третья представляла собой китайский веер. Тут были и стеклянные яблоки, и мраморные мячи, и ручка из рогов козерога, а для дверей спальни я приготовил ручку из елового дерева, которая всегда будет пахнуть заснеженным лесом. Ручка входной двери представляла собой дамский револьверчик XVIII века. Дверь открывалась, если спускали курок. Движения руки, необходимые, чтобы открыть все двери, вместе составляли около пятидесяти тактов танца на любимую мелодию Я. М. "Ausencia"…
Конечно, иногда я ходил посмотреть на дом Луки Человича и днем. Он был в плохом состоянии и выглядел много хуже, чем в моих фантазиях. Витрины магазинчиков на первом этаже бьии покрыты пылью, а в углу на ступенях главного входа сидел какой-то тип в заплатанной шляпе и курил трубку. От мундштука воняло мокрыми козьими рогами, а уши курильщика украшала засохшая пена для бритья. Все это и впрямь разочаровывало.
Но когда спускалась ночь, я с еще большим усердием обставлял каждый уголок этого дома. В скобяной мастерской Лунича я заказал пятьдесят пар отлитых из бронзы губ, мужских усатых и женских, накрашенных помадой, чтобы эти металлические губы, на стенах комнат и присоединенные к вентиляции, заменяли пепельницы и жадно засасывали пепел и окурки, которые Я. М. разбрасывала по всему дому. На третьем этаже я разломал все стены, и получилась просторная "музыкальная комната", вернее, танцевальный зал с тремя окнами, выходившими на бывший Малый Рынок. Здесь Я. М. могла высвобождать свою необузданную танцевальную энергию в бешеном темпе музыки "Лунного света". Для танцев был положен новый паркет с рисунком лабиринта из Шартра, о котором Я. М. с удовольствием вспоминала.
Большую ванную комнату я устроил на третьем этаже со стороны двора. Дверная ручка в виде трубки для курения гашиша впускает вас в большое прямоугольное и почти пустое помещение. Потолок освещен так, будто над вами небо, полузатянутое облаками. Ступив на фиолетовые и бледно-черные плиты, вы замечаете в самой глубине стеклянную кровать, покрытую красным непромокаемым одеялом. Нажатием кнопки, с помощью которой можно регулировать частоту и наклон струй, в ванной включается дождь. Таким образом, Я. М. может спать под теплым дождем в своей стеклянной кровати или – а это ей особенно понравится – включить музыку и под звуки "Хазарской дороги" танцевать под ливнем. Я все еще помню движения ее плеч, будто сошедших с фресок в гробницах фараонов, на которых египтянки обязательно изображены в профиль. Окно ванной комнаты – это хрустальная полусфера высотой в человеческий рост, в которую заходишь так, как зашли бы в телефонную будку, оклеенную афишами. В его матовом стекле видна сильно увеличенная фотография маленького сына Я. М. Он стоит, потягивая через соломинку кока-колу.
В кабинете Я. М. на втором этаже я на цепях подвесил к потолку плетеное кресло, у которого вместо сиденья настоящее конское седло со стременами и передней лукой, за нее Я. М. может держаться, когда, сидя на этой качалке, дает отдохнуть своей шее и спине после работы за компьютером. Одна стена целиком представляет собой монитор компьютера. Свою любимую героиню, свое alter ego, Лару Крофт, Я. М. может увидеть в полный рост. В боковые седельные сумки я положил в качестве подарка ноутбук, в который загрузил все опубликованные произведения Я. М. и небольшую библиотеку ее любимых книг. На стене за стеклом покоится на бархате школьная ручка Я. М.
Большая кухня устроена таким образом, что летом через нее пролетают тени птиц, а зимой падают на пол тени снежинок. Свет поступает и из ложных окон, представляющих собой карты Корнуолла и Египта, которые так любит Я. М. На стене висит грубое полотенце, на нем вышита печь с горшком, а рядом две деревенские красотки. Надпись на полотенце, вышитая красной нитью, передает их слова:
– Ешь, кума, пока капуста горяча!
– Когда пошла, сыру поела, вот и не голодна!
Тунисскую белую клетку в форме пагоды я поставил в углу рядом с креслом. В клетке спит полосатая кошка, такая, например, как Константина, которую Я. М. нашла в Греции, полюбила ее и часто говорила, что Константина видит вместо своих снов мои сны. Я. М. никогда не готовила блюд, которые требовали больше времени, чем нужно для того, чтобы прослушать два раза песню "Девяностые". Но, принимая во внимание стремительность Я. М., это можно приравнять к часу или полутора часам в исполнении другой особы. Я. М, смеясь, говорила, что живет так быстро, что через пару лет станет старше меня, хотя я и гожусь ей в отцы. У нее было своеобразное правило: время, потраченное на приготовление обеда, не должно быть больше, чем время, нужное для того, чтобы его съесть.
Маленькая ванная комната имела треугольную ванну-джакузи и стеклянный шкафчик с хрустальным стаканом и бутылкой "Рамадзотти". Я. М. могла бы брать их, не вставая из ванны и используя тот жест, с помощью которого она, лежа в кровати, всегда могла дотянуться до чего угодно. В центре маленькой ванной стоят средневековые женские носилки. Если поднять подушку, можно увидеть сиденье кресла из слоновой кости, в котором есть закрытое сверху овальное отверстие. Под ним находится пустой короб из мрамора, который ведет под землю. Там, на дне, текут канализационные воды…
Спальня Я. М. была устроена на третьем этаже рядом с большой ванной комнатой. К ней должна была примыкать небольшая гардеробная. На Я. М. прекрасно смотрелись как женские, так и мужские костюмы и шляпы. Она с одинаковым удовольствием носила и свои, и мои вещи. Ее туфли оставались новыми в течение десятилетий. Я развесил в шкафу и ее, и свою одежду. Но тут моя работа остановилась…
Если не считать голубого диванчика, который я сразу поставил между двумя окнами, и странного зеркала с дырочкой в углу, я никак не мог во время своих бдений взяться за обстановку спальни. И неудивительно. Ведь это был ключевой момент. Все работы по внутреннему оформлению дома я предпринял не только ради того, чтобы усмирить свою бессонницу. У меня была и другая, более важная причина: я страстно желал вернуть Я. М. в мою жизнь. Пусть даже таким дурацким и безнадежным способом, как мысленное повторение всего набора ее движений от прихода домой и до отхода ко сну. Предметы, расположенные в доме, вызывали в моем воображении фильм о движениях Я. М. Она была такой быстрой, самой быстрой из всех, кого я знал. Она умела первая увидеть, первая протянуть руку и ответить так, как будто выстрелила из рогатки. Может быть, она, такая быстрая, думал я, сумеет ощутить сконцентрированную материю своих движений в моих мечтах и ответить на них, пока еще не поздно. Может быть, она на самом деле придет посмотреть дом у Малого Рынка, населенный во время моей бессонницы ее шагами и ее танцами.
* * *
Разумеется, по утрам серые будни разрушали такие надежды. Достаточно было взглянуть на грязных птиц на небе и тающие облака. В одно такое утро на работе меня ждало сообщение о том, что какой-то клиент просит позвонить ему. Я не смог сделать этого сразу, и через пару дней мне снова позвонили по телефону. Мужской голос, представившись, предложил мне заняться одним жилым помещением. Я согласился, потому что оказалось, что он уже знаком с несколькими интерьерами, созданными по моим проектам в Белграде. Он назвал мне адрес, и я чуть не потерял сознание. Объект, в котором предстояло работать, был тот самый дом на улице Кралевича Марка.
– Вы, может быть, помните это здание, – добавил голос, – оно известно как фамильный дом Луки Человича. Там не закончены кое-какие работы, в связи с этим я приглашаю вас от имени заказчика…
Не дожидаясь назначенного дня встречи с заказчиком, я в тот же миг сорвался с места и полетел на улицу Кралевича Марка. Уже издали я увидел изменения, происшедшие с домом Луки Человича. Фасад был покрашен красками цвета "бермета" и шипучего итальянского вина с синеватым оттенком. В витрины магазинов по обе стороны от входа были вставлены витражи. Слева был изображен пейзаж и странные облака. Это была картина на стекле. Облака, густые как мох, зеленые и неподвижные, закрывали небо. На этой стеклянной картине люди во время загородной прогулки, лежа на траве или откинувшись в своих кабриолетах, наблюдали, как облака оседают на самые высокие деревья…
В полной растерянности я взялся за ручку в виде дамского револьвера XVIII века и спустил курок. Замок щелкнул, и дверь передо мной открылась. Я увидел раздваивающуюся лестницу в стиле барокко и почувствовал запах мокрых козьих рогов. Меня встречал, выказывая свое удивление, курильщик трубки в заплатанной шляпе, вероятно работающий здесь привратником. Не обращая внимания на его крики, я схватился за перила из орехового дерева и со всех ног бросился наверх. Я пробежал мимо кабинета, где покачивалась качалка с седлом, и мимо кухни, напугав там кошку Константину. Меня трясло, и я бормотал себе под нос:
– Этого не может быть. Этого не может быть…
И тут меня с ног до головы облил дождь. Торопясь как можно скорее попасть в спальню, я, чтобы сократить себе дорогу, пробежал через большую ванную комнату, где еще не кончился дождь, потому что кто-то только что закончил купание. Совершенно мокрый, я остановился в дверях той комнаты, которую не успел обставить во время своей бессонницы. В дверях спальни. Здесь почти не было мебели. Только в глубине комнаты между двумя окнами стоял голубой диванчик.
На нем, поджав под себя ноги, сидела Я. М. Со своими черными прядками, с коротко подстриженным затылком, с сережками в виде золотых сигареток. С этой своей улыбкой, которая старше, чем она сама. Как это всегда бывало, я почувствовал под черным платьем и блестящими чулками сгусток ее тела. И быстроту в неподвижном теле самки. Я встал как громом пораженный и сказал:
– Скажи мне, что это неправда!
– Почему же неправда, если ты мокрый как мышь?
– Но тогда что же это? – спросил я глупо. Я. М. рассмеялась:
– Ты бы хотел получить какое-нибудь объяснение всему этому, да? Но к чему объяснения, если мы снова вместе? Разве любви нужны объяснения? Однако, если тебе так хочется все узнать, я скажу. Здесь все неправда. Начиная с дверной ручки на входной двери и кончая стеклянным потолком, ничего в действительности не существует. Все здесь поддельная бесконечность и сиюминутная вечность.
– А ты? – спросил я срывающимся голосом.
– И я тоже, конечно, не существую.
– Я тебе не верю, – сказал я и сделал шаг в ее сторону. Вдохнуть аромат женщины – все равно что услышать ее мысли. Я почувствовал, как пахнут ее волосы, но она не шевельнулась. И сказала:
– Это неважно, веришь ты или нет, потому что ты тоже не существуешь.
– Я тоже?
– Ты тоже. Все это компьютерная игра, и нас сюда загрузила настоящая Я. М.
Волшебный источник
(Действие происходит в доме Димитрия Перовича, Черногорская улица, 8)
– Я не умею смеяться по-городскому, только до правого уха, но все-таки мне хотелось бы уехать в город. Там хороший базар, там можно хорошо продать иконы, – говорил я незнакомцу, который держал в руке лист бумаги. То, что я говорил, было правдой, через мое некрасивое лицо тянулась какая-то фальшивая улыбка. Но и это еще не все. К этому некрасивому лицу, из-за которого меня звали Тома Непрекрасный, прилагалось и тело, казавшееся странным как мужскому, так и женскому взгляду, потому что с этим телом что-то было не в порядке. Некоторые люди говорили, что на самом деле именно красота моего тела мешала как следует рассмотреть меня. От нас обоих воняло – от меня столярным клеем и олифой, а от человека рядом со мной плесенью подвала, в котором он ночевал.
Дело было на ярмарке в Бачке. Мы торговались. У него была страница, выдранная из одной ветхой книги с какого-то сомборского чердака, на ней изображалась Богородица рядом с "жизненным источником благодати", и он, понимая, что для меня это бесценный образец, предлагал мне ее купить. Чтобы уговорить меня, он указывал и на подпись под картиной, из которой следовало, что этот чудотворный источник нарисовал в 1744 году Христофор Жефа-рович.
– Есть у меня и зеркало, на котором ты можешь нарисовать источник, – добавил он и показал чудесное, почти неповрежденное хрустальное зеркало с отшлифованными краями.
Глаза у меня сверкнули и тут же погасли. Я улыбнулся, продемонстрировав, что действительно не умею смеяться по-городскому.
– Ты его украл, – сказал я ему. – Нельзя рисовать Богородицу на краденом. – И отказался от зеркала. Но вырванный из книги лист взял и взамен предложил ему кое-что такое, что, как я подумал, он не отвергнет. Я предложил ему год жизни.
– Откуда у тебя год моей жизни? – спросил он.
– Бог найдет то, что потеряно. Представь себе покрытый галькой берег Мориша. Повсюду разноцветные камешки. Это жизнь. Но ты среди них можешь распознать одни только синеватые или желтые камни. Остальные для тебя невидимы. Мы, живописцы, можем распознавать и те цвета, которых не видят другие люди. Кроме того, хорошо известно, что живописцы, все без исключения, живут очень долго. А это объясняет одна тайна. Я отдам тебе эту тайну за твою бумагу с нарисованной Богородицей и источником, дарующим жизнь. Один источник жизни в обмен на другой.
– Рассказывай, – сказал он, продолжая, однако, держать бумагу в руках. Хотел сначала услышать тайну.
Тогда я начал:
– Твой сон, дорогой мой, похож на реку, которая течет только ночью, когда ты спишь. В конце жизни эта река твоего сна вольется в море всех снов Вселенной, в море, которое ждет ее у устья, в месте ее впадения. И вот тут-то ты и должен подстеречь момент, когда во время твоего сна сны останавливаются. Потому что человеческие сны по ночам иногда останавливаются. Сон в такие моменты становится подобен спокойной стоячей воде, и ты тогда можешь научиться плыть вверх по течению сна. Таким образом, каждую такую ночь можно понемногу подниматься против течения своих снов к их источнику и так сберечь немного времени. И в конце концов у тебя окажется на год или два больше, чем ты прожил бы без этого…
Услышав такие слова, он так разинул рот, что, может, и до сих пор не может его закрыть, но лист с картинкой мне так и не дал. Вместо этого он достал из своего мешка кучу шахматных фигур из обожженной глины и потребовал, чтобы я покрасил их в черный и белый цвет.
Пока я их красил, он мне сказал:
– Если обратить на это внимание и хорошо натренироваться, можно заметить, что собственные воспоминания имеют вес. И у разных воспоминаний он разный. Те, что тяжелее, старше тебя, и принадлежат они одной из твоих прежних жизней. Так вот, понимаешь, эти наши предыдущие жизни напоминают шахматы в шахматах.
– Что ты имеешь в виду? – спросил я, продолжая раскрашивать фигуры.
– Все очень просто. Вот ты красишь фигуры и потом сможешь ими сыграть партию в шахматы. Когда ты играешь, ты делаешь ходы. Но ты можешь воспринимать это как игру в шахматы и как собственную жизнь, ты можешь представить себе кого-то, кто делает ходы, переставляя тебя с одного поля на другое. И того, кто может тебя съесть. Но и тот, кто тебя передвигает и кто тебя может съесть, сам тоже будет съеден. Его съест кто-то, кто придумывает его ходы… И так до бесконечности. Это и есть реинкарнация… А теперь отломи голову у той фигуры, которую ты покрасил первой и которая уже высохла, и ты найдешь внутри нее другую, меньшего размера. И ее нужно покрасить. Они словно русские матрешки или словно твои предыдущие жизни – более старые охватывают собой тех, что моложе, и так до бесконечности.
И действительно, внутри фигуры оказалась другая, меньшего размера, а в ней еще меньшая, и я вынужден был красить и красить.
Когда я вручил ему раскрашенные фигуры, он дал мне лист бумаги с волшебным источником, а я, прощаясь, спросил, не посоветует ли он, где мне переночевать в городе. Он сказал, что под мостом через Саву на стороне старой части Белграда есть большой дом с садом.
– Дом полуразрушенный, – добавил он, – но заночевать в нем можно. Только смотри, постарайся лечь спать как можно ближе к выходу. Вот все, что мне известно, – сказал он и ушел.
Тогда и я, Тома Непрекрасный, направился в город.