А что до готового платья, то на днях я увидел на улице Барон нечто весьма забавное. Там прежде было похоронное бюро, а в его витрине красовались фотографии гробов высшего качества. Потом там сделали ремонт, и знаете, что теперь на месте похоронного бюро? Магазин готового платья. Этим все сказано.
16
Я забежал в закусочную, чтобы что-то съесть. Было уже девять вечера, Тонг закончил свою смену, и такси стояло в гараже.
Я поработал на нем безо всякого толка с полчаса, потом выключил счетчик и поехал за мадемуазель Корой. Я принес ей букет цветов в духе тех, которые ей когда-то дарили. Надо иметь в виду, что цветы играют важную роль в жизни женщин, когда их им преподносят, но еще более важную, когда их уже не преподносят. Сперва все реже и реже, а потом и совсем прекращают.
Когда я вручил мадемуазель Коре букет, который хозяйка цветочного магазина на улице Менар сама составила, она тут же погрузила свое улыбающееся лицо в незабудки, и в эту минуту из-за тонкой талии, сохранившейся женственности фигуры и еще из-за того, что лицо ее было скрыто цветами, аромат которых она вдыхала, она выглядела молоденькой девушкой. На ней было темно-зеленое платье с поясом янтарного цвета, украшенное маленькой брошкой в виде ее знака Зодиака. Мадемуазель Кора была Рыбой. Она долго простояла вот так, вдыхая аромат цветов, и клянусь вам, я ей доставил удовольствие. Конечно, когда она в конце концов подняла лицо, сразу стало видно, что жизнь проехалась по нему. Но я тут же взял ее за руку, чтобы дать почувствовать, что это не имеет никакого значения. Плевать мне было на то, сколько ей уже стукнуло - шестьдесят три или шестьдесят пять, мне ни к чему было в это вникать, это как с большими обезьянами, китами или бенгальскими королевскими тиграми, вам не важно знать, сколько им лет, чтобы возмущаться, протестовать, пытаться их защитить от полного истребления. Я за защиту всех видов живого безо всякого исключения, именно этого нам не хватает.
Единственное, что мне было в тягость, это избыток косметики на лице мадемуазель Коры. Думаю, это от привычки гримироваться перед выступлением на сцене, а не из желания скрыть свой возраст, но так или иначе меня это смущало. Она так густо намазала губы ярко-красной жирной помадой да еще увлажняла их все время языком, наложила столько слоев краски на веки - черным, синим и белым карандашами, особенно синим и белым, да так обильно покрыла каждую ресничку в отдельности черной тушью, что легко было ошибиться по поводу моей профессии. Я был просто в бешенстве. Но потом я сказал себе, что женщина, которая уже не похожа на себя, оказывается, наверно, в очень трудном положении, коварным образом, так сказать исподтишка, она стала другой, и произошло это настолько постепенно, что она об этом просто забыла, не в силах этого учесть. У мадемуазель Коры сохранилась привычка быть молодой, она злоупотребляла косметикой подобно тому, как некоторые люди одеваются не по сезону, носят зимой легкие весенние платья и ужасно простужаются. И мне стало стыдно. Не из-за мадемуазель Коры, а просто - стыдно. Это ее право - попытаться защитить себя, а я просто жалкая тварь, и у меня не хватает мужества отстаивать свои убеждения.
Мадемуазель Кора заметила, что удивила меня, и тихонько провела рукой по своим волосам, шее и заулыбалась от радости. Я взял обе ее руки в свои и свистнул по-американски.
- Как вы хорошо выглядите, мадемуазель Кора!
- В этом платье я год назад выступала по телевизору, - сказала она. - Был фестиваль жанровой песни, и тогда они вспомнили обо мне.
Теперь, обдумав все как следует, я нахожу, что радио правильно советовало тем, кто хочет бороться с пролитой в океан нефтью, приезжать не поодиночке, а группами человек в тридцать.
Она еще раз подошла к зеркалу, чтобы убедиться, что все в порядке.
Я мысленно пытался прикинуть, на что она, собственно говоря, живет. Воспоминания дохода не приносят. Она не могла откладывать деньги на черный день, потому что это стало теперь невозможным. Однако было видно, что она ни в чем не нуждается.
Ей пришла вдруг в голову новая идея, она подбежала к стенному шкафу, открыла ящик, вынула шарф янтарного цвета и обвязала им шею.
- Поедем на моей машине?
- Я приехал на своем такси, мадемуазель Кора. Нет смысла брать вашу.
В машине она снова вся отдалась воспоминаниям. Она начала ходить на танцы в шестнадцать лет. Это было время аккордеона. У отца было небольшое бистро неподалеку от Бастилии, которое он продал, когда мать его бросила.
- Она была костюмершей в Казино де Пари. Когда мне было лет десять, я постоянно торчала за кулисами. Это и правда была великая эпоха, такого больше никогда не повторится: Жозефина Бейкер, Морис Шевалье, Мистенгет…
Она засмеялась, а потом запела: Мой избранник…
Я знал, что она пела, только чтобы просветить меня по истории тех лет, но все же она при этом время от времени бросала на меня многозначительные взгляды, а когда кончила петь, глаз не отвела, словно я ей кого-то напоминал своей простонародной физиономией. Потом она вздохнула, а я совсем не знаю, что полагается говорить в таком случае. Я нажал на акселератор и стал описывать бедственное положение Бретани из-за загрязнения ее прибрежных вод нефтью, чтобы переключить внимание мадемуазель Коры на другую тему.
- Большего экологического свинства у нас и вообразить нельзя, мадемуазель Кора, - говорил я. - Страшный удар по всему живому в море… Устрицы дохнут как мухи… У морских птиц там были свои убежища… места, где они могли надежно укрыться от всего… Так вот, представляете, из-за этой плавающей нефти погибло больше двадцати пяти тысяч особей.
Я надеялся, что мои разговоры помогут ей не думать о себе.
- Случаются экологические катастрофы, избежать которых невозможно, но тем более необходимо не допускать тех, которые можно предотвратить. Бывает, что все складывается так, а не иначе, это закон, и никуда тут не денешься, но в данном случае этого вполне могло бы и не произойти.
- Да, это очень печально, все эти птицы, - сказала она.
- И рыбы.
- Да, и рыбы тоже.
- У меня есть африканский друг Йоко, он уверяет, что мы слишком мало думаем о чужих несчастьях, поэтому мы всегда недовольны. Она удивилась.
- Странное рассуждение… Я что-то не понимаю. Чтобы быть довольным, надо думать о чужих несчастьях? Послушайте, ваш друг мне совсем не нравится. Низкая душа.
- Да нет, вовсе не так. Но просто когда думаешь о всех этих тварях, обреченных на вымирание, то твоя личная судьба уже не кажется такой несчастной. Ее это не убедило.
- Такое объяснение нас может далеко завести.
- Конечно далеко, но нельзя же беспокоиться только о себе, не то и вправду спятишь. Когда думаешь о Камбодже и тому подобных вещах, меньше сосредоточиваешься на себе. А когда мало думаешь о других, то уделяешь слишком много внимания тому, что происходит лично с тобой, мадемуазель Кора.
Я замолчал и спросил себя, что я, собственно говоря, здесь делаю с этой тетенькой, которая пока еще всецело занята собой и не имеет никакого представления о размахе постигшего нас бедствия. В результате я замкнулся и стал смотреть в одну точку, и это тоже никуда не годилось, потому что получалось, будто нам нечего сказать друг другу. Потом я украдкой взглянул на нее, чтобы выяснить, не огорчена ли мадемуазель Кора, но я сразу увидел, что нет, она мне весело улыбалась, вид у нее был совсем праздничный, и я тут же себя тоже хорошо почувствовал, я не зря терял время, хотя и не входил в группу из тридцати спасателей. Мы оба расхохотались, потому что нам было приятно быть вместе.
- Ну так что, мадемуазель Кора?
- Ну так что, мой маленький Жанно? И мы снова рассмеялись.
- Мадемуазель Кора, знаете ли вы, почему цапля, когда стоит, всегда поднимает вверх одну ногу?
- Нет, а почему?
- Если бы она задирала обе, то сломала бы себе шею.
Она чуть не умерла со смеху. Она наклонилась, положила руку на сердце, так безудержно она хохотала.
- А знаете ли вы, почему, когда целишься, всегда закрываешь один глаз? Она покачала головой, говорить она не могла, настолько ее наперед смешил мой вопрос.
- Потому что если закрыть оба глаза, то вообще ничего не увидишь. Это было выше ее сил. Она просто плакала от смеха. А я еще минуту назад думал, что нам нечего сказать друг другу.
17
В "Слюш" я заглядываю каждую неделю, а то и чаще и, естественно, всех там знаю. Такого рода баров в городе хоть отбавляй, и, конечно, было бы лучше выбрать такой, где меня не знают. Но мне было наплевать, что мое появление там с женщи ной, которая годилась мне в матери и даже чуть ли не в бабушки, могло вызвать глумливую улыбку. И если мне это и было неприятно, то исключительно из-за мадемуазель Коры. Она взяла меня под руку и слегка прижалась ко мне, а за стойкой как раз сидела знакомая мне девчонка Кати, и ее губы скривились в ту самую улыбочку, о которой я вам говорил. Эта стерва, взгромоздившись на табурет, изображала из себя блядь, хотя на самом-то деле работает в булочной своего отца на улице Понтье. Когда мы проходили мимо нее, она смерила мадемуазель Кору таким взглядом, что, будь я ее отцом, я ей влепил бы хорошую оплеуху. Она пялила глаза на мадемуазель Кору, разглядывала с головы до ног, будто тем, кто старше шестидесяти лет, вход сюда заказан, и я почувствовал себя так, словно сделал что-то непристойное. Я с Кати переспал раза три или, может, четыре, но это еще не основание, чтобы так себя вести. Мы не успели дойти до столика, как она обернулась к Карлосу, который стоял за стойкой бара, и стала ему что-то нашептывать, не спуская с нас глаз. Есть такие отвратительные определения типа "бабуся с приветом", которые невозможно проглотить молча, а мне показалось, что я слышу именно это.
- Извините, мадемуазель Кора.
Я ее чуть отодвинул от себя и подошел к Кати.
- Что-нибудь не так?
- Да ты что?
- Я-то ничего.
- Ну ты даешь!
- Ух, как бы я тебе сейчас по роже врезал!
Карлос громко хохотал, а у стойки стояли еще два или три типа, готовых разделить его веселье. Я мог бы разбить им всем морды, так я был взбешен.
Они разом перестали смеяться, они прекрасно видели, что мне надо было разрядиться, а вокруг, кроме них, никого не было, так что они тут же сообразили, что они могут мне сгодиться.
- Не будь сукой, Кати!
Я не дал ей возможности ответить - когда начинается обмен любезностями, этому нет конца. Я вернулся к мадемуазель Коре, которая разглядывала афишу "Шесть пистолей", висевшую на двери туалета.
- Извините меня, мадемуазель Кора.
- Это подруга?
- Да нет, мы просто переспали несколько раз.
- Я перестала понимать молодых. Вы совсем не такие, какими были мы. Для вас как бы больше не существует землетрясений.
- Это из-за пилюли.
- Очень жаль.
- Не будем сожалеть о землетрясениях, мадемуазель Кора. Я посадил ее в глубине зала, в уголке, но за соседним столиком тут же начали перешептываться, глядя на нее.
- Наверное, они меня узнали, - сказала она.
- Вы когда перестали петь, мадемуазель Кора?
- О, меня еще видели по телевизору полтора года назад, когда был фестиваль жанровой песни. А два года назад я участвовала в гала-концерте в Безье. Я уверена, что жанровая песня снова войдет в моду.
Я взял ее за руку. В этом жесте не было ничего личного, но ведь нельзя же взять за руку весь мир.
Три девицы, сидевшие за соседним столиком, наверняка подумали, что я таскаюсь с мадемуазель Корой, чтобы заработать себе на жизнь. Это первое, что приходит на ум, когда его нет. Здесь меня привыкли видеть с красивыми девчонками, и меня это радовало из-за мадемуазель Коры, потому что таким образом она занимала хорошее место. Я расселся на скамейке, как барин, и положил ей руку на плечи. Она деликатно отстранилась.
- Не надо, Жанно. На нас смотрят.
- Мадемуазель Кора… Была такая кинозвезда Кора… Кора Лаперсери.
- Господи, откуда ты это знаешь? Это было очень давно, задолго до твоего рождения.
- Это не повод ее забыть. Если бы я мог, я помнил бы всех, всех, кто когда-то жил. Без этого какое-то свинство получается.
- Без чего?
- Без того, что про тебя не забывают.
- Мое настоящее имя Королина Беда, но я его поменяла на Ламенэр.
- Почему? Беда звучит совсем неплохо.
- Получается беда, и мой отец все повторял это, когда я была маленькой, потому что в жизни у него были одни неприятности.
- Что, болел много?
- Нет, но моя мать ему все время изменяла и в конце концов ушла совсем. Он уверял, что все дело в фамилии, он был обречен на проклятье. Мне тогда было десять лет. Он напивался, сидел за столом с бутылкой, стучал по столу и все повторял: беда, беда. На меня это произвело впечатление. Я стала думать, что, может быть, над нами и вправду тяготеет какой-то рок из-за этой фамилии. Вот я и стала Корой Ламенэр.
- Вам надо было взять фамилию Дюран или Дюпон.
- Почему?
- Потому что это не имеет никакого значения, что Дюран, что Дюпон. В фильмотеке я видел потрясающий фильм Фрица Ланга "Проклятый".
- Это про любовь?
- Нет, совсем не про любовь. Сердце не разрывается. Но эффект тот же. Чем меньше говоришь о сердце, тем больше удается сказать по существу вопроса, когда вы видите, что происходит вокруг. Есть вещи, отсутствие которых так ярко видно, что солнце может смело спрятаться. Не знаю, видели ли вы фотографию канадского охотника, который замахивается дубинкой на новорожденного тюленя, а тот смотрит на него и ждет удара? Скажите, это сентиментальность?
И тут она проделала нечто, что заставило бы меня покраснеть до корней волос, не будь здесь такого шума, который все притуплял. Она взяла мою руку и поднесла ее к своим губам, поцеловала и прижалась к ней щекой. К счастью, поставили пластинку "Love me so sweet" Стига Уэлдера, она эмоциональней любой другой, а барабан там бьет так громко, что ни думать, ни что-либо чувствовать просто невозможно. Мадемуазель Кора все еще прижимала мою руку к своей щеке, но я ничего не слышал, кроме барабанной дроби. Ту, что отбивал Стиг Уэлдер, а не мое сердце.
- Мадемуазель Кора, если я когда-нибудь прославлюсь, то стану Марсель Беда. На афише будет эффектно выглядеть.
- А почему не Жан?
- Жан очень быстро превращается в Жанно.
Освещение в баре все время меняло цвета, оно было то синим, то лиловым, то зеленым, то красным, и у всех здесь сидящих лица стали разноцветными, как у мадемуазель Коры из-за избытка косметики. Она ею явно злоупотребила. Подошел официант, она заказала, не колеблясь, шампанское, и официант посмотрел на меня, словно желая узнать, что я об этом думаю, а я подмигнул ему с улыбкой, как бы говорящей: не я, мол, плачу, приятель. И у нас на столике тут же появилась бутылка "Кордон руж" в ведерке со льдом, а мне только это и было нужно. Половина девчонок и пацанов знали меня, и мне казалось, что я слышу, как они говорят: "Что ж, Жанно, похоже, ты нашел золотую жилу". Клянусь, так и слышу.
Я снял куртку, настолько было жарко. Вообще-то я не курю, но тут мне захотелось, и я потянулся к пачке мадемуазель Коры, но она сама вынула сигарету, прикурила и сунула мне в губы. Конечно, мне до лампочки, но в шестьдесят пять годочков этого уже не делают. Работало шампанское.
- Не думай, что я про тебя забыла, Жанно. Я тобой занимаюсь. Я звонила продюсерам, агентам, я еще знаю многих людей…
Она пыталась убедить меня в том, что я с ней не теряю время даром. Она не переставала говорить о моей внешности, я якобы обладаю тем животным магнетизмом, которого так не хватает французскому кино. Она говорила без умолку, а так как столики в этом баре были тесно сдвинуты, недостатка в слушателях не было. Мне плевать, что меня сочтут смешным, но это вовсе не значит, что я готов стать посмешищем.
- Мадемуазель Кора, я вас ни о чем не прошу.
- Я знаю, но нет ничего прекраснее, чем помочь другому завоевать успех. Я так понимаю Пиаф, которая столько сделала для Монтана и Азнавура.
У мадемуазель Коры был красивый голос, хотя и не без некоторой хрипоты. Наверное, она была очень чувственной. Я внимательно смотрел на нее, пытаясь вообразить, какой она была в молодости. Мне представлялось небольшое личико а-ля Гаврош, усеянное веснушками, с тонкими забавными чертами и детской прядью волос, свисающей на лоб. Голос, видимо, мало изменился, он и сейчас веселый, энергичный, словно все вокруг изумляет ее и жизнь полна сюрпризов. Она была из тех, кого называют "маленькой женщиной".
- Тебе не очень скучно со мной? У тебя такой задумчивый вид.
- Что вы, мадемуазель Кора! Это из-за грохота. Музыка диско, значит, гремят большие барабаны. От этих бесконечных бум-бум-бум в конце концов уши болят. Не пойти ли нам в более спокойное местечко?
- Я не испытываю недостатка в покое, Жанно. Вот уже тридцать лет, как я живу в полном покое.
- Почему вы так рано прекратили выступать, мадемуазель Кора? Тридцать лет назад вы были еще молоды. Она не сразу ответила.
- О, да это уже не секрет, - сказала она в конце концов. - Уже давно об этом не говорят, все забыто, и слава богу, но поскольку одновременно и меня забыли… - Она отпила немного шампанского. - Я пела во время оккупации, вот в чем дело.
- Ну и что? Все пели. Был даже фильм не так давно, со знаменитыми артистами…
- Да, но я-то не была знаменитой, поэтому вокруг меня легче было поднять шум. Это длилось не так уж долго, всего два или три года, но потом я заболела туберкулезом… еще три года вынужденного покоя. И с тех пор вот уже почти тридцать лет, как меня окончательно оставили в покое…
Она засмеялась своей шутке, и я тоже, как бы в знак того, что не принимаю всерьез ее слова.
- К счастью, у меня есть на что жить.
Она подчеркнула свою материальную обеспеченность.
- Надо стараться во всем находить хорошую сторону, мадемуазель Кора, хотя, правда, не всегда понятно, какая именно хорошая. В этом нет большой ясности.
- Пожалуйста, не называй меня все время мадемуазель Кора, говори просто Кора.
Она выпила еще шампанского.
- Мне никогда особо не везло в любви… Этой темы мне совсем не хотелось касаться.
- В 1941 году я безумно влюбилась в одного негодяя, совсем голову потеряла. Я пела тогда в ночном клубе на улице Лапп, а он был его управляющим. Три девчонки-проститутки работали на него, и я это знала, но что поделаешь…
- Беда!
У нее вырвался короткий смешок, похожий на птичий крик.
- Да, беда. Пути поэзии неисповедимы, а я была целиком в мире жанровой песни… Месье Франсис Карко сочинил лично для меня несколько таких песен. И этот тип с его физиономией апаша и наглыми повадками… Месье Карко иногда к нам заглядывал и говорил мне, чтобы я поостереглась, что не надо смешивать песни с жизнью… Но я все смешала, и так как он работал на Бонн и Лафона, и их всех расстреляли во время Освобождения, то ничего хорошего для меня из этого не получилось. Налей мне еще шампанского.
Она выпила и забыла обо мне. Я видел, что она всецело ушла в свое прошлое, несмотря на грохот барабана, потом повернулась ко мне и вдруг сказала:
- А знаешь, меня многие очень любили…
Она кинула мне эти слова с упреком, словно я был виноват перед ней в чем-то.
Она поставила свой бокал на стол.
- Пошли танцевать.