Была уже почти полночь, когда мы подошли к дому Беа. Почти всю дорогу мы молчали, не отваживаясь произнести то, о чем думал каждый из нас. Мы шли на расстоянии, словно прячась друг от друга. Беа шагала впереди, нервно выпрямив спину, зажав свою "Тэсс" под мышкой, а я следовал за ней всего в нескольких десятках сантиметров, ощущая вкус ее губ на своих губах. Я все еще чувствовал на себе косой взгляд Исаака, которым он наградил меня, когда мы с Беа уходили с Кладбища Забытых Книг. Я очень хорошо знал этот взгляд: именно так тысячу раз смотрел на меня отец, словно спрашивая, сознаю ли я, что творю. Последние часы пролетели для меня будто в другом измерении. Это был волшебный мир прикосновений и взглядов, которые я не понимал, но которые повергали в небытие рассудок и стыд. И сейчас, когда мы возвращались в реальность, как обычно подстерегавшую нас в сумерках улиц и кварталов, колдовство постепенно рассеивалось, оставляя после себя лишь болезненное желание и беспокойство, которому не было названия. Одного взгляда на Беа было достаточно, чтобы понять, что мои попытки сдерживать эмоции и обрести благоразумие были лишь жалким отголоском той снежной бури, которая бушевала у нее в душе. Мы остановились у подъезда и посмотрели друг на друга, даже не пытаясь скрыть захлестывавшие нас чувства. К нам медленно подошел ночной сторож, протяжным голосом напевая мелодии болеро и аккомпанируя себе громким позвякиванием внушительной связки ключей, которые он держал в руках.
- Наверное, ты предпочтешь, чтобы мы больше не встречались, - предположил я не слишком убедительно.
- He знаю, Даниель. Сейчас я ничего не знаю. Ты этого хочешь?
- Нет. Конечно нет. А ты?
Она пожала плечами, через силу улыбнувшись.
- Ты сам как думаешь? - спросила она. - Знаешь, а ведь я солгала тебе тогда, в университетском дворике.
- Насчет чего?
- Насчет того, что не хотела тебя видеть.
Мимо опять прошел сторож, искоса посмотрев на нас и усмехнувшись, не проявляя абсолютно никакого интереса к парочке влюбленных у подъезда и их перешептываниям, что, должно быть, с высоты его лет казалось банальным и старым как мир.
- Я никуда не тороплюсь, - произнес он. - Пойду постою на углу да выкурю сигаретку, а вы уж скажете, как закончите.
Я подождал, пока сторож отойдет.
- Когда я снова тебя увижу?
- Не знаю, Даниель.
- Завтра?
- Ради бога, Даниель! Я не знаю.
Я кивнул. Беа погладила меня по щеке.
- Сейчас будет лучше, если ты уйдешь.
- Ты ведь знаешь, где меня найти, правда? Она наклонила голову.
- Я буду ждать.
- Я тоже, Даниель.
Я уходил, не отводя взгляда от ее глаз. Сторож, на своем веку повидавший немало подобных сцен, уже шел открывать ей дверь в подъезд.
- Ну нахал, - пробормотал он мне, проходя мимо. - Такая конфетка…
Я подождал, пока Беа зайдет в парадное, и пошел прочь, оборачиваясь на каждом шагу. Меня вдруг охватила странная, абсурдная уверенность в том, что все возможно, мне казалось, будто даже эти пустынные улицы и враждебный ледяной ветер излучают надежду. Дойдя до пдощади Каталонии, я заметил, что огромная стая голубей собралась в самом ее центре. Стая казалась огромным покрывалом из белых крыльев, покачивающимся на ветру. Я уже хотел обойти их, но в тот же момент понял, что голуби уступают мне дорогу. При этом ни один не поднялся в воздух. Я осторожно стал пробираться между ними, а птицы расступались под моими ногами и снова смыкались за мной. Дойдя до центра площади, я услышал звон колоколов собора, отбивающих полночь. Я на мгновение остановился, со всех сторон окруженный океаном серебристых птиц, и подумал, что сегодня был самый странный и самый чудесный день моей жизни.
22
Когда я поравнялся с витриной, в нашей лавке все еще горел свет. Я подумал, что отец засиделся допоздна, разбирая свою корреспонденцию или же придумывая какой-нибудь новый предлог, чтобы дождаться моего прихода и расспросить о свидании с Беа. Сквозь стекло я заметил чей-то силуэт, раскладывающий книги в стопки, и узнал худощавый и нервный профиль Фермина, сосредоточенно занимавшегося привычным делом. Я постучал по стеклу. Фермин поднял голову, приятно удивленный, и махнул мне рукой, приглашая зайти.
- Все еще работаете, Фермин? Ведь уже так поздно.
- На самом деле я пытался скоротать время, чтобы потом зайти к бедняге дону Федерико и подежурить у него. Мы с Элоем из оптики договорились дежурить по очереди. Я ведь сплю очень мало, самое большее часа два-три. А вы, как я посмотрю, парень не промах, Даниель. Уже за полночь, из чего могу сделать вывод, что ваше свидание с той малышкой прошло с оглушительным успехом.
Я пожал плечами.
- Честно говоря, не знаю, - признался я.
- Вам удалось ее обнять?
- Нет.
- Добрый признак. Никогда не доверяйте тем, кто охотно позволяет себя лапать на первом же свидании. Но тем более остерегайтесь тех, кому для этого требуется разрешение священника. Самые лакомые кусочки ветчины - простите за грубое сравнение - всегда посредине. Ну, если, конечно, подвернулась возможность, не будьте ханжой и пользуйтесь случаем. Однако если ищете серьезных отношений, как, например, я с моей Бернардой, запомните это золотое правило.
- У вас все так серьезно?
- Более чем. У нас духовная связь. А как у вас с этой красоткой Беатрис? То, что она пальчики оближешь, сразу бросается в глаза, но суть вопроса вот в чем: она из тех, в кого влюбляешься, или из тех, кто пленяет, пробуждая наши природные инстинкты?
- Понятия не имею, - сказал я. - По-моему, и то, и другое.
- Смотрите, Даниель, тут все просто. Это как с несварением желудка. Чувствуете что-нибудь здесь, в самой середине? Ну, как если бы проглотили кирпич? Или же ощущаете только общий жар?
- Скорее, похоже на кирпич, - сказал я, впрочем, ощущая и некоторый жар тоже.
- Ну, значит, дело серьезное, берегитесь. Присядьте-ка, а я заварю вам липовый цвет.
Мы уселись за стол в подсобке, окруженные сотнями книг и тишиной. Город спал, и наша лавка казалась дрейфующим кораблем в океане тьмы и покоя. Фермин протянул мне дымящуюся чашку и смущенно улыбнулся. Какая-то мысль явно не давала ему покоя.
- Я могу задать вам вопрос личного характера, Даниель?
- Разумеется.
- Только умоляю ответить на него со всей откровенностью, - сказал он и откашлялся. - Как вы считаете, я мог бы стать отцом?
Должно быть, на моем лице отразилось такое замешательство, что он тут же поторопился добавить:
- Я имею в виду биологическое отцовство, пусть с виду я и кажусь тщедушным и худосочным, Провидению было угодно наградить меня необычайной мужской потенцией и силой боевого быка из Миуры. Я говорю о другом типе отцовства. Смог бы я быть хорошим отцом, понимаете?
- Хорошим отцом?
- Ну да, как ваш, например. Человек с головой, сердцем и душой. Тот, кто способен слушать, направлять и уважать свое чадо, а не душить в нем собственные недостатки. Тот, кого сын будет любить не только за то, что он - его отец, а еще и восхищаться им как человеком. Тем, на кого он будет равняться, стремиться всегда и во всем на него походить.
- Почему вы спрашиваете об этом меня, Фермин? Я думал, вы не верите в брак, семью и прочие вещи. Ярмо и все такое, помните?
Фермин кивнул:
- На самом деле это для дилетантов. Брак и семья будут тем, что мы сами из них сделаем. А без этого они превращаются в хлев, полный лицемерия. Хлам и пустое словоблудие, ничего более. Но если есть истинная любовь, не та, о какой кричат на всех углах, а любовь, которую надо уметь доказывать и проявлять…
- Вас просто не узнать, Фермин.
- Да, я другой человек. Благодаря Бернарде мне захотелось стать лучше, чем я есть.
- Почему это?
- Чтобы быть ее достойным. Вам этого сейчас не понять, потому что вы слишком молоды. Но со временем вы заметите, что самое главное - это не то, что даешь кому-то, а то, чем поступаешься. Мы о многом говорили с Бернардой. Она по характеру истинная мамаша, уж вы-то знаете. Она никогда об этом не говорит, но мне кажется, что самое большое счастье, которое могло бы быть в ее жизни, это материнство. А мне эта женщина нравится даже больше, чем персики в сиропе. Ради нее я готов пойти в церковь и вознести молитвы Святому Серафиму или кому там ей надо, и это после тридцати двух лет клерикального воздержания.
- А вы не слишком торопитесь, Фермин? Вы ведь едва с ней знакомы…
- Знаете, Даниель, в моем возрасте либо уже знаешь наперед все ходы, либо ты пропал. Эту жизнь стоит прожить ради трех-четырех вещей, а все остальное - удобрения. Я наделал много глупостей, признаю, но сейчас единственное, чего хочу, это сделать счастливой Бернарду и однажды умереть у нее на руках. Я хочу снова стать уважаемым человеком, понимаете? Не ради себя, ведь лично мне глубоко наплевать на уважение этой своры макак, какую обычно все называют человечеством. Я хочу этого ради нее, потому что Бернарда верит во все эти вещи, в радиосериалы, в священников, в респектабельность, в Богоматерь Лурдскую. Она такая, и я люблю эту женщину именно такой, какая она есть, и не хочу менять в ней ничего, ни единого черного волоска из тех-то растут на ее подбородке. Именно поэтому я хочу, чтобы Бернарда гордилась мной, хочу, чтобы она думала: мой Фермин - настоящий мужчина, как Кэри Грант, Хемингуэй или Манолете.
Я задумчиво скрестил руки на груди, оценивая ситуацию.
- А вы уже говорили с Бернардой об этом? Ну, о том чтобы завести детей?
- Ради Бога, конечно нет! За кого вы меня принимаете? Вы считаете, я брожу по миру, сообщая женщинам, что мечтаю их обрюхатить? Только не думайте, не то чтобы я этого не хотел, совсем нет, потому что этой дурочке Мерседитас я бы прямо сейчас заделал тройняшек и жил бы себе как король, но…
- Бернарда вам говорила, что мечтает о семье?
- О таких вещах не говорят, Даниель. Я это вижу по ее глазам.
Я кивнул:
- В таком случае, если для вас так важно мое мнение, я уверен, что вы будете замечательным отцом и супругом, хотя сами вы можете и не верить в подобные вещи.
Его лицо озарилось радостью:
- Вы и правда так думаете?
- Ну конечно.
- Вы даже не представляете, какой груз сняли с моей души! Потому что стоит мне вспомнить собственного родителя и подумать, что и я сам могу стать для кого-то тем, чем он был для меня, у меня немедленно возникает желание подвергнуть себя тотальной стерилизации.
- Да успокойтесь, Фермин! Кроме того, я уверен, что ваши способности племенного производителя не одолеет никакое лечение, тем более хирургическое вмешательство.
- Тоже верно, - призадумался он. - Ну да ладно, идите отдыхать, не хочу вас больше задерживать.
- Вы меня вовсе не задерживаете, Фермин. И потом, мне кажется, я сегодня ночью не смогу сомкнуть глаз.
- Охота пуще неволи… Кстати, помните, вы просили меня кое-что разузнать о том абонентском ящике?
- Вам уже удалось что-то выяснить?
- Я же сказал вам: положитесь во всем на Фермина. Сегодня днем, в обеденный перерыв я отправился на почтамт и перекинулся парой слов с одним моим старым знакомым, который там работает. Почтовый ящик № 2321 зарегистрирован на имя некоего Хосе Мария Рекехо, адвоката, чья контора находится на улице Леона XIII. Я позволил себе проверить указанный адрес, и почти не удивился, когда оказалось, что он липовый. Ну, я полагаю, это было вам известно. Всю корреспонденцию, приходящую туда, вот уже много лет забирает некая персона. Я знаю это, так как все переводы и письма, которые они получают из какого-то агентства недвижимости, приходят как заказные, и, чтобы забрать их, необходимо заполнить квитанцию и предъявить документ, удостоверяющий личность.
- И кто их забирает? Какой-нибудь помощник адвоката Рекехо? - спросил я.
- Ну, так глубоко мне пока не удалось копнуть, однако я в этом сомневаюсь. Или я сильно ошибаюсь, или адвокат Рекехо так же реален, как Пресвятая Дева Фатимская. Я узнал только имя человека, регулярно забирающего почту: Нурия Монфорт.
Я побледнел.
- Нурия Монфорт? Вы в этом уверены, Фермин?
- Я собственными глазами видел несколько квитанций, подписанных этой женщиной. Везде стоит это имя и номер ее удостоверения. Судя по выражению на вашем лице, явно показывающему, что вас сейчас стошнит, эта новость стала для вас открытием.
- Да, и весьма неприятным…
- Могу я поинтересоваться, кто такая эта Нурия Монфорт? Служащий, с которым мне удалось поговорить, сказал, что отлично помнит ее, так как пару недель назад она приходила забрать письма и, по его мнению, эта дама была так же хороша и полногруда, как сама Венера Милосская. Я вполне доверяю его мнению, ведь до войны он был профессором эстетики, но сейчас, поскольку оказался дальним родственником Ларго Кабальеро, клеит марки на почте…
- Я сегодня встречался с этой женщиной у нее дома, - пробормотал я.
Фермин ошеломленно уставился на меня.
- С Нурией Монфорт? Я начинаю думать, что сильно в вас ошибался, Даниель. Да вы настоящий повеса!
- Это совсем не то, что вы подумали, Фермин.
- Ну и напрасно, сами не знаете, что теряете. Я-то в ваши годы был настоящей машиной. Как минимум, три раза в день: утром, днем и вечером.
Я смотрел на этого худого костлявого человечка с огромным носом и желтоватой кожей и понимал, что он стал уже моим лучшим другом.
- Могу я кое-что рассказать вам, Фермин? Это не выходит у меня из головы уже долгое время.
- Ну конечно. Все что угодно. В особенности, если это что-нибудь непристойное и связано с той дамочкой.
Уже во второй раз за эти сутки я поведал Фермину историю Хулиана Каракса и его загадочной смерти. Фермин очень внимательно слушал, делая какие-то пометки в своей тетради и иногда уточняя детали, значение которых от меня ускользнуло. Я говорил и сам себя слушал, и с каждой минутой для меня все очевиднее становились многочисленные странности и несоответствия. Несколько раз я в задумчивости замолкал, тщетно стараясь понять причину, по которой Нурия меня обманула. Почему она столько лет забирала корреспонденцию, предназначавшуюся несуществующему адвокату, который якобы занимался делами квартиры семейства Фортунь-Каракс на улице Сан-Антонио? Я не отдавал себе отчета в том, что уже размышляю вслух, говоря сам с собой.
- Мы пока не можем знать точно, почему эта женщина вам солгала, - сказал Фермин. - Но мы можем предположить, что, если она так поступила в этой ситуации, она могла вести себя аналогичным образом, что, скорее всего, так и было, и, вероятнее всего, так она поступала и в других ситуациях.
Я растерянно вздохнул:
- Ну и что вы обо всем этом думаете, Фермин?
Фермин Ромеро де Торрес принял позу философа.
- Я скажу вам, что мы можем сделать. В ближайшее воскресенье, если вы, разумеется, не против, мы как бы невзначай наведаемся в школу Святого Габриеля и постараемся что-нибудь разузнать о происхождении дружеских связей между Хулианом и тем пареньком, богачом…
- Алдайя.
- Точно. У меня большой опыт общения с духовенством, я на этом руку набил, вот, посмотрите. Предполагаю, что виной тому моя физиономия пройдохи-картезианца. Несколько льстивых слов, и они у меня в кармане.
- Вы так думаете?
- Дружище! Я вам гарантирую, нам все выложат, как на блюде.
23
Всю субботу я провел словно во сне, застыв за прилавком и не отрывая взгляда от двери, в ожидании, что вот-вот, как по волшебству, на пороге появится Беа. Каждый раз, когда звонил телефон, я сломя голову бросался к нему, вырывая трубку у отца или Фермина. После обеда, ответив на несколько десятков звонков от покупателей, терзаемый неизвестностью, я почти смирился с мыслью, что мое жалкое существование, как и существование всего мира, близятся к концу. Отец уехал оценивать коллекцию книг в Сан Хервасио, и Фермин воспользовался представившейся возможностью, чтобы преподать мне еще один из своих многочисленных уроков о тайнах и перипетиях любовных интриг, опираясь на собственный весьма обширный в делах сердечных опыт.
- Вы должны успокоиться, иначе заработаете камни в печени, - посоветовал он. - Ухаживать за женщинами - все равно что танцевать танго: сплошной абсурд и чистой воды фантазии да причуды. Но раз уж мужчина вы, то инициатива должна исходить от вас.
Дело начинало приобретать неожиданно мрачный оборот.
- Инициатива? От меня?
- А вы как думали? Приходится чем-то платить за преимущество справлять малую нужду стоя.
- Но ведь Беа ясно дала понять, что сама все скажет, когда придет время.
- Бы совсем не разбираетесь в женщинах, Даниель. Держу пари, что эта цыпочка сидит сейчас дома и с тоской смотрит в окно, будто дама с камелиями, ожидая, что вы придете и спасете ее от этого деспота папаши, чтобы увлечь в головокружительный водоворот страсти и греха.
- Вы уверены?
- Да это же чистая наука!
- А если она больше не хочет меня видеть?
- Послушайте, Даниель, женщины, за редким исключением, вроде этой вашей соседки Мерседитас, гораздо умнее нас, мужчин. По крайней мере, они более честны сами с собой насчет того, чего они хотят, а чего нет. Другое дело, говорят они об этом всем вокруг или кому-то в частности, например, самому счастливцу. Перед вами настоящая загадка природы, Даниель. Женщина - это вавилонская башня и лабиринт Минотавра в одном лице. Стоит только позволить ей задуматься - пиши пропало. Запомните хорошенько: горячее сердце и холодный рассудок - вот главное правило кодекса настоящего соблазнителя.