- Наша семья всегда отличалась ускоренным обменом веществ. Моя сестра Хесуса, земля ей пухом, могла перекусить тортильей из шести яиц с кровяной колбасой и чесночным соусом в середине дня и после этого за ужином наесться до отвала. Ее называли Душная, у бедняжки так воняло изо рта… Она была вылитая я, представляете? С такой же физиономией и тощим, даже костлявым телом. Доктор Касерес сказал однажды моей матери, что мы, Ромеро де Торрес - промежуточное звено между человеком и рыбой-молотом, поскольку девяносто процентов нашего организма - это хрящ, сконцентрированный главным образом в носу и ушных раковинах. Хесусу часто принимали в деревне за меня, потому что у несчастной так и не выросла грудь, а бриться она начала раньше меня. Умерла она от туберкулеза в двадцать два, безнадежной девственницей, тайно влюбленной в ханжу-священника, который при встрече всегда ей говорил: "Привет, Фермин, ты уже совсем возмужал". Ирония судьбы.
- Вы по ним скучаете?
- По семье?
Фермин пожал плечами с ностальгической улыбкой:
- Не знаю… Мало что обманывает так, как воспоминания. Взять, к примеру, того же священника… А вы? Скучаете по матери?
Я опустил глаза:
- Очень.
- Знаете, что я лучше всего помню о своей? - спросил Фермин. - Ее запах. Она всегда пахла чистотой, свежим хлебом, даже если проработала весь день в поле или носила одни и те же лохмотья целую неделю. Она всегда пахла всем самым лучшим, что есть в мире. А до чего неотесанная была! Ругалась, как грузчик, но пахла, как сказочная принцесса. По крайней мере так мне казалось. А вы? Что вам запомнилось о вашей матери, Даниель?
Я поколебался мгновение:
- Ничего. Уже много лет я вообще не могу ее вспомнить. Ни лицо, ни голос, ни запах. Все это исчезло в тот день, когда я узнал о Хулиане Караксе, и не вернулось.
Фермин смотрел на меня, подыскивая слова:
- У вас нет ее фотографий?
- Может, и есть, только нет желания на них смотреть.
- Почему?
Я ни разу никому не говорил этого, даже отцу и Томасу.
- Потому что мне страшно. Я боюсь увидеть на портрете своей матери чужую женщину… Вам, наверно, это покажется глупостью.
Фермин покачал головой.
- И вы думаете, что, если сумеете разгадать тайну Хулиана Каракса и вырвать его из забвения, лицо матери вернется к вам?
Я молча смотрел на него. Ни иронии, ни осуждения не было в его взгляде. На один миг Фермин Ромеро де Торрес показался мне самым проницательным и мудрым человеком в мире.
- Может быть, - ответил я не раздумывая.
В полдень мы поехали на автобусе в центр. Сели впереди, за водителем, и Фермин, воспользовавшись этим, немедленно вступил с ним в дебаты по поводу небывалого развития, как в техническом отношении, так и в смысле комфорта, которое пережил общественный транспорт с тех пор, как он им пользовался в последний раз в сороковом году; особый интерес Фермина вызвало предупреждение на стенке: "Запрещено плевать и грубо выражаться". Он покосился на табличку и решил воздать должное писаным правилам, смачно харкнув на пол, чем заслужил испепеляющие взгляды трио благочестивых старушонок, ехавших на задних сиденьях с толстыми требниками в руках.
- Дикарь, - прошипела святоша с восточного фланга, удивительно напоминавшая официальный портрет генерала Ягуэ.
- Ну вот, - сказал Фермин. - Три святых у моей Испании: святая Досада, святая Ханжа и святая Жеманница. Ничего удивительного, что о нас рассказывают анекдоты.
- Правильно, - вмешался водитель, - с Асаньей было лучше. А что на улицах творится? Движение просто кошмарное.
Человек сзади засмеялся, прислушиваясь к обмену мнениями. Я узнал его - он сидел рядом с нами в баре. Судя по выражению лица, он был на стороне Фермина и ожидал, что тот выдаст старушкам по первое число. Я на миг поймал его взгляд, он любезно улыбнулся и без особого интереса уставился в газету.
Когда мы проезжали улицу Гандушер, Фермин завернулся в свой плащ и мирно задремал с открытым ртом.
На аристократичном, изысканном бульваре Сан Хервасио он вдруг проснулся.
- Мне снился падре Фернандо, - сказал он. - Только в моем сне он был в форме центрального нападающего мадридского "Реала", а рядом с ним сиял золотой кубок лиги.
- И что это значит? - спросил я.
- Если верить Фрейду, похоже, священник забил гол в наши ворота.
- Мне он показался честным человеком.
- По правде говоря - мне тоже. Может, даже более честным, чем надо для его собственного блага. Священников, смахивающих на святых, в конце концов делают миссионерами, авось их на краю света съедят москиты или пираньи.
- Ну вы скажете тоже.
- Восхищаюсь вашей простотой, Даниель. Вы верите даже в аистов и капусту. Скажете, нет? Вот вам пример; эта темная история с Микелем Молинером, которую на ходу сочинила Нурия Монфорт. Мне кажется, эта женщина навешала вам лапши на уши гораздо больше, чем это делается в колонке редактора "Обсерваторе романо". Теперь выходит, что она замужем за другом детства Алдайя и Каракса. Видали? Еще у нас имеется история Доброй нянюшки Хасинты, которая как будто правдоподобна, но слишком уж походит на последний акт пьесы дона Алехандро Касоны. Не говоря уж о блистательном появлении Фумеро в роли злодея под бурные аплодисменты публики.
- Значит, вы считаете, что падре Фернандо нам солгал?
- Нет. Согласен с вами, он производит впечатление честного человека, но сутана, хочешь не хочешь, давит на плечи, вот он и оставил кое-что про запас, если можно так выразиться. По-моему, он мог опустить что-то или приукрасить, но врать нарочно или исключительно из коварства он бы не стал. К тому же не думаю, чтобы он был способен изобрести такую запутанную историю. Если бы он умел врать лучше, он не преподавал бы алгебру и латынь, а был бы уже в епархии, в кардинальском кресле, и к кофе у него были бы мягкие крендельки.
- И что нам теперь делать, по-вашему?
- Рано или поздно нам придется выкопать мумию ангельской старушки и потрясти ее вниз головой, вдруг что вывалится. А пока я потяну за некоторые ниточки, может, выясню что-нибудь об этом Микеле Молинере. И надо бы приглядеться к Нурии Монфорт. Моя покойная мать называла таких, как она, лисами-плутовками.
- Насчет нее вы ошибаетесь, - возразил я.
- Вам стоит показать пару мягких сисек, и вы уже считаете, что видели святую Терезу, это в вашем возрасте простительно, ибо неизбежно. Предоставьте ее мне, Даниель, сияние вечной женственности меня уже не так оглупляет, как вас. В мои годы кровь устремляется в первую очередь к голове, а не к тому, что ниже пояса.
- Кто бы говорил.
Фермин достал бумажник и принялся пересчитывать наличность.
- Да у вас целое состояние, - сказал я. - Все это осталось от утренней сдачи?
- Отчасти. Остальное - законные накопления. Просто сегодня я встречаюсь с Бернардой, а этой женщине я не могу ни в чем отказать. Если понадобится, я ограблю "Банк Испании", только чтобы удовлетворить все ее капризы. А у вас какие планы на остаток дня?
- Ничего особенного.
- А та крошка?
- Какая крошка?
- Дурочка с переулочка, какая еще? Ладно, шучу. Сестра Агилара.
- Не знаю.
- Да знаете вы, знаете. Тут надо действовать решительно, а у вас для этого пока хрен не дорос.
Тут к нам неспешно подошел контролер, жуя зубочистку, вернее, выделывая ею во рту невероятные трюки, которым позавидовал бы цирковой жонглер.
- Простите, но вон те сеньоры просят вас выражаться поприличнее.
- А не пошли бы они… - громко ответил Фермин.
Контролер вернулся к трем дамам и пожал плечами, давая им понять, что сделал все от него зависящее и в его планы не входит ввязываться в драку, дабы защитить чей-то целомудренный слух.
- Люди, у которых нет собственной жизни, всегда вмешиваются в чужую, - пробормотал Фермин. - О чем мы говорили?
- О моем недостатке смелости.
- Точно. Хронический случай. Послушайте-ка меня. Идите к своей девушке, ведь жизнь так быстро проходит, особенно молодость. Вы же слышали, что говорил священник. Слушали и не слышали.
- Но она ведь не моя девушка.
- Тогда завоюйте ее до того, как ее уведет кто-то еще, какой-нибудь оловянный солдатик.
- Вы говорите о Беа как о трофее.
- Нет, как о благословении Божьем, - поправил Фермин. - Послушайте, Даниель. Судьба обычно прячется за углом. Как карманник, шлюха или продавец лотерейных билетов; три ее самых человечных воплощения. Но вот чего она никогда не делает - так это не приходит на дом. Надо идти за ней самому.
Всю оставшуюся дорогу я размышлял над этим философским перлом, а Фермин вновь задремал, что ему, с его наполеоновским талантом, было необходимо. Мы сошли на углу Гран-Биа и бульвара Грасия под небом цвета пепла, поглотившего все краски. Фермин застегнулся до самого горла и объявил, что отправляется домой, принарядиться перед свиданием с Бернардой.
- Даже с моей в общем-то скромной внешностью приходится приводить себя в порядок не менее полутора часов. Нет духа без оболочки; это печальная реальность нашего тщеславного времени. Vanitas pecata mundi.
Я стоял и смотрел ему вслед, на его удаляющийся одинокий силуэт в сером плаще, который бился на ветру, как флаг, а потом пошел домой, где собирался забыть обо всем на свете, с головой уйдя в хорошую книгу,
Повернув за угол Пуэрто-де-Анхель и улицы Санта-Ана, я почувствовал, как сердце заколотилось часто-часто. Фермин, как всегда, оказался прав лишь отчасти. Судьба ждала меня перед нашей лавкой. На ней был серый шерстяной костюм, новые туфельки и шелковые чулки, и она изучала свое отражение в витрине.
- Отец думает, что я на полуденной мессе, - сказала Беа, не отрываясь от своего занятия.
- Он почти не ошибается. Здесь, совсем рядом, в церкви Святой Анны, непрерывный религиозный сеанс, который длится с девяти утра.
Мы говорили как двое случайно задержавшихся у витрины незнакомцев, и наши отражения пытались встретиться взглядами в мутном стекле.
- Это не шутка. Мне пришлось взять там воскресный листок, чтобы посмотреть тему проповеди. Ведь придется потом все ему подробно пересказывать.
- Надо же, во все вникает.
- Он поклялся оторвать тебе ноги.
- Сначала ему придется выяснить, кто я такой. И вообще, пока ноги у меня целы, я бегаю быстрее.
Беа напряженно поглядывала через плечо на прохожих, торопившихся укрыться от ветра и ненастья.
- Зря смеешься, - сказала она. - Он не шутил.
- Я не смеюсь. Я умираю от страха. Но мне приятно тебя видеть.
Улыбка - мимолетная, нервная, острая.
- Мне тоже, - призналась Беа.
- Ты говоришь так, будто это болезнь.
- Еще хуже. Я надеялась, что если увижу тебя при свете дня, одумаюсь.
Я спросил себя: комплимент это или приговор?
- Нельзя, чтобы нас видели вместе, Даниель. Тем более вот так, посреди улицы.
- Если хочешь, можем зайти в лавку. В подсобке есть кофейник, и…
- Нет. Не хочу, чтобы кто-то увидел, как я захожу сюда или выхожу. Если сейчас кто-нибудь наблюдает за нами, я всегда могу сказать, что случайно столкнулась с лучшим другом моего брата. Если же нас увидят вместе дважды, начнутся подозрения.
Я вздохнул:
- И кто будет смотреть? Кому какое дело, чем мы занимаемся?
- Люди всегда обращают внимание на то, что их не касается, а мой отец знаком с половиной Барселоны.
- Тогда зачем ты пришла? Зачем ждала меня?
- Я тебя не ждала. Я пришла на мессу, помнишь? Ты сам сказал. В церкви Святой Анны…
- Ты меня пугаешь, Беа. Врешь еще лучше, чем я.
- Ты меня не знаешь, Даниель.
- Твой брат тоже так говорит.
Наши взгляды, наконец, встретились в витрине.
- В ту ночь ты показал мне то, чего я раньше не видела, - прошептала Беа. - Теперь моя очередь.
Я нахмурился, заинтригованный. Беа, вынула из сумки сложенную вдвое визитку и протянула мне.
- Ты не единственный, кто знает тайны Барселоны, Даниель. У меня сюрприз для тебя. Жду тебя по этому адресу сегодня в четыре. Никому не говори.
- Как я узнаю, что попал куда надо?
- Узнаешь.
Я взглянул на нее искоса, надеясь, что она шутит.
- Если не придешь, я пойму, - сказала Беа. - Пойму, что ты не хочешь меня больше видеть.
Не давая мне времени на ответ, Беа развернулась и легким шагом удалилась в сторону Рамблас. Я молча замер с карточкой в руке, провожая ее взглядом до тех пор, пока ее силуэт не растворился в серой тьме надвигающейся грозы. Развернул визитку. Внутри синими чернилами был написан хорошо мне известный адрес:
Проспект Тибидабо, 32
27
Гроза не стала дожидаться ночи. Не успел я сесть в автобус, как засверкали молнии. Когда мы объезжали площадь Молина и двигались вверх по Бальмес, дома уже терялись за занавесом жидкого бархата, а я вспомнил, что не озаботился даже такой малостью, как зонтик.
- Смелый вы человек, - проговорил водитель, когда я попросил остановиться.
Было уже десять минут пятого, когда автобус оставил меня на милость непогоды у последнего звена оборванной цепочки в конце улицы Бальмес. Проспект Тибидабо таял впереди, будто влажный призрак под свинцовым небом. Я досчитал до трех и бросился бежать под дождем. Через пару минут, промокший до костей и дрожащий от холода, я спрятался под навесом у какого-то подъезда, чтобы отдышаться, и прикинул, как идти дальше. Ледяное дыхание грозы растянуло серое полотно, маскирующее призрачные контуры вилл и особняков, похороненных в тумане. Меж ними неподвижно возвышалась темная главная башня особняка Алдайя, кругом волнами ходили кроны деревьев. Я откинул мокрые волосы с лица и побежал туда через пустынный проспект.
Калитка решетчатой изгороди раскачивалась на ветру, за ней просматривалась извилистая дорожка, ведущая к дому. Я проскользнул за ограду и вошел в сад. Среди зарослей угадывались пьедесталы безжалостно разрушенных статуй. Одна из них, изваяние карающего ангела, лежала прямо посреди фонтана, служившего когда-то главным украшением сада. Силуэт из почерневшего мрамора призрачно светился под толщей воды, переполнившей резервуар. Рука огненного ангела выступала из воды, и его палец, как острие кинжала, обвиняющим жестом указывал на главный вход. Я толкнул приоткрытые двери из резного дуба и осторожно сделал несколько шагов по холлу, похожему на пещеру, где стены, казалось, колебались в пламени свечи.
- Я думала, ты не придешь, - сказала Беа.
Ее силуэт вырисовывался в полумраке коридора, очерченный мертвенным светом из галереи. Она сидела на стуле у стены, у ее ног горела свеча.
- Закрой дверь, - приказала она, не поднимаясь. - Ключ в замке.
Я повиновался. Ключ провернулся с каким-то зловещим погребальным эхом. Я услышал шаги Беа за спиной и почувствовал прикосновение к мокрой одежде.
- Ты дрожишь. От страха или от холода?
- Еще не решил. Зачем мы здесь?
Она улыбнулась в темноте и взяла меня за руку.
- Не знаешь? Мог бы догадаться…
- Это был дом Алдайя, вот и все что я знаю. Как ты вошла и откуда?..
- Пойдем, зажжем огонь, тебе надо согреться.
Она провела меня по коридору до галереи над внутренним двором особняка. В зале с мраморными колоннами кровля осыпалась кусками. Отпечатки на голых стенах подсказывали, что когда-то на них висели картины и зеркала, на мраморном полу тоже виднелись следы от мебели. У дальней стены зала находился очаг, заполненный дровами, рядом с кочергой лежала стопка старых газет. От камина пахло недавно потухшим огнем и углем. Беа встала на колени перед очагом и начала рассовывать газетные листы между поленьями, достала спички и подожгла их. Тут же вспыхнуло пламя. Руки Беа ловко и уверенно управлялись с дровами. Она наверняка считала меня умирающим от любопытства и нетерпения, но своим флегматичным видом я решил дать ей понять: если Беа хочет поиграть со мной в тайны, она заведомо проиграет. Она улыбалась с видом победителя. У меня дрожали пальцы, и это, кажется, не вязалось с тем образом, которому я хотел соответствовать.
- Ты часто здесь бываешь? - спросил я.
- Сегодня впервые. Заинтригован?
- Слегка.
Она присела перед камином и расстелила чистое, пахнущее лавандой одеяло, которое достала из брезентовой сумки.
- Давай-ка, садись сюда, поближе к огню, не хватало еще, чтобы ты по моей вине подхватил воспаление легких.
Тепло очага вернуло меня к жизни. Беа завороженно смотрела на пламя и молчала.
- Ты поделишься со мной своим секретом? - спросил я, наконец.
Она вздохнула и села на один из стульев. Я не мог оторваться от огня, наблюдая за паром, который поднимался от моей одежды, словно ускользающая из тела душа.
- То, что ты называешь особняком Алдайя, имеет собственное имя. Дом называется "Ангел тумана", но почти никто об этом не знает. Фирма моего отца вот уже пятнадцать лет безуспешно пытается сбыть с рук эту недвижимость. Когда ты рассказал мне историю Хулиана Каракса и Пенелопы Алдайя, я вначале не придала этому значения. Потом, уже дома, ночью, кое-что сопоставила и вспомнила, что как-то слышала, как отец рассказывал о семействе Алдайя и об этом доме. Вчера я пришла к отцу на работу, и его секретарь Касасус рассказал мне историю особняка. Ты знаешь, что на самом деле это не основная резиденция, а только один из летних домов?
Я покачал головой.
- Главным домом Алдайя был дворец, который снесли в 1925-м, чтобы построить многоэтажный дом на пересечении улиц Брук и Мальорка. Проект разработал Пуж-и-Кадафальк по заказу деда Пенелопы и Хорхе, Симона Алдайя, в 1896 году, когда тут были только поля и оросительные каналы. Старший сын главы рода Симона, дон Рикардо Алдайя, в последние годы девятнадцатого века купил там дом у весьма живописного господина за смешную цену, так как у дома была плохая слава. Касасус сказал мне, что дом считался проклятым и что даже продавцы не осмеливались приходить туда, чтобы показывать его покупателям, отказываясь под любым предлогом…