"Конечно, он не виноват! – размышляла про себя Айша. – Здесь какое-то недоразумение, и рано или поздно всё выяснится!"
Ансар и в самом деле хорошо зарабатывал, делая это вовсе не за счёт государства, но доказательства никого не интересовали. Репрессивный молох, невзирая на войну, по-прежнему безжалостно давил своих жертв.
* * *
– Всё она виновата, эта бесстыжая! Увела у моей дочки жениха, окрутила его и требовала, требовала денег без конца и края, и всё ей было мало, вот он и оказался в ссылке!
Забидат горящими глазами обвела комнату, полную родственников, и с вызовом добавила:
– Вот вы её признали, простили все её проделки, а ведь именно её-то и нужно было судить! Не будь её, с Ансаром ничего бы не случилось!
Забидат приехала в Буйнакск навестить свою тётку Мисей, а заодно узнать последние тухумные новости. Подобно многим кази-кумухцам, она вслед за другими родственниками покинула родное село и, приобретя небольшой дом в Хасавюрте, поселилась там со своими детьми.
Так уж вышло, что одна часть ахмедовского тухума пустила свои новые корни в Буйнакске, а другая – в Хасавюрте, и последствия женитьбы Ансара привели к расколу родственников на два непримиримых лагеря, где каждая из сторон стала жить сама по себе, не соприкасаясь одна с другой и стараясь без необходимости не посещать тех мест, где они могли пересечься.
– Ну что же поделаешь, сам выбрал свою долю, сам пусть и расхлёбывает, – лицемерно вздыхая, с плохо скрытым ехидством произнесла тётушка Мисей, худая и востроносая тухумная сплетница, доводившаяся Ансару троюродной сестрой и принявшая в семейном конфликте сторону брошенной им невесты, хотя, проживая в Буйнакске, нередко наведывавшаяся из любопытства в дом Ансара.
– Оставьте, наконец, их в покое! – воскликнула юная Мариян, обожавшая Айшу двоюродная племянница Ансара. – Ну сколько можно их ругать! Так и будете до конца жизни…
– Я бы посмотрела на тебя, если бы ты оказалась на месте моей Кумсият! – злобно оборвала её Забидат. – Бедная девочка на улицу стесняется лишний раз выйти!
– А что ей стесняться, не понимаю! Ну, получилось так, мало ли бывает у людей всякого, пусть бы вышла замуж за другого Неужели кроме Ансара женихов никого не было?
– Помолчи-ка лучше, тоже мне, умная какая нашлась! Смотри, своих женихов не растеряй! – вскричала Забидат и поспешила переменить тему.
Кумсият жила в Хасавюрте вместе с матерью и братом Абдурашидом, жена которого, Нурият, ещё недавно здоровая и цветущая женщина, внезапно отошла в мир иной по причине острого перитонита, оставив сиротами троих малолетних детей – сына Анвара и дочерей Гульшан и Бавер, за которыми теперь присматривала Кумсият.
На похоронах Нурият родственники жалели покойницу, а вместе с ней и Кумсият, на которую свалился такой груз, и одновременно говорили об испытании, ниспосланном ей Всевышним в виде этих маленьких, оставшихся без матери ребятишек.
Все знали и о том, что Забидат не особо занимается детьми и хозяйством, перекинув всё на дочь и проводя день главным образом в посещениях родственников и досужих разговорах. Говорили, что она достойная преемница своей тётки Мисей, от злобного языка которой не одно десятилетие страдал весь тухум.
А в Кумухе, узнав об обрушившейся на них беде, рыдала вне себя от горя мать Ансара, Жарият, и всё причитала сквозь рыдания:
– Это всё она, Забидат, со своим змеиным жалом! Это она тогда прокляла моего сына, и вот теперь его посадили, бедного! Злодейка такая, чтоб ей пусто было! Чтоб не видеть ей радостных дней на закате жизни!
Обыкновенно молчаливая и кроткая, сейчас она никак не могла взять себя в руки, и словно шлюзы открылись как в слезах, так и в словах её.
Хорошо, что Магомед не дожил до этого страшного дня и что Ансар успел сам похоронить отца, который лежит сейчас на старом кази-кумухском кладбище и не терзается теми муками, какими терзается она, Жарият…
Когда отец его умер, Ансар настаивал на том, чтобы забрать маму к себе, но Жарият всё отказывалась, не желая расставаться с родными местами и родными могилами. И вот теперь Гасан привёз ей дурную весть и передал просьбу Айши, чтобы Жарият переехала к ним в Буйнакск, и разве может она теперь отказаться?!
Наскоро собрав вещи, она заперла дом и в сопровождении Гасана отправилась в Шуру, как по старинке называли Буйнакск, чтобы в трудное время быть рядом с женой и детьми своего сына. Даже если в душе у неё и оставалась какая-то обида за поступок Ансара и Айши, она ни единым словом не упрекнула их в этом, а, напротив, подобно львице, могла кинуться на любого, защищая своих детей.
Вот когда органы разберутся, что Ансар ни в чём не виноват и его отпустят, то она сразу вернётся в свой кумухский дом и будет жить там до того часа, когда Всевышний призовёт её к себе.
Обе её дочери, Тамари и Халун, были замужем. Одна жила в Закаталах, а другая – в Баку. Им, слава Богу, повезло с мужьями, Жарият могла быть за них спокойна, а вот невестка, видно, в ней нуждается, раз прислала за ней Гасана. Почему, почему она не послушала Ансара и не поехала раньше, когда он её просил, а теперь вот едет в дом сына, где его нет.
О Аллах Великий и Всемогущий, почему же Ты позволил сбыться этим проклятьям, думала женщина, вытирая нескончаемые слёзы краем своего платка.
Вслед за Ансаром арестовали его двоюродного брата Абдулатипа, и люди говорили друг другу шёпотом, что оба ареста вызваны не чем иным, как родством с "врагом народа" Манапом.
Так или иначе, но репрессивный аппарат продолжал исправно выполнять свои разрушительные функции.
А где-то по-прежнему шла война…
Часть IV
(1942–1951)
Встречи
Глава 1
Марат, как ни пытался, не слышал и половины из того, что говорил лектор. Старательно делая вид, что записывает, парень против воли то и дело устремлял свой взгляд на сидевшую наискосок девушку, чьи зелёные глаза в обрамлении длинных пушистых ресниц были сосредоточены сейчас на тетрадном листе. Белый медицинский халат ярко контрастировал с чёрными вьющимися волосами девушки, которая время от времени подбирала непослушные прядки под белый же колпак.
Шла лекция по анатомии, и студенты-медики, сидевшие в полукруглом лекционном зале, внимали строгому профессору Абилову, стараясь при конспектировании не упустить главного. Несмотря на военное время, молодёжь училась. Во-первых, потому, что страна нуждалась в специалистах, а во-вторых, потому, что люди и сами страстно желали учиться.
И вовсе не случайно Малика (а черноволосая девушка была именно она) пришла на студенческую скамью. Живший в Буйнакске по соседству с ними старый врач Исаак Израилевич Гительман, спасавший детишек, в том числе и её, от дифтерита, страшной болезни, уносившей множество детских жизней, своим примером родил в сердце девочки желание тоже стать врачом и так же спасать человеческие жизни.
И сейчас Малика сидела в лекционном зале Дагестанского медицинского института вместе со своими однокурсниками, как и она, по причине военного времени принятыми без вступительных экзаменов по выданным им в школах аттестатам, и прилежно записывала лекцию, не замечая устремленного на неё жаркого взгляда сокурсника.
Марат был, что называется, первым парнем на курсе. Высокий и стройный шатен с аристократическими манерами и столь же аристократической внешностью, всегда элегантно одетый, он по праву считался одним из лучших студентов, которому прочили самое блестящее будущее. Уже с первого года учёбы в вузе им была составлена для себя жизненная программа, включавшая в качестве основного пункта будущую карьеру на научном поприще. Учёба, впрочем, не мешала ему заглядываться на симпатичных девушек и самому быть объектом девичьих грёз. Много взглядов, как брошенных украдкой, так и полных откровенного интереса, было в его активе, и юноша привык к такому интересу со стороны противоположного пола и легко шёл на контакт, тут же, впрочем, давая понять, что ни о каких серьёзных намерениях речь идти не может.
А Малика была первой девушкой, не обращавшей на него внимания. Не привыкший к подобному раскладу, парень поначалу демонстрировал своё безразличие, однако и сам не заметил, как влюбился. Она не была похожа на других девушек, многие из которых, возможно, были и красивее, и раскованнее, но ни одна не обладала такой нежной изысканностью и таким роскошным набором контрастов чёрного и белого. Белой была её гладкая кожа, которую не брал загар и которая казалась ещё белее на фоне жгуче-чёрных волос. И на этом ослепительно белом лице располагались удивительные глаза изумрудного оттенка, завораживавшие каждого, кто на них смотрел, своей необычайной выразительностью. И глаза эти всегда смотрели мимо него, Марата, и нестерпимо было думать о том, что девушка, в которую он влюбился, как последний дурак, не отвечает на его взгляды.
Малика и в самом деле не замечала Марата. То есть она его, конечно, знала, но смотрела на него только как на сокурсника.
Девушке было не до любви. Тоска, поселившаяся в её сердце после ареста отца, не отпускала её, и отвлечь от этой тоски могла лишь учёба. И потому Малика с головой ушла в эту учёбу и ночами просиживала над сложными книгами, постигая неведомый, но страшно интересный мир медицинской науки.
После занятий студенты весёлой гурьбой отправлялись на прогулку в Вейнеровский парк либо на любимую горожанами улицу Буйнакского, ели мороженое и болтали ни о чём или смотрели фильмы в кинотеатрах "Темп" и "Комсомолец", после чего расходились по домам и вновь усаживались за учебники.
Махачкала, несмотря на военное время, была заполнена людьми. Один за другим шли сюда эшелоны и суда с эвакуированными и ранеными людьми, и кого тут только не было – евреи и русские, азербайджанцы и армяне, грузины и цыгане… Такое большое количество эвакуированных, втрое увеличившее население города, главным образом состояло из стариков да женщин с детьми, а также раненых солдат и артистов, театральных и цирковых, которых судьба забросила в этот южный край. Жители города, пережившие все тяготы последних десятилетий, жили здесь так, словно были одной большой коммуной, в которой ни вероисповедание, ни национальность и ни партийность ровным счётом ничего не значили и где люди привыкли делить пополам и хлеб, и соль.
Махачкала была провинциальной и одноэтажной, всего с двумя асфальтированными улицами, носившими имена Ленина и Буйнакского. Центр также составляли улицы Ермошкина, Котрова и Батырая, а ещё 26 Бакинских комиссаров, вымощенные булыжником и поделенные на множество общих дворов, в каждом из которых проживало до десятка семейств. Такие районы носили смешные названия "Шанхай" и "Гур-Гур-аул", и всё здесь было на виду у всех.
Жизнь дагестанского народа шла параллельно с жизнью его же интеллигенции. Народ жил, работал на заводах и фабриках, общался с таким же, как и он сам, народом. Интеллигенция творила, лечила, изобретала и делала всё, чтобы партия была ею довольна. Довольство партии, в свою очередь, выражалось в выделении лучшего жилья, а также званий, наград и государственных премий.
Медицинскую науку Дагестана представляли маститые профессора Хаджи-Омар Булач и Михаил Нагорный, Байрашевский и Водонос, Ризваш и Маклецов, Курдюмов, Мордвинкин и Пикуль, готовившие профессиональные кадры для республики и щедро делившиеся с ними своими знаниями. Но уже нарождалась в республике и плеяда молодых дагестанцев, которой предстояло стать цветом дагестанской интеллигенции. В среде молодых медиков уже начали поблескивать гранями своего хирургического таланта Рашид Аскерханов и Магомед Максудов, не так давно демобилизовавшийся из армии и работавший нынче ассистентом на кафедре челюстно-лицевой хирургии.
А молодёжь на самом деле хотела учиться и сидела сейчас за студенческими партами, усердно впитывая в себя всевозможные знания из области медицины и педагогики, инженерии и агрономии, филологии и истории.
И Малика, оказавшись среди них, столь же усердно внимала своим преподавателям, мечтая о том времени, когда станет врачом и будет лечить людей и чтобы отец, находившийся сейчас далеко, мог бы гордиться ею.
* * *
– Ох, Малика, чует моё сердце, что неспроста этот аспирантик всё вертится-крутится возле тебя! – сказала Лариса, едва Мажид Пашаевич, подающий надежды молодой хирург, отошёл от подруг, в очередной раз перед этим обратившись к Малике с предложением привлечь её к написанию научного доклада.
– Да ладно тебе! – смеясь, ответила Малика. – Твоё сердце вечно чует не то и не так!
– Ну, не скажи! – парировала её подруга. – Ты просто не хочешь замечать очевидное! А скорее всего лукавишь, всё отлично понимая!
– Да он просто хорошо ко мне относится! – воскликнула Малика.
– Ага, хорошо относится! С чего бы это, интересно? Так хорошо, что чуть ли не на каждой переменке поджидает и пристаёт со своим дурацким докладом! Видно, для него очень важен этот доклад именно в твоём исполнении! – Лариса скорчила гримаску.
– Ну, прекрати, хватит уже!
– У-у-у, скрытница! И злюка! И кокетка бессердечная, и…
Подошедшая в этот момент Шурочка, их третья подружка, подхватила обеих под руки и воскликнула возбужденно:
– Угадайте, куда мы сейчас идём?
– Куда? – в один голос спросили девушки.
– В "Темп", на "Сестру его дворецкого", вот куда! – торжествующе объявила Шурочка.
– О-ой! – вскричали обе, а потом Малика сказала с сожалением в голосе:
– Я не могу, мне надо готовиться к семинару по философии! Меня завтра точно спросят!
– Я и говорю, что она зануда! – воскликнула возмущённо Лариса, ущипнув Малику шутливо за руку. – Тебе надо готовиться, а нам, конечно, не надо, так?
– Ну, а что ты предлагаешь? – нерешительно сказала Малика.
– Предлагаю пойти в кино, а потом заниматься, вот что! Подумаешь, ночку не поспим!
– И правда, успеем всё выучить, пойдемте, девчонки, а то потом билеты не достанем! – сказала Шурочка, и, увлекши за собой Малику, девушки весело направились через площадь вниз, к улице Буйнакского, где расположился любимый и посещаемый всеми горожанами кинотеатр "Темп".
Жизнь продолжалась, молодость брала своё, и Малика, оказавшись в круговороте студенческих будней и праздников, постепенно свыклась с мыслью, что отец не с ними, и с удивлением однажды поймала себя на том, что, кажется, начинает примиряться с этим фактом.
Глава 2
Писем от Ансара не было, лишь изредка приходили от него с оказией устные весточки, сообщавшие, что он жив и здоров, беспокоится о них и терпеливо ждёт того дня, когда они вновь соединятся. В эти моменты лицо Айши озарялось внутренним светом, глаза увлажнялись и вот-вот готовы были выпустить наружу слёзы, если бы она усилием воли не принуждала себя успокоиться. Тем более что рядом была верная Шахри, в отличие от неё навсегда лишённая надежды когда-нибудь увидеть своего мужа.
После ареста отца Имран как-то сразу повзрослел и, окончив школу, в один из дней заявил, что хочет помогать матери, а потому пойдёт работать. Имран и раньше проявлял живейший интерес к фотографии, а теперь, успешно овладев навыками этого мастерства, живо принялся за работу. Совсем скоро его фотомастерская стала привлекать к себе самых разных клиентов. Со временем он приобрел в Буйнакске известность не меньшую, чем знаменитый Абуладзе, чей дом находился неподалёку от них и был известен тем, что сюда приезжали фотографироваться люди со всех уголков Кавказа.
Далгат, заявив, что тоже хочет работать, устроился учеником мастера в городской типографии, некогда бывшей собственностью капиталиста Мавраева. Мавраев, поработав некоторое время по приглашению Алибека Тахо-Годи управляющим махачкалинской типографией, после ряда опубликованных в местных газетах анонимок уехал тайно из Дагестана и, как говорили, жил теперь в Средней Азии, то ли в Узбекистане, то ли в Казахстане, то ли ещё где-то.
Конечно, Айша мечтала совсем о другом, но ребята заявили, что у них всё впереди и что на этих работах они не долго задержатся.
– Когда папу освободят, тогда и продолжу учиться! – сказал Имран и беспечно поглядел на мать. Не найдя что ответить, Айша прижала к себе голову сына.
Семью Ансара здорово выручило то обстоятельство, что Айша предусмотрительно сумела припрятать кое-что из драгоценностей, которые выменивала теперь на продукты, одежду или деньги, что позволяло им жить относительно безбедно и даже помогать менее обеспеченным родственникам и соседям.
Раз в неделю приезжала из Махачкалы Малика, и тогда вся семья дружно рассаживалась в гостиной и слушала её рассказы о столице, о людях и о студенческой жизни.
Айша гордилась дочерью, обещавшей стать хорошим врачом. Она думала о том, как гордился бы своей любимицей Ансар, и незаметно утирала слёзы, не желая, чтобы дети их увидели. Постоянно думая о муже, она приучила себя скрывать свои переживания, но имя Ансара упоминала в семье часто, словно он вышел ненадолго и должен вот-вот вернуться.
– Наша Малика стала настоящей красавицей! – сказала Шахри, перехватив взгляд, которым Айша смотрела на дочь.
– Тьфу-тьфу, машаалла! – тихо произнесла Айша. – Лишь бы была счастливой! Ты ведь знаешь, что от красоты счастье не зависит!
– Это правда, сестра! – ответила задумчиво Шахри. – В Дагестане много по-настоящему красивых девушек, но все ли они счастливы? Пусть Аллах будет милостив к нашим детям!
– Знаешь, о чём я думаю? – сказала Айша. – Мои родители, наверное, желали того же самого, но я сделала свой собственный выбор, и хотя ни один день не пожалела об этом, но ведь отца-то с мамой сильно расстроила…
– Успокойся, сестра! Только представь, что за жизнь была бы у тебя с Султаном! Не жизнь, а каторга! Я ведь тоже не сожалею о своём выборе. Пусть мы прожили с Манапом не так долго, как хотелось бы, но я была с ним счастлива, и я благодарна Всевышнему, пославшему мне такого человека!
– Наверное, ты права… Нам всё кажется, что это мы выбираем, а на самом деле судьба наша уже давно определена Аллахом! – сказала Айша и с жаром добавила: – Господи, пусть моя дочь будет счастлива в браке!
– Будет счастлива, если выйдет с умом! – В комнату вошла Жарият и, кряхтя, уселась в своё любимое кресло-качалку, придвинутое поближе к тёплой изразцовой печи. – Сейчас молодёжь уже не такая, какими мы были в их возрасте! – с сожалением констатировала она.
– Тётушка Жарият, чем тебе не нравится нынешняя молодёжь? – весело осведомилась Шахри.
– Я не говорю, что не нравится, просто они какие-то… городские! – В последнее слово старая женщина вложила всю свою неудовлетворенность молодёжью.
– А это плохо?
– Плохо то, что говорят по-русски! Сначала начинают на лакском, а потом тут же переходят на русский язык, разве это дело? – сердито сказала Жарият и добавила в сердцах: – Так, глядишь, и вовсе позабудут родную речь!
– Да, это верно! – произнесла задумчиво Айша. – В городе все говорят по-русски, поневоле и сам переходишь на русский язык…
– А вы не переходите! Сейчас ваши дети переходят, потом их дети ещё больше перейдут, а там правнуки вообще всё забудут!
– А вы, тётушка Жарият, с правнуками будете говорить только по-лакски, и тогда они не забудут! – сказала Шахри.