Она нервничала. Сама мысль о том, чтобы вновь оказаться напротив этого человека, отвечать на его вопросы, вызывала у нее неприятное чувство. Зачем ему эта встреча? Из-за Маркуса Лоэсса? Ее охватило необъяснимое неприятное предчувствие.
- Хорошо, я приду, - быстро сказала она, положила трубку и пошла в буфет.
20
Хеерт поднялся, когда она подошла к столику. Джульетте было странно сидеть с ним вдвоем. Он, похоже, это заметил и постарался снять напряжение.
- Надеюсь, тебе не так уж неприятно выпить со мной стаканчик, - дружелюбно сказал он.
Она скинула пальто и положила на стул.
- Отнюдь. Спасибо за сок.
- Репутацию твою я все равно уже испортил, - пошутил он. - Хочешь есть?
Она отпила из своего стакана.
- Нет. Совершенно не хочу.
И снова отпила сока. Он испытующе смотрел на нее.
- Как тебе в Берлине? - спросила она.
- Замечательно. Все, кроме бюрократов в театре.
- А откуда ты приехал?
- Из Неймегена.
Вдруг проявился его голландский акцент. До этого он говорил на чистейшем немецком. Он сделал глоток пива. Джульетта недоумевала, что ему от нее нужно. Но тут он снова заговорил:
- Я изучил "Танго-сюиту" вдоль и поперек, ставил его уже двадцать три раза. Но, похоже, всегда остается чему учиться.
- Неужели этот балет такой старый?
- Джон написал его в семьдесят восьмом году. Посвятил своему аргентинскому другу, танцору, убитому во время военной диктатуры.
Джульетта наморщила лоб.
- Убитому? Кем?
- Правительством. Как и тысячи других.
Джульетта немного помолчала. Она вспомнила список в кабинете Канненберга.
- Я этого просто не понимаю, - сказала она наконец. - Что же там такое было, в этой стране?
- Война, - сухо проговорил Хеерт. - Но одна из сторон была безоружной.
- Какая?
- Профсоюзы. Журналисты, студенты. Простые граждане, которые хотели изменить невыносимые условия жизни.
- И друг Джона Бекманна был из-за этого убит?
- Его поймали с запрещенной литературой. Коммунистической.
Джульетта недоверчиво покачала головой.
- Убит? Из-за книжек?
Все это не укладывалось у нее в голове.
- Он ехал домой, его автобус был остановлен военными для проверки. Пассажирам велели выйти. Солдаты перевернули автобус вверх дном и обнаружили пакет с запрещенными книгами. Маркс, Энгельс, Фрейд, Райх. То, что тогда читали.
- Зачем же носить с собой эти книги, если они запрещены?
- Именно потому, что они запрещены. Люди хотели вынести их из дома. Одни их сжигали, другие где-нибудь закапывали.
- И что дальше?
- Солдаты спросили, чей это пакет. Никто не признался, и они пригрозили убивать одного за другим всех пассажиров, пока не объявится владелец. Поставили водителя на колени и приставили винтовку к его затылку. От страха он начал всхлипывать. Тогда вперед выступила молодая женщина, возможно, студентка, и сказала, что это ее пакет. Ее тут же взяли под стражу. Потом всех обыскали. Наверное, у друга Джона Бекманна при себе тоже оказалось что-то, пробудившее их подозрения. Во всяком случае, его тоже арестовали и больше его никто никогда не видел. Он исчез.
Он помолчал и добавил:
- Это был совершенно безумный режим. Даже "Маленький принц" стоял в списке запрещенных книг.
- Неужели?
- Ну да. Книга, подрывающая основы. В Аргентине убивали людей просто за то, что они носят очки, или даже за то, что их адрес оказался в записной книжке человека, который носит очки. Люди исчезали, потому что кто-то, не выдержав пыток, называл их имена, чтобы пытка наконец прекратилась. Скверной ситуация была и до путча семьдесят шестого года. Страна стояла на пороге гражданской войны. Но то, что началось потом, вообще невозможно себе представить. Бекманн следил за событиями. Этот танцор был его хорошим другом. Он страшно переживал его исчезновение. Мы все растерялись, осознав, что там происходит. Устраивали марши протеста. Писали письма. Но они там казались словно заколдованными. Никто не хотел ничего против них предпринимать. А теперь все забыто. Поэтому никто и не понимает политического подтекста этого балета. Групповая сцена вначале… эта музыка… когда я слышу ее, всегда вспоминаю о той девушке и водителе автобуса. Я ставил эту вещь во многих театрах, но ни разу ни один критик не высказал даже тени понимания, о чем, собственно, речь. Танцоры, конечно, тоже не понимают. Вы все слишком молоды. Вы не можете этого помнить.
Джульетта перебила его:
- Почему же ты ничего не объясняешь? Чтобы мы хоть что-то поняли?
Хеерт махнул рукой.
- Раньше я так и делал. Но это в прошлом, Джульетта. Я вырос в другие времена. Я тоже был танцором, да. Но тогда мы хотели изменить мир к лучшему, а не только условия своего контракта. А сейчас? Сейчас тебя просто поднимут на смех, если ты попытаешься соединить искусство и политику. Для большинства я всего лишь представитель неудачников шестидесятников.
- Ну хотя бы мне расскажи. Мне правда хочется знать, почему Бекманн создал этот балет.
Он с сомнением посмотрел на нее.
- Тебе известно что-нибудь о возвращении Перона?
- Нет. К сожалению.
Он отпил пива, ненадолго задумавшись. Потом покачал головой, словно споря с самим собой, но все же заговорил:
- Перон пришел к власти в тысяча девятьсот сорок третьем году в результате переворота и прибег к помощи профсоюзов, чтобы завоевать поддержку народа. Предстал эдаким социальным благотворителем: строил дома отдыха для рабочих, дарил семьям трудящихся швейные машинки и так далее. Одновременно формировал полицейское министерство, создавал тайную службу и давил на корню оппозицию. На самом деле он сам заложил предпосылки для последующего террора. В пятьдесят пятом году его отстранили от власти и отправили в ссылку в Испанию. В Аргентине одно военное правительство сменяло другое, но никто не мог разрешить внутренних противоречий.
- Каких противоречий?
- Все тех же. Между богатыми и бедными. Не было действующей демократии, а значит, никакого сколько-нибудь справедливого распределения. Аргентина оставалась колонией. Да так это и есть до сих пор. Другие страны следят, чтобы тут ничего не изменилось.
- Какие страны?
- США, Франция, Англия, Германия - все индустриальные страны. И путь всегда один и тот же: покупают элиту, приобретая взамен право неограниченно эксплуатировать коренное население. И если население готово бороться с режимом, элита немедленно получает оружие, чтобы удержать его в узде.
- Как-то слишком просто, - сказала Джульетта. Хеерт раздраженно мотнул головой, но взял себя в руки.
- Джульетта, несправедливость, царящая на Земле, настолько вопиюща, что даже не очень прогрессивно настроенная Католическая церковь стала протестовать против нее - правда, без заметного успеха. А в семидесятые всякая разумная дискуссия полностью исключалась. В Латинской Америке шла война.
- Ты это уже говорил. Поясни.
- Всякое требование социальной справедливости немедленно выставлялось проявлением коммунизма. Кем? Индустриальными государствами. США, а вслед за ними и Европа, рассматривали любое движение за социальные права как попытку коммунистического переворота. При этом американцы, естественно, не хотели второго Вьетнама. Они изменили стратегию. Вместо того чтобы посылать войска, они послали военных советников и инсценировали государственный переворот. Это называлось Low Intensity Warfare . Целенаправленный террор против всего, что хотя бы отдаленно отдавало левизной. Нельзя забывать и о тогдашней геополитической ситуации. Мозги были затуманены "холодной войной". В Германии дело обстояло почти так же. Когда ты родилась?
- В тысяча девятьсот семьдесят девятом.
- Да. Ты этого не застала. Семидесятые годы. Поляризованный мир. Было два лагеря. Восток и Запад. Все, что хоть чем-то напоминало коммунизм, объявлялось злом.
Он остановился, чтобы помассировать виски. Джульетта наблюдала за ним с удивлением. До сих пор она совершенно неправильно воспринимала его. Но прежде чем она успела додумать мысль до конца, он снова заговорил:
- В семьдесят третьем году выборы в Аргентине выиграл сторонник Перона, который и организовал его возвращение. Народ чтил Перона едва ли не как святого. Все идентифицировали себя с ним - левые, правые и, конечно, военные. Еще прежде чем Перон ступил на аргентинскую землю, в аэропорту произошла перестрелка между представителями разных политических сил. Двести убитых. Самолет совершил вынужденную посадку в другом аэропорту. Но это так, для полноты картины. Перон, вернувшись, объявил себя правым. Левые чувствовали себя преданными и ответили террористическими ударами. Перон предоставил свободу пресловутой тайной службе, называемой "Три А". Слышала об этом?
- Нет.
- Антикоммунистический альянс Аргентины. Государственная команда убийц. И хотя "Три А" работали под эгидой государства, их методы мало чем отличались от методов террористов, с которыми они боролись. В городе по рукам ходили списки приговоренных к смерти. Кто составлял их - неизвестно. Типографии только печатали. Многим уважаемым людям - по большей части руководителям профсоюзов, журналистам, профессорам и юристам, узнавшим из этих листовок, что государство не будет препятствовать их уничто-жению, оставалось либо сломя голову удирать из страны, либо смириться с тем, что в один прекрасный день за ними придут, арестуют и убьют.
- И дело доходило до тех самых ужасных убийств, когда исчезали невиновные?
- Нет. Это началось позже. Пока мы говорим еще о "нормальном" времени, если понятие "норма" вообще применимо к данному случаю. Между государственными и оппозиционными террористами велась необъявленная война. В тысяча девятьсот семьдесят четвертом году Перон умер. Власть перешла к его третьей жене, Изабелите, очень слабой в политическом отношении. К тому же на нее возлагали непомерные надежды. Она довела страну до внутриполитического и экономического кризиса. Инфляция достигла семисот процентов в год. К тому же власть в соседних Чили и Парагвае тем временем перешла к военным. И теперь это был только вопрос времени, когда именно то же самое произойдет в Аргентине. Двадцать четвертого марта семьдесят шестого года Изабелиту отстранили от власти и заключили под стражу. Началась так называемая "грязная война".
Он замолчал, глубоко вздохнул и отпил немного пива. В буфете было жарко. Они уже остались одни. Видимо, кто-то забыл закрыть большую стальную дверь за кулисами, потому что издалека до них вдруг донеслась пара тактов "Золушки". Всего несколько секунд, но рассказ Хеерта показался Джульетте еще таинственнее и ужаснее.
- Жертвами последующего беспримерного, прекрасно организованного торжества насилия, продлившегося более трех лет, стали от двадцати пяти до тридцати тысяч человек: их арестовывали, пытали, убивали, а тела сбрасывали в ямы или выкидывали в море из самолетов. Таких же людей, как мы с тобой. Исчезали даже подростки и дети.
Хеерт замолчал. Джульетта неподвижным взглядом смотрела в пол.
- Еще соку? - спросил он.
Она кивнула. Он ненадолго исчез, а вернувшись, положил на стол пакетик арахиса.
- Ты, конечно, удивлен, что я совсем ничего не знаю обо всех этих ужасных вещах, верно?
- Нет. Совершенно не удивлен. Спроси кого угодно из немцев, что связано в его восприятии с Аргентиной в семьдесят восьмом году, девять из десяти ответят: там проходил чемпионат мира по футболу. А то, что в это самое время тысячи ни в чем не повинных людей сидели в разбросанных по всему Буэнос-Айресу концлагерях и подвергались пыткам, никого уже не интересует. Как и тогда не интересовало, хотя все об этом знали. Ну, хоть у Франции хватило порядочности бойкотировать чемпионат мира. Другим странам, по-видимому, было совершенно безразлично, что придется играть в футбол в непосредственной близости от концлагерей. Рабское послушание по отношению к США, поддержка их внешней политики. Когда советские войска вторглись в Афганистан, Олимпийские игры в Москве они бойкотировали. И почти в это же время страна с патологически жестокой диктатурой запросто становится организатором международных дружеских матчей и даже мирового чемпионата. Нет, Джульетта, меня абсолютно не удивляет, что ты ничего об этом не слышала. - Он пристально посмотрел на нее и добавил: - Что меня удивляет, так это то, как ты танцуешь.
Она отвела глаза. Хеерт выудил из пакетика несколько орешков и отправил их в рот. Потом спросил:
- Ты сама придумала хореографию "Эскуало"?
Она покачала головой.
- Кто же тогда?
- Зачем тебе это знать?
Он пожал плечами.
- Потому что это гениально. Потому что это именно то, чего искал Джон. Но он так и не нашел адекватной формы для своего гнева и своей боли. С "Танго-сюитой" для него было связано самое страшное, момент истины. Максимум того, что может выдержать человек, серьезно относящийся к действительности. "Эскуало" - нечто большее. Но все это в себя включает. Насилие. Отчаяние. Адский хохот тех, кто смотрит издалека и ничего не предпринимает, чтобы помочь. Эта вещь перерастает свое время. Тот, кто создавал этот танец, кто бы он ни был, сумел прожить в себе это страшное время и подняться над ним.
Джульетта покачала головой.
- Хореограф - один аргентинский танцор, погибший в прошлом году в Буэнос-Айресе.
Хеерт был удивлен этим внезапным сообщением и отвел глаза.
- Он был чуть старше меня, - добавила она, поднимаясь и пожимая ему руку. - Спасибо за твой рассказ… А сейчас мне пора.
Он молча кивнул.
21
Субботняя репетиция прошла без происшествий. Хотя Хеерт казался несколько раздраженным. Возможно, впрочем, из-за того, что Мэгги Коулер потратила свой последний день в театре на то, чтобы напоследок основательно попортить ему нервы. Дошло до того, что во время прогона во второй половине дня Хеерт просто исчез, оставив группу под присмотром Мэгги и Терезы. Джульетта исполнила оба сольных номера. Правда, пользуясь отсутствием Хеерта, танцевала спорные места как можно менее вызывающе. Все равно ведь Мэгги не будет на премьере. Зачем же ее провоцировать? Джульетта исполнила "Либертанго" более или менее в соответствии с хореографией Бекманна, сведя к минимуму элементы танго. Хотя сама при этом с каждым шагом все сильнее ощущала несоответствие между музыкой и движениями: чувствовала, что подразумевается под теми или иными фигурами, но и понимала их полную чужеродность - словно они из какого-то другого мира.
И это был не ее мир.
22
Когда вечером она наконец дошла до Фазаненштрассе, сыпал снежок.
Она поднялась по шаткой лестнице на третий этаж, сняла шапку и шарф и только после этого позвонила в дверь.
Канненберг открыл ей, помог снять пальто и аккуратно повесил его на плечики. Почему-то было понятно, что такое поведение для него нехарактерно.
Потом они сели на те же стулья, что и два дня назад. Канненберг подал чай, дымившийся уже в чашках на деревянном подносе рядом с компьютером. В его теперешней предупредительности сквозило что-то трогательное. Он вел себя предельно дружелюбно, спросил, как дела у нее на работе, и, казалось, изо всех сил старался избегать истинного повода сегодняшней встречи. И даже когда наконец заговорил о Дамиане, начал издалека:
- Вы познакомились с Дамианом Альсиной по танцевальным делам?
- И да и нет, - ответила Джульетта, обрисовав в общих чертах свою первую встречу с Дамианом в "Хамелеоне".
- Жаль. Он не сказал мне, что будет здесь выступать. Я бы с удовольствием посмотрел.
- Когда он впервые появился у вас?
- В январе прошлого года.
- А по какому поводу?
Он замолчал. Похоже, ему до сих пор претила необходимость сообщить ей какие-то факты.
- Господин Канненберг, два дня назад я пришла к вам, чтобы рассказать все, что мне известно. Но я сделаю это только в том случае, если вы, в свою очередь, поможете мне разобраться в причинах его самоубийства.
Адвокат посмотрел на нее с грустью.
- В Уголовном кодексе такое поведение называется давлением на адвоката, - произнес он.
Джульетта помрачнела. Все бессмысленно. Да и зачем ей все это? В этой истории куда ни плюнь - только тайны или же обстоятельства, о которых никому не положено знать. Почему? Она открыла сумочку и вытащила паспорт.
- Мой друг покончил жизнь самоубийством… - произнесла она и запнулась, - …и я хочу знать почему. - Она умоляюще посмотрела на него. - Неужели вам это непонятно?
Канненберг смущенно отвел взгляд.
- Пожалуйста, помогите мне. Вот мой паспорт. Я подпишу любое обязательство хранить тайну. Только, пожалуйста, скажите, почему Дамиан покончил с собой. Вам ведь это известно или?.. Прошу вас…
- Но я не знаю, почему он покончил жизнь самоубийством, - сказал адвокат. - Хорошо, кое-что я вам объясню. Но вы должны пообещать мне, что никому ничего не расскажете, договорились?
Джульетта кивнула.
- И тогда вы сообщите, где находится Маркус Лоэсс?
Она колебалась. Господи, что все-таки может связывать Дамиана с ее отцом? Где искать эту связь? Она должна все узнать.
- Да, - тихо сказала она. - Обещаю.
- Хорошо. Начнем.
Он нажал кнопку на телефонном аппарате у себя на столе, направил книзу абажур настольной лампы и налил себе чаю.
- Вам известно что-нибудь о недавней истории Аргентины?
- Вы имеете в виду военную диктатуру? Немногое.
Он откинулся на спинку стула, снял очки и протер их.
- Вы знаете, что Дамиан был усыновлен?
- Да. Его нашли.
- Нашли? Это он рассказал вам?
- Нет. Его мать.
- Вы знакомы с его матерью?
- Знакома - это слишком сильно сказано. Но в БуэносАйресе я с ней встречалась. - Она кратко описала свою беседу с госпожой Альсина. - И та рассказала мне, что Дамиана нашли у дверей какого-то дома.
Канненберг промолчал, но записал что-то в блокноте, лежавшем перед ним. Почерк у него был очень разборчивый, и Джульетта с легкостью прочитала: "М.Д. Альсина - младенец - у дверей дома?"
- Вы сказали, госпожа Альсина сама нашла вас в гостинице?
- Да.
- Откуда она могла знать, что вы в Буэнос-Айресе?
Джульетта озадаченно помолчала. Потом вспомнила.
- Наверное, от Ортмана. Это бывший учитель Дамиана. Преподаватель немецкого в школе, где он учился. - И она рассказала о своем разговоре с Ортманом.
Канненберг казался удивленным.
- Вы полагаете, Ортман по своей инициативе известил ее о вашем приезде в Буэнос-Айрес и о том, что вы разыскиваете Дамиана?
- Да. Я ведь даже спросила ее, так ли это, и она подтвердила.
Лицо Канненберга стало серьезным. Наморщив лоб, он едва заметно покачал головой.
- Не может быть, - сказал он наконец.
- Почему? - озадаченно спросила Джульетта.
- Сами увидите. Но всему свое время.
В его блокноте появилась фамилия Ортман.
- Дамиан Альсина родился скорее всего в сентябре тысяча девятьсот семьдесят шестого года в Escuela Mecanica de la Armada, сокращенно ЭСМА, в Буэнос-Айресе. Его мать звали Луиза Эчевери. Ей было двадцать четыре года, но к тому моменту, как он появился на свет, она уже два месяца находилась в лагере ЭСМА.