Дилогия "Бунт Афродиты" одного из известнейших британских писателей XX в. - старшего брата Джеральда Даррелла, друга Генри Миллера, автора знаменитых "Александрийского квартета" и "Авиньонского квинтета", модерниста и постмодерниста в одном лице. "Бунт Афродиты" - это своего рода "Секретные материалы" для интеллектуалов, полные разнообразной экзотики, мотивов зеркальности и двойничества, гротескных персонажей, и большой любви, и неподражаемых даррелловских афоризмов.
ОТ АВТОРА : Эта книга задумана как первый роман дилогии. Внимательные читатели различат встречающиеся кое-где в тексте странные отголоски "Александрийского квартета" и даже "Чёрной книги"; это не автоповторы, это сделано с умыслом.
Лоренс Даррелл
Бунт Афродиты
Tunc
Посвящается Клод-Мари Винсендон
…дважды два четыре - это стена.
Достоевский. Записки из подполья
1
Из троицы за столиком, все в чёрных деловых костюмах, двое точно уже были хороши. Не Нэш, позорник, конечно, нет. А Вайбарт, издатель (этот закладывает за воротник слишком часто), да ещё ваш покорный слуга, Чарлок, мыслящий тростник: опять гонит без остановки. Феликс Чарлок, к вашим услугам. Ваш покорный, мадам.
Фазан как бы с каштанами, дешёвое пойло, которое берёшь среди декоративных бочек в лондонском погребке "У Поджо", куда народ собирается, чтобы пялиться друг на друга. Я пытался объяснить, как работает Авель, - нет, в компьютере не может быть никаких хрустальных шаров, но иллюзия, что он обладает интуицией, почти полная. Это как чёртова астрология, только всё более реально, более конкретно; лучше, чем магический кристалл или волшебная палочка.
- Мы тут рассказываем сказочки о своём детстве (они громко кхекают) - культура у позорного столба, исполосована кнутом, порвана мастифами. Р-р-р-гав! И вот, пожалуйста, мы с вами - троица в чёрном, зловещие вороны на дубу. - Я оглушительно рыкнул пару раз. Все головы в добродушном удивлении обернулись к нам.
- Ты ещё пьян, Феликс. (Это Нэш.)
- Нет, но люди, как судьбы, теперь почти предсказуемы математически. Спроси Авеля.
- Почти.
- Почти.
- Ты меня необычайно заинтересовал, - сказал Вайбарт, на секунду отключаясь.
Ободрённый, Чарлок продолжал:
- Я называю это погонометрией. Это метод дедукции, использующий погон (πογον). Такого слова не существует, это минимальная постижимая единица смысла в языке; миллион погонов составляет миллионную часть фонемы. Авелю достаточно какого-то звука или первого крика младенца, и он может всё тебе рассказать.
Вайбарт уронил вилку на пол, я - салфетку. Одновременно наклонившись, мы крепко стукнулись головами. (Реальность - это то, отсутствие чего ощущается всего блистательней.) Но больно ж она бьёт, изумились мы.
- Я бы мог объяснить, что с тобой не так, - сказал Нэш тоном ханжеским и поучительным, - но с точки зрения психологии объяснение не приносит облегчения.
Меня взрастили женщины - две мои старые тётки в тоскливом женоподобном Истборне. Родителей я почти не помню. Они прятались на чужих континентах за красивыми разноцветными марками. В каникулы я чаще всего тихо сидел в гостиницах (когда тётки уезжали в Баден). Интроспекцию я довёл до степени высокого искусства. Мезгой я приобрёл привычку мастурбировать, рибонуклеиновой мезгой. Где была она? Как бы она выглядела, если бы появилась? Авель мог бы рассказать, но тогда он ещё не родился. Эх!
- А что Авель смог бы рассказать обо мне? - говорит Нэш, сама заносчивость и надменность.
- Многое, Нэш, очень многое. Не далее как недели две назад я тебя вычислил. Я часто записывал тебя по телефону. Что-то насчёт бабы, которая валяется на твоей набитой конским волосом кушетке, глаза закрыты, и до того возбуждает тебя рассказом о своих грехах, что ты начинаешь мастурбировать. Настоящий пси-феномен. Как исповедники в исповедальне, сидя по колено в сперме, тянутся ухом к решётке, чтобы не упустить малейший повод для отпущения грехов. Я не старался узнать её имя. Но Авель знает. Ну, и где твоя клятва Гиппократа? Ты поощрял её, потому что она хотела проделать это с тобой на месте. Папулечка! Я записал твои повизгивания и тяжёлое дыхание; потом, надо отдать тебе должное, ты клял себя, и лил слёзы, и расхаживал из угла в угол.
Нэш издаёт хриплый вопль, как попугай; вскакивает из-за столика, лицо багровое, челюсть отвисла.
- Враньё! - орёт он.
- Очень хорошо, враньё; но Авель не способен лгать. Попытайся представить, как Авель это видит - своим безупречным фотоэлектрическим глазом. Он просвечивает рентгеновскими лучами самоё время, запечатлевает личность на текучей желатиновой поверхности. Смотри, я нажимаю кнопку, и твоё имя и голос выскакивают, как тост в тостере. Валик светится голубым, топазовым, зелёным, белым. Я вращаю ручку, и иглы проходят через фиксированные точки некоего подобия жизненного пути. Три основные точки - рождение, любовь, смерть.
Вайбарт истерически хохочет, на глазах у него выступают слёзы. Нас в любой момент могут попросить убраться.
- Ну так вот, если взять простую геометрическую прогрессию, шкалу, можно выстроить точный график, когда игла проходит через бесчисленное количество точек: любых, какие выберешь, - например, занятия, навыки, рост, пигментация, коэффициент умственного развития, подавленные желания, верования…. Ясен фокус? Кстати, и с cogito , и с sum всё в порядке; несчастное чёртово эго, вот что было таким проклятием. Последовательный мир. Тогда, чей бог - Мобего . Но хватит, мы не должны быть плаксами, младенцами.
Я вдруг почувствовал позыв к рвоте. Прислонившись холодным лбом к ещё более холодной стеклянной стене туалета, я продолжал:
- Что касается меня, то, научно выражаясь, всепоглощающий ужас смерти не склоняет меня к любви. Ах, Нэш, дружище! Я сухарь. - Ах, Бенедикта, мог бы я добавить неслышно. Он держит мою голову, пока меня выворачивает, но его ещё трясёт от ярости, вызванной поразительным разоблачением его профессиональной недобросовестности.
Я не могу удержаться от смеха. Как я его разыграл, я имею в виду - с Авелем. На самом-то деле я всё узнал от самой девицы. Наконец мой желудок успокаивается.
- Фирма дала, фирма и взяла; да будет имя фирмы благословенно, - произнёс я речитативом.
- Слушай, - настойчиво просит Нэш. - Ради бога, кончай ты заниматься производством иллюзий, как многие другие. Умоляю тебя.
- Ха! Все пси-факторы координирует Авель. Компьютер, который может видеть, что творится за углом, только подумай! В проспекте чётко говорится: "Покончено со всеми системами производства иллюзий"; и что такое, в конце концов, наша цивилизация, как не…рибонуклеиновое похмелье, а? Да ведь Авель даже мог бы стать мощнейшим изобретением для литературы. Щёлк, щёлк, щёлк - ты на своём вращающемся стуле, она - на кушетке.
- Да говорил я тебе, не было этого, - кричит он.
- Очень хорошо.
Ну а мне, мне было необходимо, чтобы меня любили, - и посмотреть, что из этого получится. В Полисе, при полной луне, когда коты спрягают глагол "быть", я провёл тысяча вторую ночь в неумелых объятиях, наблюдая, как серебро ползёт по холодным термометрам минаретов. Ach Я надиктовываю весь этот бред маленькому дактилю, моему фамулюсу ; машинка честно всё компилирует. Для чего мне это нужно? Я хочу, чтобы у фирмы был мой бред, хочу, чтобы Джулиану пришлось в нём разбираться. После моей смерти, конечно, не раньше.
Иоланта, в этой самой комнате, однажды сняла у меня с носа очки, - как снимают крышку с банки оливок, - чтобы поцеловать. Годы спустя она как будто начинает обретать для меня какое-то смутное значение, годы спустя. Когда я имел её, обладал ею, я совершенно не понимал, что она меня любит. Я никого не замечал, кроме Бенедикты. С нею всё было иначе, плывя в раувольфиевом покое. Некий сбой произошёл в её организме - у неё никогда не бывало месячных; действовало ли это как-то на её мозги? Не знаю. Но с моей помощью всё пришло в норму. "Теперь, - говорит она, - наконец-то месячные начались, да ещё какие; спасибо тебе, дорогой мой Феликс, спасибо тебе. Теперь я знаю, что смогу иметь ребёнка". Ну, и что из всего этого вышло? Ответьте мне, господа присяжные. Возвращаюсь назад к столику в нише, чтобы присоединиться к Вайбарту; в мыслях - опять то одна женщина, то другая. Иоланта говорит о своём киномуже: "Вечно обвиняет меня, что я его не люблю, даже не пытаюсь любить; но лишь стоит мне искренне попытаться, моментально в голове мелькает безумная мысль, от которой всякое желание пропадает: будто я забыла выключить плиту и голуби сгорят".
Нэш семенит рядом, держа меня за рукав.
- У меня ужасное чувство, будто ты хочешь порвать с фирмой, сбежать. Это правда, Феликс? Ради всего святого, не делай этого! Фирма всегда тебя отыщет, ты это знаешь.
Я сделал круглые глаза.
- Фирма предоставила мне отпуск, - твёрдо сказал я. - На два года, по болезни.
- Ах вот как. Это другое дело, - с огромным облегчением пробормотал Нэш.
- Собираюсь в законный отпуск на южные моря.
- Отчего туда?
- Оттого, что в наше время всё равно куда ехать. Почему бы и не туда?
Не по этой ли причине я сейчас в Афинах? Да, по этой, просто чтобы доставить им немного головной боли. Мстительный Феликс. Частью по этой, но частью и по другой: вдруг захотелось вернуться туда, откуда всё началось, - к точке сфокусированного бытия в номере седьмом этого засиженного мухами отеля. Одна свеча и, ей-богу, маленькие деревянные сабо, которые недавно возникли в чемодане, полном всяческого хлама, - любимые сабо Иоланты. Уцелевшие сокровища, на которые я всегда смотрел озадаченно и заворожённо. Люди, да, люди возникают вновь и вновь, но на короткое время. Вот вещи, те могут жить долго, спокойно меняя своих хозяев, когда устают от них или же tout cour. Я - устал ужасно. Большая часть предварительно зафиксированного и сжатого материала, который я закладывал в Авеля (ибо компьютер - это просто огромная библиотека мыслей), большая его часть была пропущена через эти маленькие дактили, как я их называю. Как вы думаете, возможно ли, подводя итог целой жизни, сказать, что всё в ней было предопределено? Я представил, что в моей всё предопределено настолько досконально, что её можно читать, как некролог. Две женщины, одна - черноволосая, другая - ослепительная блондинка; два брата, один - тьма, другой - свет. Затем остальные листы колоды, перечни событий, мелких случайностей. Мрачная история! Что ж, я довёл её до настоящего момента. Авель должен её продолжить. Просто переключите рычажок на отметку ручного управления и ведите стрелку по шкале "дополнительные данные". Каждый разумный человек должен оставить завещание…. Но лишь в конце долгого, полного потерь и опасностей кружного пути по высыхающим заливным лугам славы, финансового успеха. Я, Феликс Чарлок, будучи в духовном и физическом здравии, ха-ха, настоящим объявляю свою последнюю волю этсетера. Не то чтобы мне было что оставлять; фирма прибрала к рукам всё, за исключением нескольких личных вещиц, дорогих для меня, вроде этих вот дактилей, моего последнего изобретения. Я нашёл способ сделать прототипы такими, чтобы они их не обнаружили. Размером дактиль не больше дамского несессера - шедевр миниатюризации, лёгкий как пёрышко. Хотите знать, что это такое?
Подойдите ближе, я расскажу вам. Дактиль был сконструирован для тех, кто постоянно разговаривает сам с собой, то есть для всех и каждого. А также для лентяев вроде меня, которые испытывают отвращение к чернилам и бумаге. Ты себе говоришь, а он записывает, и даже больше того - транскрибирует. Низкий женский голос (выбор был продиктован диапазоном частот) кодирует слова, и начинает урчать крохотный фонетический набор размером с молитвенную мельничку ламы. Из отверстия А медленно выползает лист бумаги стандартного формата, на котором всё, тобой сказанное, напечатано слово в слово. Как он устроен? Ах, это хотела бы знать любая фирма. К тому же дактиль может работать бесконечно, хватило бы бумаги да свежих батареек. Легко понять, почему эта игрушка так ценна, - в несколько недель она могла бы оставить не у дел всех стенографисток в мире. Кроме того, машинка настолько чувствительна к индивидуальному тембру, что ей не нужен выключатель - достаточно голосового пароля. Он, конечно, выбирается произвольно. В моём случае она включается на слово "Конх" и выключается на слово "Ом".Такой трудоёмкий анахронизм, как печатанье на машинке, она превращает в забаву. И всё же я не смею запатентовать её, поскольку фирма не спускает глаз с Патентного бюро.
Им тут же сообщают, когда появляется что-то новое… По крайней мере, Джулиану.
Причины, по которым я хочу освободиться, разнообразны и сложны; о явных не стоит и упоминать, но есть и более серьёзные, объяснить которые необыкновенно трудно, несмотря на мои близкие отношения со словами. В конце концов, я написал достойные книги, пусть и прибегая к механике, электронике и прочим подобным вещам. Но если бы мне захотелось подойти к моему случаю до некоторой степени как археолог, полагаю, я наткнулся бы на культурные пласты более глубоких склонностей, которые открыли бы мне, кем я должен был стать. С одной стороны, чисто внешне я мог бы вести отчёт моей жизни от того момента, когда я с помощью клубка тонкого шпагата и двух жестяных сигаретных коробочек соорудил некое подобие телефонного аппарата. Дзинь! Вы можете сказать, в этом нет ничего необыкновенного; даже школьник знает, как работает древнее устройство Белла. Но тогда позвольте сказать иначе. Я постепенно стал приравнивать изобретение к творению - может, на ваш взгляд, чересчур самоуверенно с моей стороны? Тем не менее там и там симптомы во многом те же, не так ли? Беспокойство, лихорадочное состояние, мигрень, отсутствие аппетита, маниакально-депрессивный психоз (О, Мама!)… да, все верные признаки припадка падучей. Потуги. И вот, совершенно неожиданно новая идея вырывается на свободу из переплетенья лихорадочных видений - бац! Так происходит у меня. И сопровождается болью, позволяющей проклятой идее развиваться, оформляться в воображении. Молодым я не умел распознавать эти признаки. Когда начинали стучать зубы, я ожидал приступа малярии. Не умел находить наслаждение в нервном расстройстве. Что за вздор! Ну так вот, уже несколько дней, как я в бегах, меня как бы нет, живу в Афинах один, с моим фамулюсом, регулярно занимаюсь профессиональной переподготовкой в форме этих автобиографических заметок!
Я задержался тут, ища Кёпгена; но единственного человека, который мог бы рассказать мне, где он, сейчас нет в Афинах, и никто не знает, когда он вернётся.
Ом.
* * *
Я отправился к Нэшу из чистой проформы; мы с ним всегда ладили. Иногда этот зануда попадается на шутку! Как все психоаналитики, он настоящий неврастеник, скрывающий свою истерию под улыбочкой, зевком и всезнающим видом. Снимет очки, откашляется, побарабанит пальцами по столу, поправит бумажный цветок в петлице. Думаю, я заставляю его чувствовать себя несколько неуютно; не сомневаюсь, он задаётся вопросом: а что мне известно? Ведь разве Бенедикта не его пациентка? Мы чертовски любезно препираемся, как два прекрасно образованных англичанина. Он не выказывает удивления, услышав, что я собираюсь поехать куда-нибудь отдохнуть. Я ничего не говорю, как к этому относятся на фирме, но по его лицу вижу, что такая мысль у него мелькает. Знают ли на фирме, куда я еду? Да, они знают - я предусмотрительно сказал всем друзьям, куда еду: на Таити. Уверен, нашему агенту там уже отправлено соответствующее сообщение и в порту меня будет поджидать высокий прыщавый человек европейского вида, в панаме, скромно стоя где-нибудь в сторонке. Спокойно, скромно, ненавязчиво моё прибытие будет зафиксировано и доклад послан наверх.
- Думаю, ты просто устал, - сказал он. - И всё же не вижу для этого оснований. Ты уже несколько месяцев ничем не занят, сидишь, как в тюрьме, в Уилтшире. Ты счастливчик, Чарлок. Если не считать того, что Бенедикта больна. У тебя есть всё.
Я насмешливо посмотрел на него, и он, устыдившись, покраснел. Потом расхохотался с деланной сердечностью. Мы слишком хорошо понимали друг друга, Нэш и я. Вот подождите, я расскажу ему об Авеле, просто подождите.
- Как будем говорить, Нэш, силлогизмами или поболтаем без затей? Казуальность - это попытка внушить себе, что мир имеет некий высокий смысл. Мысль, что он ничтожен, нам невыносима. - На глазах у него выступили слёзы, комично-жалкие слёзы от смеха, из сердечного превратившегося в мрачный. - Знаю, тебя тошнит от твоей работы и тебе точно так же погано, как мне, если допустить, что мне погано.
Он выпятил испуганную губу и искоса лукаво посмотрел на меня.
- Ты, похоже, играешь с РНК. Это опасно, Чарлок. Стоит раз оступиться - и окажешься среди архетипических символов. Придётся приберечь для тебя палату в Полхаусе.
(Полхаус - это собственная психушка фирмы.)
- Действительно, - сказал я, - когда я просыпаюсь, у меня слёзы льются по лицу, иногда от смеха, иногда просто так.
- Ну вот видишь! - торжествующе сказал он. Закинул ногу на ногу, снова опустил. - Лучше возьмись за ум, поезжай, отдохни и подлечись, напиши очередной научный труд.
- Отправляюсь на Таити. Гоген там бывал.
- Прекрасно.
- Изобретатели - счастливое, смеющееся племя. - Я подавил желание разрыдаться и вместо этого зевнул. - Нэш, а твой смех - это не крик о помощи?
- Так же как у всех. Когда уезжаешь?
- Нынче вечером. Позволь пригласить тебя на ланч.
- Принимаю приглашение.
- Гланды с одного боку развиты - чувство юмора сильно воспалено. Пошли в "Поджо".