- Уезжаю в Турцию, - махнул рукой Карадок. - Тсс! Так мы, разморённые, сидели на солнце, пока я не почувствовал, что на меня накатывает дремота, наполненная гулом обрывков недавних разговоров, которые сталкивались и мешались, как грохот встречных экспрессов на пустынных узловых станциях. Например, голос Гиппо из газетного репортажа: "Я не могу спать одна, но никто мне не нравится настолько, чтобы спать с ним. Неразрешимая дилемма". Диск проигрывателя, кружась, растворяется во сне, губы приоткрыты. Затем, столь же неожиданно, появляются какие-то вещи из квартиры Сиппла, которые я неосознанно запомнил в тот раз: щербатая суповая тарелка с холодным заварным кремом со сливами, голубой эмалевый чайник и пара больших портновских ножниц. Потом некая обнажённая женщина из антологии: "с утончёнными манерами, обворожительная". Пустые клавиши на греческой клавиатуре - или, быть может, это уже Бенедикта? Любовное письмо. "Бенедикта, я люблю тебя. Лучи пропусков дельты позволяют определить намеренные пики, проистекающие или из целенаправленной контаминации, или неполной фильтрации лучей альфы у К. Твой Феликс". Да, в один прекрасный день какая-нибудь своевольная машина, вроде Авеля, расплывётся в кабирской улыбке. Лениво, как пух чертополоха, вплывает Кёпген со своей "долговой распиской, предъявленной реальности". Монахи в парше, головы обриты, вызывающие у него саркастическую усмешку своим переплетённым в кожу бздежом ин-октаво. "Какой тогда смысл в переговорах с Богом?" - восклицает он в своей эксцентричной манере; так, словно, напрашиваясь на тернии, толком не определишься - такое поведение не по мне. Лёгкий северный ветер ерошит розы. Карадок, чтобы не уснуть, пишет мнемон, так он это называет. Мы договорились вместе ставить макабрическую пантомиму под названием "Сосунки". Столь же неожиданный, но менее отчётливый сыплет невыносимый дождь белых роз из "Фауста" - целая эпоха искупления и желания. Карадок очень резко говорит о К.: "Он якшался с нищебродами-гностиками, продавал своё право первородства за право хлебать их чечевичную истину. Он кончит тем, что станет православо попистом или монархо-траппистом. Все монахи - это шлаки шлюхи".
Потом туда, за мыс Сунион, к далёким маякам скорби, через воды, воспоминания о Леандре, туда, где мусульманские мёртвые ждут нас с продуманным безучастием. Дивные, орлиные и крестообразные, вздымаются стебли гробниц, где захоронены женщины, женщины, у которых, по исламскому канону, нет души. Вы видите воплощённую в мраморе, заострённую лаконичность смерти, не обещающую загробной жизни - ни плацебо для души, ни воскресения. Моё похрапывание сливается с похрапыванием Карадока и тихим ровным дыханием Ипполиты под тем афинским солнцем.
3
И вот маленький "Полиб", то вползая на валы, то ухая вниз, одолевает неспокойное, но солнечное Эгейское море, подгоняемый ударами свежего северного ветра, - порой волны захлёстывали палубу, оставляли длинные завитки морской шипучки. Грязный маленький пароходишко привык и не к такому - шрапнель брызг, обдающих закопчённые рангоуты, ему нипочём. Мы продолжали путь, подпрыгивая на волнах, как целлулоидный утёнок. Вокруг пассажиров горы дерьма и блевотины, но качка продолжалась, пока мы не достигли пролива и пошли вдоль долгой бурой синусоиды, поросшей колючим кустарником, которая напоминала пищеварительный тракт и вела во внутреннее море. Здесь мы прибавили один-два узла скорости, заслуженных великими муками. И так наконец добрались до туманной бухты, где, описав длинную дугу к лежащему по левому борту Кебир Каваку, встали на рейде для получения карантинного свидетельства. Здесь, пока поднимали жёлтый флаг под гам матросов, я в первый раз увидел мистера Сакрапанта, который должен был встретить меня. Он сидел на крышке кормового люка карантинного катера с видом праведника и, задрав голову, смотрел на меня, наблюдая за выражением моего лица, пока я вертел в руке его визитную карточку. Переданная мне с матросом карточка гласила:
Илайес Сакрапант
Бакалавр экономики, Лондон (экстерн)
Я поклонился, он ответил тем же; лёгкая улыбка осветила его бледное лицо клерка. Адский шум двигателей послужил прелюдией к обмену более сердечными приветствиями. Но вскоре ему разрешили подняться на борт. Он взобрался по трапу неуклюже, как престарелый водяной. Руки у него были тёплые и мягкие, глаза влажны от волнения.
- Мы ждали вас с таким нетерпением, - сказал он чуть ли не с укоризной. - А теперь мистер Пехлеви отправился на выходные на острова. Он просил меня позаботиться о вас, пока не вернётся. Не могу выразить, как я рад, мистер Чарлок.
Всё это было несколько чересчур, но он был очень мил в своём белом тиковом костюме, штиблетах с резинками и белой соломенной шляпе. Огромная булавка для галстука протыкала воротничок, в котором болталась тощая шея. Глаза, когда-то, наверно, очень красивые, свинцово-серые, теперь совершенно выцвели. Он говорил на том английском, которому учат в левантийских торгово-промышленных школах, но очень правильно и с приятным акцентом.
- Можете ни о чём не беспокоиться, мистер Чарлок, я весь к вашим услугам. Я отвечу на любой ваш вопрос. На фирме я старший консультант.
И вот с Сакрапантом в качестве спутника я наконец схожу на берег, чтобы слоняться по городу в виду бухты Золотой Рог, откуда вместе с морской сыростью плывёт безмерная лень - турецкий маразм, - обволакивая душу. Сущая тайнопись - эти громадные валы жидких фекалий, затвердевших на солнце в форме опухолей. На всём след неуловимого влажного очарования: на вкрадчивых пальмах, на куполах с фаллосами башенок, на неопределённых и выцветших красках сна наяву, обращающегося в кошмар. Мистер Сакрапант обращал моё внимание на достопримечательности и рассказывал о них, перечисляя подробности со скрупулёзностью счетовода, но очень сердечно и время от времени покашливая в кулак. К тому же он был чрезвычайно расторопен, постоянно прорываясь туда или сюда с билетами или паспортами, хватая за пуговицу служителей, уговаривая матросов и швейцаров.
- Сегодня переночуете - объяснил он, - в гостинице в Пере. Там всё на высшем уровне. Завтра я зайду за вами и отвезу в danglion - водный павильон - мистера Пехлеви. Он приготовлен для вас. Там вам будет очень удобно. Вы будете прекрасно себя там чувствовать, просто прекрасно.
Он дважды повторил своё "прекрасно" как бы в порыве характерной набожной экстатичности, прижав к груди стиснутые ладони. Что ж, очень хорошо.
Самое малое, чем я мог ответить, когда мы наконец прибыли на место, это пригласить его пообедать со мной, на что он с готовностью ответил согласием. Я сознался, что на этой мрачной и красивой террасе, освещаемой закатным солнцем, рад компании, поскольку чувствую на себе мёртвую хватку надвигающейся турецкой ночи - какую-то неизъяснимую панику, которую внушает благоухание жасмина, поднимающееся из сада внизу, закованные в кольчугу бастионы фортов и равелинов, стянувшихся вокруг Полиса, как старая зарубцевавшаяся рана вся в чёрных сгустках запёкшейся крови. Сакрапант оказался интересным собеседником, но выяснилось это, только когда обед был в полном разгаре. Меню он изучал с тем же своим рвением - он даже снял часы с руки и положил их на безопасном расстоянии, прежде чем взяться за нож и вилку. К тому же напялил на нос пенсне, чтобы удобней было вести меня по запутанным лабиринтам местной кухни. От глотка вермута щёки у него раскраснелись. Но наконец, насытившись, он откинулся на спинку и расстегнул пиджак.
- Не могу выразить, - сказал он, - как мне приятно думать, что вы поступаете на службу в фирму. О, знаю, вы прибыли только для предварительных переговоров с мистером Пехлеви. - Тут он поднял указательный палец к уху, показывая, что предмет переговоров ему известен. - Но если вы с ним договоритесь, вам никогда, никогда не придётся раскаиваться, мистер Чарлок. Замечательно, если работаешь на "Мерлин" - и если "Мерлин" работает на тебя. - Он кашлянул и повращал глазами. - Замечательно, - повторил он, - будь ты хоть её раб или хозяин. - Я не сводил с него глаз, горя желанием узнать побольше.
- Извините, - продолжал мистер Сакрапант, - если я кажусь вам излишне эмоциональным, но когда я гляжу на вас, то не могу не думать, что, имей я сына, он был бы примерно вашего возраста. Сколько радости доставило бы мне его вступление в "Мерлин". - Он говорил об организации так, будто она была религиозным орденом. - Так-то. - Он стеснительно похлопал меня по руке и сокрушённо добавил: - Но миссис Сакрапант может рожать мне только девочек, уже пятерых родила. А здесь, в Стамбуле, дочки обходятся… - Он в характерном жесте потёр безымянным и большим пальцем и тихо прошипел: - Приданое. - Потом опять воспрял духом и продолжил чуть ли не с детским восхищением: - Да, так я снова о фирме, старой милой фирме. Она всё учитывает. Всё до последних мелочей, и никакая другая организация в Леванте не предлагает таких выгодных условий. Мы на сто лет обогнали время. - Он налил себе на донышке и выпил с видом героя.
Всё это несколько озадачило меня, все эти разговоры в пользу фирмы - словно его послали с тем, чтобы обработать меня перед переговорами с Пехлеви. И всё же… Сакрапант был столь простодушен и столь мил. Он уронил салфетку и, когда поднимал её с пола, брючина у него задралась. Я с удивлением увидел, что к его тонкой лодыжке прикреплён маленький скаутский ножик, каким девчонка из младшей дружины бойскаутов могла бы протыкать крышку баночки джема. Он поймал мой взгляд.
- Ш-ш! - прошипел мистер Сакрапант. - Молчите. В Стамбуле, мистер Чарлок, никогда не знаешь, чего ждать. Но если на меня нападёт мусульманин, я сумею дать отпор - будьте уверены. - Он покраснел и захихикал, а потом вдруг помрачнел и погрузился в молчание.
- Расскажите ещё что-нибудь о фирме, - попросил я поскольку, похоже, с ним больше не о чем было говорить. Он вздохнул:
- А, фирма! Я никогда не устану благодарить её. Но я сделаю лучше, я вам её покажу. У меня есть на это указания. По крайней мере ту её часть, которая имеется здесь, - поскольку мы лишь её левантийский филиал. Видите ли, фирма раскинулась по всему миру: Лондон, Берлин, Нью-Йорк. Брат мистера Пехлеви, Джулиан, управляет лондонским филиалом. Да вы всё увидите сами. Так мы скоротаем время до понедельника, пока мистер Иокас не вернётся с островов.
Такой способ провести время и заодно осмотреть город показался мне заманчивым. Мы шли с ним по саду, ночной влажный воздух дрожал от стрекота сверчков, и он с трогательной откровенностью рассказывал о себе:
- Вы же знаете, мистер Чарлок, - а может, не знаете, - как трудно в Леванте обеспечить себе сколь-нибудь безбедное существование. Прилично заработать, имея многодетную семью, очень непросто. Вот почему я так счастлив. Для меня работа на фирме - это спокойствие моих дорогих жены и дочерей. И страховка тоже, она распространяется на всех членов семьи. Поверьте, не будь фирмы, пришлось бы… положить зубы на полку, так, кажется, у вас выражаются? Точно, пришлось бы.
Он не торопился останавливать колымагу такси и продолжал болтать, не желая заканчивать вечер; и я был рад этому, стоило только подумать о кошмарном номере, который ждал меня. Я забыл взять с собой что-нибудь почитать. Сакрапант, со своей стороны, вёл себя как человек, изголодавшийся по обществу, которому давно не с кем было поговорить. Но говорить он мог только об одном, о фирме.
- Видите ли, у неё очень широкая сфера интересов. Старик Мерлин, её основатель, не верил в строительство вертикали и монополизацию какого-то одного рынка; он предпочитал расширяться по горизонтали. - Сакрапант погладил себя по боку, словно успокаивая.
- Мы очень выросли скорее вширь, нежели в высоту. Объединяем огромное множество разнообразных холдингов, но некоторые из них единственные в своём роде. Вот почему мы так обширны, вот почему у нас для всех есть место - ну, или почти для всех. - Тут он нахмурился и помолчал. - Но есть некоторые исключения. Забыл сказать вам, что граф Баньюбула остановился в вашем отеле. Так вот, он одно из таких исключений. Много лет он пытался вступить в фирму, но безуспешно. Это никак не связано с его поведением, хотя когда он бывает в Стамбуле, то ведёт себя… да, очень странно. Полагаю, вы знакомы с ним.
- Знаком, конечно. Но чем он провинился?
- Не знаю, - ответил мистер Сакрапант, поджав губы и украдкой взглянув на меня. - Но, думаю, фирма знает. Так или иначе, его не взяли; он измучился просить, но мистер Иокас твёрд как алмаз. Таких, как граф, ещё один-два человека. Фирма наказала их в назидание другим, и им нет в неё доступа. К огромному сожалению, потому что граф джентльмен, хотя по его поведению в Стамбуле этого не скажешь.
- Но он очень кроткий и спокойный человек.
- Увы, - ответил мистер Сакрапант осуждающим тоном.
- А Мерлин ещё жив?
- Нет, - сказал мистер Сакрапант, но уже шёпотом и как-то не слишком убедительно. Мне показалось, что он вовсе не уверен в этом. - Конечно нет, - повторил он, стараясь придать голосу твёрдость; однако на его лице неожиданно появилось выражение тревоги и замешательства, как у испуганного кролика. Он схватил мою руку и стиснул, прощаясь. - Завтра я зайду за вами, и мы отправимся осматривать фирму. А сейчас я должен идти. - На этом ощущении недосказанности мы и расстались. Я повернул назад, к отелю, с облегчением увидев, что там ещё горит свет - ярче всего в баре. Зайдя туда, я, к моей великой радости, увидел графа Баньюбула, который сидел в пустом зале, мрачно глядя на своё отражение в мутных зеркалах.
Что-то неуловимо незнакомое появилось в его облике, хотя, войдя в бар, я не сразу это заметил. Как описать, что это было? Выражение какое-то возбуждения, дерзости и сладострастия. Он сидя раскачивался, тихо, почти незаметно, как качаются очень высокие здания.
- А! - завидев меня, сказал он тоном, какого я от него прежде не слыхивал, и к тому же довольно пренебрежительным. - А, Чарлок!
Я откликнулся в той же манере:
- А, граф!
Во мне проснулось любопытство, ибо он явно не походил на того графа Баньюбулу, каким я его знал.
- Выпьете со мной? - угрюмо спросил он.
Вопрос прозвучал как команда, и я с радостью повиновался. Жилет у него был расстёгнут, и монокль болтался на ленте, позвякивая о пуговицы. В баре было недостаточно светло, чтобы можно было сказать с уверенностью, но мне показалось, что брови и усы у него слегка подведены. Разумеется, на Востоке подобную услугу вам окажет, если потребуете, любой цирюльник. Баньюбула поднял грустные кустики бровей, прикрыл глаза и медленно задышал носом. Сомнений не было - пьян.
Бармен поставил перед нами два виски и исчез в двери за стойкой. Не открывая глаз, граф сказал:
- Мне было известно, что вы приезжаете. Я здесь уже несколько дней. Ах, Боже мой, если б вы только знали. Теперь я до четверга не смогу уехать. - Его повело в сторону, и он закружился, как волчок, но умудрился попасть прямо на стул. - Садитесь, - сказал он, как прежде, повелительно. - Так будет лучше. - Я послушно сел напротив, не сводя с него глаз. Последовала долгая пауза, столь долгая, что я уж было подумал, что он заснул, но нет, просто он соображал, о чём говорить. - Знаете, что Карадок сказал обо мне? - медленно и печально спросил граф. - Он сказал, что я похож на земляную грушу и что умру в объятиях какой-нибудь пьяной мамочки в турецкой бане. - Он неожиданно засмеялся, словно закудахтал, и опять помрачнел, просто исходя тоской.
- Грубый человек, - сказал он, пристально глядя на меня. - Они все грубые. Столько лет я делал для них грязную работу, и хотя бы что в награду, хотя бы самую малость, много я не просил. Но нет, ничего. Никакой надежды. Я терпел и продолжал. Но теперь всё, я дошёл до точки. В моём возрасте невозможно продолжать, и продолжать, и продолжать, и… - Голос его становился всё тише и неразборчивей.
- Кто они, эти "все"? - спросил я.
- Никто конкретно, просто фирма.
- "Мерлин"?
Он печально кивнул.
- О Господи, кто-нибудь в этом городе может говорить о чём-то ещё, кроме фирмы?!
Граф уже пустился рассказывать свою биографию и пропустил мимо ушей моё восклицание.
- Я люблю мою дорогую жену, - говорил он, - и уважаю её. Но теперь она целыми днями сидит в папильотках и, замотав голову косынкой, пишет нескончаемые письма о Боге всяким там теософам. Я тоже стал ненормальным, понимаете, Чарлок? Сам того не желая. В подобном жарком климате человека нельзя лишать прав без плачевных последствий для него. С тех пор как она ударилась в религию, всё между нами кончилось; но я никогда не смогу развестись с ней, иначе разразится скандал. Моё имя - очень древнее. - Он энергично высморкался в шёлковый платок и поковырялся пальцем в правом ухе. Потом так же энергично помотал головой, словно чтобы и мозги прочистить тоже. - А тут все эти переговоры да уговоры. Из-за этого я стал очень суеверен, Чарлок. Я чувствую, что должен всё сделать, чтобы оберечь себя от ужасной смерти, - пока они не смягчатся. - Он распахнул жилетку и обнажил пухлую белую грудь, на которой болтался йодистого цвета медальон. Он ждал, что я скажу, но я не мог найти слов: подобный талисман был сейчас в моде и рекламировался бульварными газетами. За скромную плату владельцу обещали здоровье. - Но что проку в здоровье, - печально сказал Баньюбула,
- если у тебя несчастливая судьба. Я уже несколько лет, как изучаю Абраксас, и знаю, что у меня несчастливая судьба. Знаете, как я защищаюсь?
Я отрицательно покачал головой. Он снял с кольца для ключей маленькую халдейскую бронзовую пластинку, на которой было написано следующее заклинание:
S
А
Т
О
R
А
R
Е
Р
О
Т
Е
N
Е
Т
О
Р
Е
R
А
R
О
Т
А
S
Баньюбула кивал, как китайский мандарин.
- Я только хочу показать вам, что уже всё испробовал. Даже поил жену любовными зельями, но они её лишь едва в могилу не свели. А ведь я добра ей желал. Надеюсь, вы меня поймёте и простите. - Я кивнул в знак прощения.
- О Господи! - воскликнул Баньюбула, с такой жадностью выпив свой стакан, словно его мучила жажда. - Моя скорбь безгранична, безгранична. - На мой взгляд, его восклицание было излишне пафосным, но я промолчал.
- А что бы изменилось, если… если бы все ваши переговоры завершились успешно? - поинтересовался я.
Его крупное безволосое лицо моментально изменилось, выразив бурный восторг.
- Ах, тогда всё было бы иначе, неужели не понимаете? Я был бы одним из них.