- Да, пока не слишком прижали. Все мы так поступаем. Слабый обычно прибегает к бессмысленному насилию. Помню старину Трэббла - однажды он выскочил с пожарным топором и принялся кромсать машину Джулиана. Но его вылечили и отправили в дальнеё отделение за границей. А бедная миссис Трэббл - после её смерти служанки донашивали её платья и обувь; было так неприятно и больно смотреть на это. А, ладно! - Он зевнул и потянулся. - Мне надо идти. Приятно было повидать тебя, увидимся снова как-нибудь на днях, а? Когда всё утрясётся.
Взгляд у него был затравленный, что мне не очень понравилось, и походка тоже - совсем старческая. Я проводил его до двери и предложил переехать ко мне, пожить несколько недель, но он медленно покачал головой.
- Спасибо, нет, - ответил он. - Будь здоров!
Я стоял в дверях и смотрел, как он бредёт к ближайшей станции метро. Он не обернулся на углу и не помахал мне, как бывало, на прощанье.
* * *
Не просто оказалось выследить, - если уместно так выразиться, - Джулиана, но в конце концов я узнал, что он проводит уикенд где-то за городом. В трубке раздался его зевающий голос:
- Ах, это ты, Чарлок! - проговорил он. - А я подумал, кто бы это мог быть?
- Джулиан, - сказал я. - Я принял решение, которое хотел бы обсудить с тобой. Само по себе оно не имеет большого значения, но для меня это чрезвычайно важно.
Джулиан кашлянул и ответил:
- Ты ведь знаешь, что всегда можешь рассчитывать на меня.
Это вовсе не прозвучало как пустая отговорка. Я набрался духу и продолжил:
- Я решил отдать одно из моих изобретений публике - отдать, понимаете? Просто и без всяких оговорок подарить людям. - Он молчал, и, выдержав паузу, я сказал: - Недавно, проводя между делом химические опыты в лаборатории, я создал вещество, которое могло бы оказаться сущим спасением для простых домохозяек. Его производство ничего или почти ничего не стоит. Оно совершит настоящую революцию в стирке.
- Только, ради бога, получи патент…
- Но послушайте. Я намерен отдать даром. Думаю послать письмо в "Таймс" с описанием того, как любой может, потратив какой-нибудь пенс, составить это…
Голос Джулиана изменился. Я услышал, как он вздохнул, зажёг спичку, выдохнул дым.
- Рад, что ты сначала решил обсудить это со мной, прежде чем предпринимать какие-то шаги, - сказал он. - Что, в конце концов, важно? И при стоимости в полтора пенса твоё средство всё равно останется спасением для домохозяек - зато патент будет у фирмы. Или ты считаешь, мы не заботимся о публике? Полагаю, по сравнению с другими фирмами, мы…
- Дело совсем не в этом. Понимаете, просто я чувствую, что хоть раз в жизни должен сделать такой жест, отдать что-то даром, что-то, что является плодом моей мысли, так сказать. Можете вы это понять?
- Разумеется. Я понимаю, что ты имеешь в виду, - хладнокровно сказал он. - Но тем не менее мне не вполне ясны мотивы. При посредничестве фирмы ты столько дал миру, Чарлок.
- Не дал, Джулиан. В том-то и дело. Продал.
- В твоей идее чувствуется дух христианского милосердия, - сухо сказал он. - Похвально, похвально, - добавил он серьёзным, но поскучневшим голосом.
- Знаю, это звучит банально, но для меня это представляется чем-то важным, чем-то, о чём я не мог и мечтать долгие годы, - поступком.
- Женатый мужчина мечтает о разводе, - изрёк он тоном пророка, и я узнал в его фразе греческую поговорку в переводе на английский. - А учёный думает о науке, как о девке с двумя дырками… - Он нёс ещё какой-то вздор, выигрывая время. Потом, ещё резче: - Как я, по-твоему, должен отнестись к подобной идее - согласиться? Разве я могу, Чарлок? Больше того, удивляюсь, почему ты советуешься со мной. Тебе понятно, что подобный вопрос далеко выходит за рамки личного? Это пахнет прецедентом. К тому же, что бы я ни сказал, сомневаюсь, что фирма даст согласие, а я не фирма, как тебе известно, а, так сказать, всего лишь один из погонщиков верблюдов в общем караване. Во всяком случае, спасибо, что был достаточно честен и поделился со мной своим замыслом.
- Я всегда чувствовал, что могу поговорить с вами как человек с голосом по телефону, - ответил я.
- Ирония всегда была твоей сильной стороной, Чарлок. Всегда.
- В любом случае теперь вы знаете о моём решении. Джулиан негромко прокашлялся и помолчал; когда он снова возобновил атаку, голос его был успокаивающим, задумчивым, мягким.
- Хотелось бы знать, хорошо ли ты обдумал своё решение, - полагаю, что нет, с твоей стороны это просто порыв великодушия.
- Напротив: это плод долгих размышлений.
- Гм. Учёл ли ты договор о сотрудничестве с фирмой? Это противоречит его условиям, а договор, насколько я помню, действителен по крайней мере в течение ещё двадцати лет.
Двадцать лет! Мороз прошёл у меня по коже. Да, я прекрасно помнил об этом - но когда тебе говорят об этом вот так, в лоб, бросает в дрожь.
- Ничего не выйдет, - сказал Джулиан наконец-то не сонным голосом. - Ты получишь дорогостоящую и утомительную судебную тяжбу, только и всего. И проиграешь, а фирма выиграет. Ты связан контрактом по рукам и ногам.
- Ну, это мы ещё посмотрим, - возразил я, чувствуя, однако, что мой голос звучит неуверенно.
- Ты же знаешь, не правда ли, - вкрадчиво продолжал Джулиан, - что существует большой список благотворительных акций, которые мы финансируем полностью или частично? Фирма приветствует, когда её сотрудники жертвуют в благотворительный фонд, - почему бы и тебе не последовать их примеру? Ты мог бы, если пожелаешь, перечислять весь свой оклад на эти цели. Попроси Натана показать тебе книгу со списком тех, кому мы помогаем.
- Я уже видел её. - Я действительно заглянул в книгу. Это был громадный том размером с Библию, отпечатанный на веленевой бумаге, где перечислялись все, кому фирма оказывала поддержку.
- Так что, - спросил Джулиан, - тебя это не устраивает?
- Нет.
- Почему? - В голосе Джулиана послышались сварливые нотки.
- Потому что эти деньги не облагаются подоходным налогом - фирма и тут ловчит.
- Понимаю! Господи, да на тебя не угодишь! - Он долго молчал, пыхтя сигаретой, потом поинтересовался: - Всё-таки какова первопричина твоего беспокойства, Чарлок, что послужило толчком?
- Просто настал такой момент, когда я должен совершить поступок, пускай даже незначительный, но самостоятельный, чтобы продолжать жить.
- Должно быть, это объясняется твоим неправильным представлением о характере фирмы. Во всём, что ты говоришь, я чувствую забавный моральный уклон - потенциальную критику, которая в целом не может быть справедлива. Может, ты просто фарисей, хочешь быть святее Папы?
- Нет, хочу, для разнообразия, быть святее денег.
- Я пытаюсь сказать, что фирма не является ни просто продолжением наших моральных достоинств, ни порождением злой человеческой воли, ни духа алчного торгашества. Всё гораздо серьёзней. Я имею в виду, что это существовало всегда в той или иной форме. По крайней мере, я так считаю.
- Софистика! Фирма - это не мир.
- Я не уверен. Не говорю, что это что-то приятное или весёлое, но это факт природы, человеческой природы. Нельзя игнорировать фирму, Чарлок.
- Природы!
- Она должна отвечать некой глубинной невысказанной потребности человеческой души - потому что таковая существует всегда. Оставим в стороне эмоции. Она сама по себе не зло, а просто нечто промежуточное, repoussoir Такой мы её создали…
- То есть раб уже рождается в цепях, так?
- Да. Некоторые способны освободиться, но таких очень мало. Я не смог. Если веришь в свободную волю или в судьбу, например…
- Кончайте с проповедями, - сказал я.
- Ладно, тогда кто заставлял тебя поступать на фирму?
- Никто, я сам захотел. По неведению.
- Не совсем так: всё было ясно с самого начала, глаза у тебя были открыты.
- Как у трёхдневного котёнка.
- Не понимаю, как можно хотеть давать сейчас задний ход.
- Даже заключённых освобождают до срока за хорошее поведение.
- Но, чёрт побери, в одно прекрасное утро ты можешь проснуться руководителем фирмы или большей её части; Иокас и я, как ты знаешь, не вечны.
- Боже упаси!
- А! - раздосадованно крякнул Джулиан, но тут же смягчил тон. - Фирма имеет гибкую структуру, - сказал он с лёгкой укоризной, - Несмотря на свои размеры, она весьма уязвима, это как узел, от которого тянутся нити по всему миру. Но она держится на одной-единственной тонкой опоре - и это спинной хребет всего дела - святости договорного обязательства. Если ты отречёшься, то нанесёшь удар в самое сердце фирмы, она начнёт рушиться. Естественно, фирма постарается защититься, как всякий иной организм.
- Говорю вам, я должен это сделать.
- Ты кончишь тем, что у тебя разовьётся мания преследования - желание облагодетельствовать домохозяек не стоит этого.
Я заскрежетал зубами.
- Так или иначе, - продолжал он, - непосредственно в данный момент фирма не может оказать на тебя никакого давления, но она, безусловно, будет противодействовать любому действию наподобие того, что ты наметил. Странно, что ты до сих пор, по-видимому, воспринимаешь её в личностном аспекте; но она давно уже нечто большее, чем личности, которые её создали, - Мерлин, Иокас, я: мы просто её прародители. Теперь фирма функционирует самостоятельно, движется в направлении, заданном первоначальным толчком, которого ни ты, ни я не в силах изменить. Естественно, тот, кто не с ней, тот против неё, и так далее. В другие эпохи это могло бы принять иные формы. Но человек остаётся каким был, не изменяющимся, не обучающимся, и фирма отлита по его образцу, твоему образцу, Чарлок! Спрашивай - и скажут! Ткни старую свинью палкой, и она захрюкает. - Он помолчал, потом покорным шёпотом, так, что я едва разобрал, проговорил: - А Иоланта умирает? - Послышался вздох, он говорил сам с собой. Последовала долгая пауза.
- Ты ещё здесь, Чарлок?
- Да.
- По-моему, всё это у тебя от преувеличенного чувства собственной значимости, усугублённого успехом; подобные чувства всегда ведут к необдуманным суждениям морального свойства. Ты ничего не добился в чистой науке, а жаждешь этого, - но тут нет нашей вины. И копишь раздражение против фирмы, внушая себе, что погряз в низменной работе, что дело в исследованиях и доводке опытных образцов, в том, что твои идеи тебе не принадлежат.
- А результаты?
- Дорогой мой, я ничего не могу поделать, никто не может. Да, мы можем кое-что слегка подкорректировать: усилить, добавить сноску, подчеркнуть. Но колесо крутится, несмотря ни на что. Пора повзрослеть, Чарлок. Фирма не остановится.
- Вы меня всё же не убедили, - мрачно сказал я. - Всё это - ваше предвзятое мнение.
Так оно, конечно, и было; и в то же время - нет. С одной стороны, не лишено смысла, с другой - бессмыслица. Я ещё не сумел разобраться в главном пороке наших препирательств. Забавно также, что я считал его - лично Джулиана - не виновным в намерении обмануть меня. Он верил в то, что говорил, значит, это было правдой - не для меня, но для него. Возможно, правдой даже объективно? Я лихорадочно думал. Головокружительное чувство провала было столь сильно, что стало нечем дышать. Я стоял и хватал ртом воздух. Слышно было, как Джулиан положил трубку рядом с аппаратом и отошёл на несколько шагов, потом в тишине раздались звуки музыки - начальные такты шумановского концерта.
- Как человек честный, - сказал он, - питающий отвращение к громким обещаниям, я не знаю, что тебе сказать.
Многим ли из высказанных им убеждений он останется верен, задавался я вопросом.
- Что с Иолантой? - резко спросил я. (Как говорит Маршан, убеждения - это просто пони: на них ездят, пока не надоест, а потом привязывают к дереву и трахают.)
- С Иолантой? - медленно переспросил он. - А что с Иолантой?
В своём словно пьяном состоянии я не мог удержаться от новых угроз.
- Сентиментальные грёзы, - сказал я. - Никто бы не поверил своим глазам, увидь он её портрет в вашей квартире.
Джулиан невидимо улыбнулся.
- Актриса! - сказал он и добавил: - Улыбка, заставляющая привстать на стременах.
- Я даже могу уехать из Англии, - сказал я, - где национальная пассивность уже дошла до коры головного мозга.
Джулиан хмыкнул. Неожиданно его голос стал резким, в нём слышалась ледяная ярость:
- У тебя есть лишь один выход - перестать что-то изобретать, совсем; уйти в отставку и жить на то, что выиграл - не скажу, что заработал, потому что без нас ты сейчас был бы без гроша. Вообще выйди из игры. - Тут его голос вновь изменился, стал низким, сострадательным, нежным, спокойным. Он прошептал, словно обращаясь к самому себе: - Кто измерит чувства влюблённого, который вынужден сидеть и смотреть, как неумолимо разрушается тонкий ум и прекрасное тело? Нам надо восславлять людей, сжигающих нас на костре.
- Джулиан! - закричал я. - Это ваше последнее слово?
- О чём ещё говорить? - ответил он голосом, полным такой бесконечной усталости, такой невыразимой скорби, что у меня перехватило в горле. И в то же время я не находил себе места от ярости и бессилия.
- Фигляр! Актеришко! - выкрикивал я издевательски. Но он, казалось, не слышит меня - или, во всяком случае, насмешки не произвели на него никакого заметного впечатления, судя по тону его голоса.
- Графос, - сказал он, - мог любить только плачущую девушку. Если она не плакала, её надо было заставить, так он говорил.
Я вдруг вспомнил Ио и сказанные ею мимоходом слова, что женщина способна по-настоящему полюбить только свободного мужчину; я спрашивал себя, кого из нас она могла иметь в виду? Ах, кого?
Я уже упоминал, что знал за собой привычку говорить что-то, не подумав.
- Джулиан, долго Бенедикта была твоей любовницей и как называется наркотик? - Я слышал, как он охнул, словно засадил занозу под ноготь. - Ты меня слышишь? - спросил я, пошатываясь, как пьяный, и грубо смеясь. Тишина на другом конце провода. Теперь мы были смертельными врагами, я чувствовал это. Однако молчание по-прежнему продолжалось, ни звука на другом конце провода. - Джулиан, - позвал я, - ты можешь ничего не говорить, я узнаю всё от неё. - Раздался сухой щелчок, трубку положили; а я стоял, слушая пустоту морской раковины у своего уха, что-то бормоча про себя; от этих глупых, заданных наугад вопросов в мозгу моём запылал костёр, освещая от края до края новое поле сражения, не нанесённого на карту. Ключом - конечно же - ключом ко всему была Бенедикта! Я не мог делать ничего, на что не было её разрешения, её согласия. Прежде чем улаживать что-то ещё, я должен всё уладить с моей женой. - Обязательно! - воскликнул я, когда неожиданно осознал непреложность этой истины. - Ну конечно же! - Как я был несправедлив к ней. Меня вдруг охватило раскаяние. Ни разу я по-настоящему не поговорил с ней, не объяснил, не попытался заручиться поддержкой, когда замысливал… Я должен мчаться к ней и всё объяснить.
Но к тому времени, как я добрался до неё, Бенедикта успела совершить обычный свой прыжок в ликующее безумие, успешней, чем всегда, ускользнув от погони своих врачей или любовников.
Приземистая, с двигателем в три с половиной литра, "лета" стояла у дверей офиса - подарок от фирмы на день рождения; её блестящий чёрный нос смотрел вдоль улицы, как нацеленное копьё. Эта элегантная ракета могла беззвучно проскользнуть в дорожном потоке и без усилий, глухо урча, набрать скорость в сотни километров. А так её мотор звучал не громче шёлка, горящего в кремационной печи, - то есть его вообще не было слышно. Её резкий и требовательный сигнал подражал трубному кличу гуся. Скажу вам, упоение от езды на этом метеоре заставило меня забыть о всех своих тревогах. У Хаммерсмита с реки дул холодный ветер, перистые облака закрывали остатки дневного света. Стемнеет прежде, чем доберусь. Было темно, когда я добрался.
Дом привычно предстал передо мной безлюдным, живущим собственной жизнью, - будто хозяева отправились в трактир выпить, предоставив свету гореть во всех комнатах, радио играть, а огню в каминах пылать без присмотра. Несомненно, сегодня был день, когда слуг отпускают домой. Озеро было тихим. В том смутном состоянии душевного подъёма, вызванного новым пониманием себя (что я по-прежнему способен на самостоятельные поступки), я был не готов ко всякого рода неожиданностям. Я не мог думать ни о чём, кроме обуревавших меня чувств: о том, как рассказать о них несчастной Бенедикте, чтобы она поняла меня. И настолько был поглощён всем этим, что сначала почти не обратил внимания на следы крови, видневшиеся там и тут на алом ковре, устилавшем лестницу; ни на россыпь бутафорских книг, валявшихся как попало на лестничной площадке - пустые макеты с названиями на корешках: "Закат и падение", "Ночные размышления" и "Утешение философией"… Я поднимался всё выше по ступенькам, не столько встревоженный, сколько озадаченный. Но то и дело - это было как идти по следу раненого льва в его логово - я попадал ногой в свежие красные отметины на ковре. Что бы всё это значило? Разве мог я предположить, что Бенедикта отрубила свой двойной палец кухонным ножом?