– Где ты раньше была?! – возмутилась Ольга. – С электричеством шутки плохи. Не дай бог, пожар…
Лида вспомнила, как лет восемь назад у Ольги сгорела дача. Жарким июльским днем, когда дома остались только она и внук. Леля выпихнула мальца из окна, сама выбралась, вызвала пожарных. До сих пор на руке следы от ожога. Молодцом держалась тогда: ни слез, ни истерики.
А спустя год, в такое же знойное марево, спичкой пыхнул дом через улицу. Лида гостила у Ольги тогда. Во времянке жили, готовились заново строиться. И места всем почему-то хватало. Хоть тесновато было, но весело.
Вспыхнул соседский дом, треск пошел – сухой, страшный – ни с чем не спутаешь: так пламя азартно дерево жрет. Дым повалил густой, столбом прямо в небо.
Лида увидела, как подогнулись у Ольги ноги, и едва успела подхватить. А та кричала в голос, слезы градом текли – накрыло запоздалой истерикой. Не замечая, как бегут к ней родные, выкрикивала боль, которую закопала в себе глубоко…
Отстроились они потом заново. Но не сразу. Когда опускались руки, и Ольге казалось, что ничего у них не получится, Лидка тащила ворох журналов, проспектов строительных, и обе яростно спорили, каким дому быть.
Когда Лелька хватала карандаш и сама начинала рисовать планировку, понимала подруга – кризис прошел. А дом-то теперь – стоит!
– Ладно, – сказала Лида. – Давай спать. Рассветет, посмотрим, что щелкало.
Зажгли свечу, постелили. Лежа без сна, слышали каждый звук. Выл ветер под крышей, ветки стучали в стекло.
– А мне Петр недавно снился, – сказала Лида. – Веселый такой.
Именно она познакомила Ольгу с будущим мужем: знала Петьку с самого детства, их семьи дружили. А Петр, как увидел Лелю – пропал. Поженились они и жили вместе без малого сорок лет…
– А мне – нет, – откликнулась Ольга. – Будто обижается.
Год назад Петя умер. И совсем не приходит во снах – может, и вправду на что-то обиделся?
– Вряд ли. Он тебя любил, – ответила Лида. – Подойдет, скажет: Лелька у меня знаешь, какая? И так это скажет!
Ольга услышала всхлип. И у нее в носу защипало.
– Не то, что Пашка! – Лида вспомнила старую обиду. – Вечно меня критиковал! До мелочей докапывался: зачем, мол, я в котлетах два раза фарш проворачиваю? Ел, главное, за ушами трещало, а – выговаривал!
– Да вы развелись… сколько? Пятнадцать лет назад? А все злишься, – Ольга почувствовала, что отпускают слезы, – а помнишь, как ты из-за него топиться пошла?
– А ты потом ржала!
– Ну, в самом деле, Лид, – в который раз стала объяснять Леля, – я как увидела тебя, в алом пальто и белом шарфе, в тех длиннющих сапогах, испанских…
– Итальянских, – поправила Лида.
– Ага, итальянских… идет, значит, стильная, эффектная дама, при макияже, прическе, мужики шеи сворачивают… Спрашиваю – куда? А ты – на Неву, говоришь, топиться…
– А потом ты меня кофе с коньяком отпаивала, и рассказывала, как это со стороны выглядело…
– Ага, женщина идет топиться: красит губы, наматывает театрально три метра шарфа…
– Надо было булыжник с собой прихватить, из квашеной капусты – на шею…– Лидка не удержалась и тоже хихикнула.
Что делать: подруга умела в драме видеть курьезное. И о своих неприятностях рассказывала так, что народ стонал от смеха.
– Вечно ты так вывернешь, что не хочешь, а засмеешься.
– Зато ты всегда найдешь повод для слез, – откликнулась Ольга. – Помнишь, в Израиле?..
В Израиле Лидка потерялась у Стены плача. Если подумать – закономерно.
Вышла из автобуса, и накрыло бездонным небом, жарой, вавилонским многоголосьем. Постояла чуток, оглушенная, а когда в себя пришла – автобуса след простыл. Тщетно металась среди туристов, и, наконец, занялась тем, чем положено – даже исходя из географической точки. Заревела.
– Господи, – сказала она, обращая мокрые глаза к небу, – я к тебе приехала, а ты меня потеря-яяя-л!
Поплакав, позвонила Леле, даже не подозревая, какой вихрь за тысячи километров от себя закрутила: подруга облазила Интернет в поисках карты Иерусалима на русском. Лида смотрела на присланные сообщения, но слезы застилали глаза.
Вдруг кто-то протянул ей носовой платок. Чернокожий экскурсовод взял ее за руку и повел через лабиринт людей и автобусов. Он был похож на Луи Армстронга. "Let my people go!" – пронеслось в голове. Она увидела, как машут ей товарищи-экскурсанты.
Армстронг посадил ее в автобус и поцеловал на прощание в лоб. Водитель на всякий случай закрыл дверь.
– А я еще два часа карты штудировала, – проворчала Леля.
Чпок! Чпок!– раздались щелчки.
– Опять, – простонала Лида.
– Идем! – Ольга решительно встала.
Дверь на веранду была заколочена.
– Я ее до лета отпирать не хочу, – пояснила Лидка. – Чтобы банки не растащили.
– Банки? – Леля повысила голос.
Чпок! – утвердительно раздалось с веранды. Лида хлопнула себя по лбу:
– Там же варенье, я осенью не увезла…
– А теперь потеплело и банки пошли взрываться…
– Склероз, – признала подруга.
Ольга подумала, что дело не в склерозе и банках. Просто нашелся предлог, чтобы встретиться. Лидке обязательно нужен повод. Такая уж есть.
Они вернулись в дом, заварили чай и подбросили в печку поленьев.
Глядя на огонь, долго неспешно беседовали и за разговорами не заметили, как в зябкой апрельской тьме прорезалось лучами холодное утро.
Бабуля, ты где?
– Ну маааам! – голос внука звенел.
– Ни за что! – дочь держалась до последнего.
– Мам, мне уже двенадцать…
– Через мой труп!
– До фестиваля "Нашествие" осталось три недели! – прозвучала реклама.
Нина Петровна услышала, как громко и досадливо щелкнуло, будто кто-то в сердцах выдернул магнитолу из розетки.
Стало тихо.
Егор вылетел из комнаты родителей, накинул куртку и хлопнул входной дверью.
– Довоспитывались, макаренки, – подытожил дед.
Дочь влетела к ним:
– Ну что, я не права? Нет, вы скажите?! Вы бы отпустили?
– Любите внуков – они отомстят вашим детям, – съязвил дед.
Зря он так: дочь изо всех сил старается быть правильной. Даже чересчур, подумала Нина Петровна.
– Вы меня никуда не отпускали! – продолжала дочь.
– Да? А в поход на байдарках в седьмом классе?
– А на Азовское море в восьмом? А…
– Время было другое! Я не могу с ним ехать. Да и не хочу: у меня от этих хрипов голова болит!
– А еще говорила, что мы ее душим и угнетаем, – злорадствовал дед.
Он сидел за столом, уютно разложив 1000-фрагментный пазл. Собирал картину Айвазовского.
– Папа, вечно ты! – дочь стояла, набычившись. Кудрявой головой, упрямым взглядом напоминала Егорку. – Мам, ну что ты молчишь?! Считаешь, я не права? Ты бы одного отпустила? Вот скажи – да или нет?!
Повисла пауза. Тишина густела, готовая взорваться ссорой, или пшикнув, как спичка в банке, стухнуть натянутым молчанием. Не разговаривать эти двое умели виртуозно, а Нина Петровна терпеть не могла.
– Нет, – сказала она, – одного бы не отпустила.
Дед поднял голову. Дочь смотрела победно.
– Я б с ним поехала.
– И езжай! – дочь вылетела из комнаты.
Внук был в шоке:
– С бабушкой?! Может, лучше с дедом?
Дед поднял глаза от пазла. С ним все понятно: от Айвазовского теперь не оторвешь.
– Ты не можешь ехать! – сказала дочь, – ты рассеянная! А там сто тысяч народу будет! вы наверняка потеряетесь!
– Тогда езжай сама, – парировала бабушка.
– Не поеду и вас не пущу. Я…
Нина Петровна подняла бровь. Дочь моментально утихла. Еще с детства, увидев это выражение маминого лица, она понимала, что шутки кончились.
Рефлексы детства неистребимы. Так огромный дог прячет голову под диван, увидев в руках хозяйки свернутую газету, которой его наказывали в щенячестве.
– Мы едем, – бабушка обернулась к внуку. – Разговор окончен.
Вагон был полон молодежи. Длинноволосые, бритые, с цветными ирокезами, татуировками, в черных косухах с заклепками, в футболках с портретами музыкантов или странными надписями "Укушен Шаинским", "Дантес – подлец". Простоволосые девушки в длинных юбках, с браслетами на руках и ногах, ярко раскрашенные панки с гребнями. Ехали в одиночку и группами, с удочками, гитарами, огромными рюкзаками и букетами роз. Переговаривались, знакомились, пели, играли в нарды, а одна девушка рисовала, сидя на полу меж рюкзаков.
Вагон шумел всю ночь, и заснуть было невозможно. Егорка лежал на верхней полке и таращился в окно, засунув в уши плеер.
Внука раздирали противоречия: с одной стороны, он был счастлив. С другой – стеснялся бабушкиного не рок-н-рольного вида.
– Ба, тебе в джинсах удобней будет, – уговаривал он перед отъездом.
– Никогда не носила и сейчас не стану! – отрезала она. – И футболку с черепами оставь себе!
Экипировалась предельно практично: юбка, любимая вышитая блузка с васильками (на счастье, подумала суеверно, когда одевалась), ветровка. В этом наряде она себя прекрасно чувствовала, но выглядела, как…
– Обычная дачница, – сказал Егор.
– А что плохого в дачниках?
– Ничего. Но мы же едем на фес-ти-валь!
Зато Нина Петровна не вызвала подозрений у соседки по купе, тоже дачницы, и коротала время за беседой.
– В желе из красной смородины я вишню добавляю, для аромата, – говорила та.
– Да-да, еще с грушей неплохо, – кивала бабушка.
В начале вагона кто-то взял особо пронзительный гитарный аккорд и заорал:
– Подъем, Нашествие! Выходим!
– Понаедут, демоны, – покачала головой соседка, – как саранча. У меня за тридцать километров голова гудит от их музыки. Как у них мозги-то не лопнут?!
– Бабушка, слышала? выходим! – Егорка свесил голову вниз.
Как чертик из табакерки. И, правда, похож: волосы дыбом, футболка с оскаленной рожей, браслеты с шипами на руках.
– Слезай, горе мое!– вздохнула Нина Петровна. – Счастливого пути, – кивнула остолбеневшей соседке и, подхватив сумку, двинулась к выходу в обществе волосатых демонов.
В этой компании они с Егоркой выплеснулись из поезда и побрели по дороге, с обеих сторон окруженной ОМОНом.
– Какие бравые ребята! – восхитилась бабушка. – Но зачем их столько?! От кого нас тут, в полях, охранять?!
– Боюсь, мадам, – галантно встрял бородатый детина в майке с Чебурашкой, – что они охраняют эти поля, гм, от нас.
Было видно, что Егор нервничает. Переспрашивал, на месте ли билеты, волновался, что у него отберут на входе заклепки и любовно изготовленное знамя группы "Пилот", что бабушка вдруг в последний момент передумает.
На фестивальной таможне Нине Петровне пришлось отстаивать свое право на крючок и вязальные спицы:
– Чем мне прикажете тут заниматься? Плясать, что ли?
Внук потащил ее к сувенирным лавкам.
– Ба, давай тебе купим футболку "Я пережил Нашествие", – предлагал он.
– Может, для начала его переживем? – осторожно парировала она.
– Ну, тогда хоть бандану?
На бандану Нина Петровна согласилась, но увидев посреди лба надпись "Крематорий", вернула ее внуку обратно и достала из сумки шляпу с полями.
– Дачница, – припечатал Егор.
Приехали они с утра, и пока разложили палатку, осмотрелись, где сцены, вода, еда, медпункт и прочее, палаточный городок вырос вдвое.
На палатках развевались флаги, и география фестиваля оказалась обширной: Тула, Новгород, Калининград… и даже Владивосток!
Устроились уютно: палатка, коврики, термос с горячим чаем, складные стулья. Вокруг стрекотали кузнечики, пахло травой, зудели комары.
– Ой, – спохватилась она. Мазь от комаров мы забыли!
– Все будет ништяк, – ответил сосед, чья лохматая голова торчала из палатки под флагом "Чижа" – когда фест начнется, комаров сдует. Вибраций они не выдерживают.
Нина Петровна задумалась: она, конечно, не комар, но… ох, права дочь: безалаберная у нее мать.
Раздался звонок. Легка на помине!
– Вы где, мам? Как дела?
– Нас высадили из поезда за контрабанду, бредем по шпалам. Шутка.
Услышала в трубке шипение.
– Шуточки у них! А мне отец весь мозг выел, что я его без жены и внука оставила. Вам там хорошо, с Егоркой. А я тут…
– Приезжай, – предложила она.
Народу прибыло. Если с утра в палаточный лагерь текли людские ручейки, днем – речушки побольше, то к вечеру полноводный человечий поток хлынул на фестивальное поле.
– Скоро начнется! – Егорка приплясывал на месте. – Ты… пойдешь? Или тут посидишь?
Нина Петровна вспомнила пророчество дочери и поднялась. Егор был явно разочарован. Она его понимала: крутой металлист двенадцати лет в сопровождении бабушки в шляпке. Но и ряженой быть в угоду внуку она не собиралась. Так и до татуировок дело дойдет. Быть собой гораздо приятнее.
Тем более, что народ собрался всех возрастов, от мала до велика, и никто не таращился на других, не показывал пальцем.
По-доброму как-то все было. По-нашему. Она даже заметила барышню в интересном положении. На майке, в области живота, была надпись: "я тоже приехал на Нашествие".
Фестиваль начался. Они пробились поближе к сцене.
В первые же пять минут Нина Петровна поняла, что если она не комар, то, наверно, ближайший родственник. И даже испытала сочувствие к кусачим тварям.
Выяснилось, что и она не может выдержать такой звуковой мощи. Голова почти сразу стала раскалываться.
Егорка же хлопал в ладоши, пел, скакал, как сумасшедший, и, похоже, чувствовал себя, как рыба в воде.
Убедившись, что внука можно оставить, она вернулась к палатке.
Оказалось, и тут все прекрасно слышно! И музыку можно разобрать, и голова не трещит.
Она выпила чаю, достала вязание и, сидя на стульчике под ласковым вечерним солнцем, принялась вязать деду шарф.
Какой-то парень, покачиваясь, подошел и долго задумчиво на нее смотрел. Потом опустился рядом. Не сел, а словно бы даже стек. Сказал доверительно:
– Поднимите мне веки! – и головой ткнулся в землю. На спине у него белела надпись "Будить!"
Нина Петровна опасливо отодвинулась. Пьяный? Вот, началось. Говорили ей: тут одни пьяницы и наркоманы, а она не верила. Тронула спящего за плечо.
– Не поможет, – сказала девушка, юная и хорошенькая. Колечко в носу и розовый цвет волос совершенно ее не портили.
Она озабоченно посмотрела на спящего и достала из сумки бутыль с водой.
– Валик, – сказала она, – доброе утро! – и вылила воду ему на голову. Целую бутылку.
Тот открыл глаза и улыбнулся.
– Валентин, – представился он. – Извините.
– Валик вез нас из Ростова, – пояснила девушка. – Он двое суток не спал. А теперь ждет концерт Шевчука. Потому что, если он заснет, его никто не разбудит.
– Проверено, – улыбнулся Валик. – Если вы меня сегодня еще увидите, и я стану спать – пожалуйста, разбудите.
И побрел на закат, осторожно перешагивая веревочные растяжки палаток.
– Ой, а это вы столбиком с накидом? – заинтересовалась девушка, рассматривая вязание.
– Без накида, – охотно пояснила Нина Петровна.
– А почему тогда здесь такое выпуклое?
– А вот, смотрите, – и она ловко показала, как нужно продевать крючок.
– Подождите-подождите, я так забуду. Сейчас! – девочка уселась на землю, и из той же необъятной сумки достала клубок и нитку.
– Вот ты где! – еще два паренька и девчонка с гитарой присели рядом.
– Я свобооооден! – особо пронзительно проорали со сцены.
– Ну, свободен, и чего так голосить, – проворчала бабушка.
– Кипелов отжигает, – засмеялись ребята.
Девушка заиграла на гитаре, напевая тихонько. Хорошая была песня: про росу, про дикие травы, про рассветы и нехоженые дороги.
– Какая песня красивая, – восхитилась Нина Петровна.
– Это Хелависа. Завтра выступать будет. Пойдете с нами слушать? Мы зайдем.
Егорка вернулся уже под вечер, когда стемнело. Прожекторы со сцены, огоньки киосков и игровых площадок бросали отблески на палаточный лагерь.
Народ все приезжал, и каждую минуту ландшафт менялся: вырастали новые палатки, и найти свою, оставленную даже на полчаса, было непросто.
Ручные фонарики освещали людям путь. Ловушки из палаточных растяжек заставляли народ ежеминутно спотыкаться, беззлобно ругаясь. То и дело слышалось:
– Осторожно! человек спит!
Это значило, что кто-то устроился в спальном мешке под открытым небом. Приходилось внимательно смотреть под ноги.
Нина Петровна уже начала беспокоится, когда…
– Еле нашел! – радостно заорал Егорка.
Он пришел голодный, счастливый, переполненный впечатлениями. Наконец у бабушки появилась возможность проявить себя, как положено: расспросить, выслушать… и заметить, что глаза у сурового металлиста уже слипаются.
– Сейчас Земфира будет петь, а Шевчук не приехал. Говорят, может, завтра? – и, заползая в спальный мешок, уснул на полдороги.
Утром было забавно наблюдать, как просыпается лагерь. Муравейник из бесчисленных палаток, знамен и спальников. И изумленные лица тех, кто впервые увидел это при свете дня.
Планы у Егора были грандиозные. Он твердо решил увидеть все и объять необъятное.
– И ты погуляй, – великодушно предложил он бабушке. – Тут много интересного.
– Я, наверно, здесь останусь, – пожала плечами Нина Петровна, уверенная, что так и будет.
Но судьба распорядилась иначе.
Сначала за ней явилась розоволосая любительница вязания и потащила на концерт Хелависы.
– Мне отсюда слышно, – заупрямилась бабушка.
– Вы должны ее видеть, – отрезала девочка.
Пришлось идти – не обижать же хороших ребят?
Девочка оказалась права: никак не ожидала Нина Петровна, что хрупкая девушка на сцене обладает таким волшебным голосом. Пела, как ворожила.
И публика была совсем другая: не суровые кожаные бородачи, а ясноглазые мальчики-девочки, будто вышедшие из эльфийских лесов, чтоб послушать.
А потом в небе зарычало, загудело, и началось авиашоу. Нина Петровна немедленно позвонила мужу.
Большой знаток летательных машин, он оторвался от пазлов и терзал ее полчаса, требуя подробного отчета, что летает и как. Тут бы ей заметить, что телефон подозрительно пискнул, предупреждая о разряженной батарейке.
Но она внимания не обратила и твердо решила идти домой, в палатку, только одним глазком заглянуть, чем заняты люди под огромным зеленым шатром.
Это было ошибкой.
Вошла и пропала. Тут играли в настольные игры.
Она присела на свободное место. Играли в Словодел, и она тут же оказалась в команде. Выбраться теперь до конца игры не было никакой возможности.
То и дело раздавались жалобные стоны:
– Ребята, выпустите… там "Пилот" выступает…
– Сиди! – отвечали товарищи, – доиграешь – выпустим.
И страдалец вытягивал шею, глядя на огромный экран, на котором транслировали выступления музыкантов как раз для тех, кто не смог пробиться к сцене.
Сколько времени прошло, Нина Петровна не заметила.