– Можно было бы и в дедову могилу что-то спрятать, – шепотом сказала Ольга, – но заметят активисты, что земля нарушена, а здесь свежая могила.
Варя, немея от страха, подошла к материнской могиле, упала на колени.
– Мамочка, родненькая, – едва шевеля губами, сказала Варя. Сразу же покатились слезы, закапали на мерзлую землю. – Простите, что вас тревожим, что нет вам покоя и на том свете. Прошу вас, молю, спасите моих деток! Не дайте им погибнуть голодной смертью!
Варя поднялась, вытерла слезы.
– Копайте! – Ольга подала отцу лопату.
Павел Серафимович копнул несколько раз, бросил лопату на землю.
– Не могу! – сказал он. – Где угодно, но не здесь. Не могу. Рука не поднимается.
– И что же вы такие у меня слабодушные?! – Ольга схватила лопату, начала быстро раскапывать мамину могилу. – Не стойте, как пеньки среди леса, – обратилась она к ним, – тяните корыто и зерно.
Когда послышался глухой удар лопаты о гроб, Варя чуть ли не лишилась чувств.
– Иди уже в хату! – недовольно пробурчала Ольга. – Можно подумать, для себя стараюсь.
Глава 56
Предупредить Павла Черножукова о новых изъятиях сельскохозяйственных продуктов Кузьма Петрович не мог – не позволяла партийная принципиальность и преданность коммунистическим идеалам. Но почему-то в последнее время не шел из головы тот случай в детстве, когда Павел угостил его хлебом с салом. Будто это было вчера, помнил, как очень хотелось есть. Казалось, что желудок прирос к спине, и оттого все внутри болело и его тошнило. И таким вкусным показалось это сало, что никогда после такого не пробовал! В голове до сих пор звучали слова друга детства: "Давай поедим вместе". Мир стал ярче от этих простых слов. Сейчас, когда возник выбор между помощью Павлу и партийным долгом, преимущество было на стороне последнего. Он оставался верным своим идеалам и принципам, невзирая на то что понимал: что-то идет не так. Несмотря ни на что, совесть в душе просила предупредить Павла Черножукова о новых мерах.
Несколько раз Кузьма Петрович посматривал в окно сельсовета. Отсюда двор Павла был как на ладони. Хозяина не было видно. Уже в сумерки Павел Серафимович вышел заняться хозяйством. Кузьма Петрович дождался благоприятного момента, когда Черножуков принялся подметать во дворе, а Быков отправился на крыльцо покурить и проветриться. Щербак вышел на улицу вслед за однопартийцем и начал разговор о том, что необходимо взять больше подвод, потому что картофеля и свеклы у крестьян значительно больше, чем зерна. Он обсуждал детали с Быковым и пытался говорить громко, чтобы было слышно Павлу. Ему пришлось встать так, чтобы Быков не разглядел за ним человека с метлой во дворе. Стоя спиной к усадьбе Черножукова, Кузьма Петрович не мог видеть Павла, но слышал, как метла начала скрести тише и даже на мгновение утихла. Павел должен был уловить их разговор, по крайней мере, из его отрывков можно догадаться о новых изъятиях.
Как только коммунисты скрылись в помещении, Павел Серафимович бросил метлу, быстро пошел к Варе.
– Нужно прятать картофель и свеклу, – сказала взволнованная дочка. – Это еще тяжелее, чем спрятать зерно.
– Надо предупредить Ольгу, – заметил отец, – а мы ночью что-нибудь придумаем.
– Я пойду к родителям, – произнес Василий. – Они сами не смогут спрятать, так я помогу.
– Оставайся там на ночь, – обратился к нему Павел Серафимович. – Мы с Варей сами справимся.
– Я могу детей забрать с собой, пусть дедушка с бабушкой поиграют с ними, – предложил Василий.
Варя не забыла о подруге – метнулась к Маричке, предупредила.
– Они хотят забрать последнее?! – возмутилась соседка. – И когда уже это закончится?! Кажется, конца-края не будет!
Оставалось решить, где устроить тайники. Не засветив лампу, в полной темноте, Варя с отцом перебирали возможные варианты. Варе было очень жалко овощей, особенно той маленькой свеклы, которую она тайком носила с поля. Вспоминалось, как рисковала, как было страшно, как утешала себя мыслью о том, что эти небольшие овощи смогут прокормить детей хотя бы несколько дней. Она решила придумать такой тайник, чтобы активисты его не нашли. Отец предложил опять закапывать в землю. Конечно, это была дельная мысль – зимой лучшего места для хранения невозможно и придумать. Но "буксиры" придут с кольями и опять будут тыкать ими в землю.
– Я не пойду копать мамину могилу, – предупредила Варя.
– А там уже негде, – ответил отец. – Можно выкопать несколько ямок за ними, в зарослях сливняка. Неужели будут искать между могилами?
– Можно и там, – согласилась Варя. – А еще можно в коровнике. Риск есть, но попробовать стоит.
– Можно по частям разбрасывать на чердаках домов, – рассуждал отец. – Там и там разложить понемногу. Что-то найдут, а что-то и нам останется.
– Точно! – осенило Варю. – На чердаке! Только не на нашем, а на чердаке сельсовета!
– Где?
– Никто не догадается искать чужую свеклу у себя! – весело сказала Варя. – Ночью там никого нет, лестница стоит на месте, вот мы и спрячем там! Если даже и найдут, то пусть докажут, что это мы спрятали!
– Но там же холодно, свекла не так боится морозов, а вот картошка может сразу померзнуть, – заметил отец.
– Можно положить мешки возле дымохода, – посоветовала Варя, – там теплее, а сверху еще чем-то накрыть.
– Где-то у меня был старый отцовский кожух, – вспомнил Павел Серафимович. – Он уже дырявый и потертый, если найдут, не жалко.
Дождавшись поздней ночи, Черножуковы оставили часть урожая в подвале, остальное разложили в мешки. Как и договаривались, закопали в разных местах за могилами и в коровнике. С огорода зашли, крадучись, в свой бывший двор.
– Я полезу, – сказал отец шепотом.
– Под вами будет скрипеть лестница, – возразила Варя. – Давайте мне мешок, я же легче.
Варя с мешком за плечами полезла по лестнице, открыла дверцы, которые вели на чердак. Хорошо, что новые хозяева не догадались повесить замок, – двери придерживала лишь деревянная задвижка. Пригнувшись, чтобы не удариться головой, Варя пошла по дощатому настилу. Его сделал отец, чтобы сушить лук, фасоль и кукурузу, рассыпав овощи на доски. Ощупью Варя нашла дымоход, примостила за ним один мешок, принесла второй, с картофелем, еще один с картофелем, с лущеной кукурузой. Сверху прикрыла кожухом. Она уже хотела спускаться, как вдруг вспомнила о тайнике, который сделала мать. Варя добралась до окошка в торце дома, присела на корточки, нащупала доски. Первая, вторая, третья… Есть! Двенадцатая была на месте. Варя ее проверила – доска держалась крепко. Улыбнувшись своей тайне, она спустилась по лестнице.
– Дверь закрыла? – спросил отец.
– Да, – кивнула она.
Варя подумала, что нужно рассказать отцу о тайнике, но что-то ее остановило. Скорее всего, отец о нем знал, но нужно ли ворошить прошлое и делать больно?
А ночью пошел снег. Большие лапчатые лоскуты сыпались с неба на землю, будто сама зима смилостивилась над людьми, разорвала небесную подушку, маскируя снегом человеческие следы.
Глава 57
Не смогли Черножуковы сохранить все овощи. В коровнике все же нашли тайник, вытащили свеклу, корзинами вынесли из сарая, забросили на сани. Находили то там несколько картофелин, то в другом месте – все забирали. Даже узелок с мукой не оставили, как слезно Варя ни просила. Опустел погреб, будто там ничего и не было. Но настоящим горем стало изъятие свиньи. Варя уже не плакала, лишь с грустью наблюдала, как опустошаются сараи, погреб, кладовые. Активисты не побрезговали даже курами, которых оставалось в хозяйстве несколько штук. Утешало только то, что не нашли тайников в могиле и около нее. Побывали ли "красные буксиры" на чердаке сельсовета, Варя не знала. Еще хуже дела были у Марички. Навзрыд плача, подруга рассказала, что у них изъяли весь скот за неуплату налогов в полном объеме.
– Корову, – безутешно плакала Маричка, – последнюю нашу надежду забрали! Что теперь делать? Как жить? – сокрушалась она.
Варя не знала, чем утешить подругу, лишь пообещала по возможности давать молоко для маленькой Сонечки. Сказала Маричка и то, что сам Михаил выводил корову со двора на веревке.
– Он издевался над нами, – сказала Маричка, – обозвал подкулачниками кулака Черножукова.
Варя приложила палец к губам, показала глазами в сторону отца – молчи, мол, – но было поздно. Руки Павла Серафимовича сжались в кулаки так, что побелели суставы. Он нахмурил брови и скривился, будто его ударили больно-больно. Так и окаменел за столом: бледный, хмурый, погруженный в себя.
– Папа, я пойду провожу Маричку, – нашлась Варя, так как подруга перестала плакать, лишь растерянно моргала.
Отец слегка вздрогнул всем телом, будто проснулся.
– Иди, Варя, – хрипло сказал он, не поднимая глаз. – Можешь дольше побыть у соседей. Я сегодня собирался сходить с детьми к Оле, вернусь – уложу их спать. Иди, не волнуйся. Все будет хорошо.
– Может, и я с вами пойду? – спросила она, опасаясь оставлять отца в одиночестве в таком состоянии.
– Я же не один остаюсь, – будто прочитав ее мысли, ответил отец. – Разве твои шалуны позволят мне грустить? – сказал он, и лицо его осветила едва заметная улыбка.
Немного успокоившись, Варя пошла к Маричке. Она и так мало с кем общалась, а в селе новости ежеминутно. Только и разговоров, что об изъятии еды. Оказывается, активисты забирали не только скот в счет налогов, но и сало из бочек. Не гнушались ни козами, ни овцами, ни кролями. Если находили кусок мяса – изымали. Выгребли все: картофель, свеклу, кукурузу забирали и лущеную, и в початках, и даже кукурузную муку. Выносили из хат и мешочки с сухарями. Варя узнала, что у Андрея изъяли все сало и мясо – те недавно закололи поросенка, забрали корову и даже подсвинка, которого семья собиралась докормить до весны. Когда пришли к Богдану Коляденко, опять запугивали: "Или иди в актив, или все заберем". Парень сказал, что не может. Он до последнего надеялся, что у комсомольца и колхозника не заберут единственную кормилицу сестер-двойняшек, трехлетнюю дойную козу. Напрасно. Изъяли козу, выловили кур и петуха, повезли со двора под плач матери и испуганные крики девочек. Кто из людей открыто угрожал активистам, кто слал вдогонку проклятия коммунистам и комсомольцам, а в основном крестьянами руководил страх, они страдали молча, зная, что уже никакая сила не остановит разгульных "буксиров" – на их стороне был закон, значит, и сила. Запуганные люди заботились об одном: где спрятать то, что осталось, и что есть завтра.
Варя засиделась допоздна, слушая сельские новости.
– Ой, мне уже пора! – опомнилась она. – А то Василий из дома выгонит.
Маричка проводила ее до двери.
– Не надо дальше провожать, – сказала Варя. – Здесь недалеко, я быстренько добегу.
Ясная морозная ночь была звездной. Варя спешила домой, вслушиваясь в свои шаги. Снег под ногами скрипел так, что, казалось, от его скрипа идет эхо.
Проходя мимо дома с красным флагом, Варя скользнула взглядом по темным окнам. Ее мучил вопрос: не нашли ли их тайник на чердаке? Вдруг неподвижный зимний воздух всколыхнул чей-то приглушенный кашель за домом сельсовета. Варя кинулась бежать и уже через мгновение была в безопасности. Закрыла за собой калитку, набросила крючок. Неужели кто-то из активистов догадался об их тайнике и решил поживиться тайком от других? Варя прижалась спиной к столбику забора, затаила дыхание. Кровь шумела от волнения, но женщина стояла не шелохнувшись. Пар от ее горячего дыхания ложился мелким инеем на воротник полушубка. Стояла звонкая тишина. Или ей показалось? Нет, она ясно слышала, как кашлял мужчина. Да, именно мужчина, а не женщина, Варя была уверена. Если он спрятался за хатой, то не будет же он там стоять как вкопанный до самого утра? Казалось, время замерло. Варя почувствовала, что от холода начинает трястись, а брови взялись изморозью. Невзирая ни на что, решила ждать до последнего. Вдруг она заметила за хатой, в том же месте, откуда слышался приглушенный кашель, темную фигуру. Мужчина крадучись сделал несколько шагов вперед, спрятался за крыльцом. У Вари от страха похолодело в груди. Она уже жалела, что решила выследить незнакомца. Нужно скорее бежать, спрятаться в отцовской хатке. Она не успела пошевелиться, как четко услышала – по улице кто-то шел. Шаги быстро приближались. И вдруг, почти одновременно, послышался выстрел и крик человека на улице. Валя закрыла рот рукой, чтобы не закричать. Темная фигура выбежала из укрытия на улицу, где было слышно, как что-то упало. Раздался еще один выстрел, а затем четкий мужской удивленный голос: "Ты?!" Варя отбросила крючок с калитки, выглянула на улицу, но не успела и глазом моргнуть, как человеческая фигура быстро растворилась в темноте. На снегу, у дороги, лежал человек. Варя метнулась к хате, чтобы позвать отца, но вдруг ее молнией пронзила мысль. Слишком знакомым показался удивленный голос, который крикнул: "Ты?!"
Варя, позабыв о страхе, подбежала к человеку. Михаил! Да, на снегу, истекая кровью, лежал ее брат. Его глаза были раскрыты, он тяжело дышал, и из груди вырывалось хрипение.
"Отец!" – была ее первая мысль.
– Михаил! – Она встала на колени, тряхнула его за плечи. – Ты меня слышишь? Кто? Кто это сделал?!
Брат повел глазами. Тонкая струйка крови полилась из уголка его рта.
– Он… – прохрипел брат.
Варя побежала к отцовской хате. Дернула двери на себя – открыты, но в хате не было света.
– Папа! – крикнула она.
– Что случилось?! – Отец подошел к ней. Он был одет, но без кожуха. У Вари отлегло от сердца. Отец не спал, хотя и не было света, но он не мог незаметно проскочить мимо нее в хату.
– Там!.. – с тревогой сказала она. – Скорее! Михаил…
Павел Серафимович встал на колени, поднял голову Михаила. Сын еще дышал.
– Михаил, – сказал отец, – мой неразумный сын, как же так?..
Сын остановил последний взгляд на отце. Он посмотрел ему прямо в глаза. Тело в последний раз вздрогнуло под руками отца и замерло, изо рта хлынула горячая кровь. Из груди отца вырвался глухой стон.
– Сын! – простонал мужчина.
Отец так и сидел над сыном, который уже не дышал. Из груди лилась кровь, растекалась по белоснежному покрывалу земли. Варя тихо плакала, не в силах оторвать взгляд от красного пятна, которое увеличивалось, исходило паром на морозе. Горячая кровь – холодный снег. Сын – отец. Жизнь – смерть. Ненависть – любовь. Вечная родительская боль – навсегда успокоившееся тело сына. Все противоположности были вместе, смешались нераздельно в одно целое.
"И пойдет брат на брата, сына отец проклянет, а сыновья отрекутся от родителей. Так будет", – прозвучало в Вариной голове пророчество Уляниды. Варя так ясно услышала эти слова, что даже оглянулась, нет ли рядом Уляниды? Село замерло и приутихло. Лишь мертвый сын и убитый горем отец. А еще немое село и исходящее паром красное пятно.
Глава 58
Хоронили Михаила как комсомольца. Приехал какой-то коммунист из района, чтобы произнести речь на кладбище. Впереди несли не крест, а красный флаг, который для такого случая сняли со здания сельсовета. Гроб везли на санях, рядом с ним сидели жена покойного и их дети. За санями следовали активисты-комсомольцы и коммунисты. Уже потом – семейство Черножуковых. Посредине – отец, с обеих сторон его Ольга и Варя со своими мужьями. Женщины плакали, Павел Серафимович как будто окаменел – не проронил ни единого слова. Бледный, хмурый, задумчивый и грустный, он будто уменьшился, сжался, погрузился в себя. Слышал ли он громкие речи, которые произносили товарищи сына на митинге? Разве скажешь об этом, глядя на лицо с крепко стиснутыми зубами и густой печалью в глазах? Варе казалось, что сознание отца будто окутано туманом, его поглотило безразличие. Когда к гробу начали подходить родственники, чтобы попрощаться с покойником, Павел Серафимович подошел к утихшему навеки сыну. Он пристально посмотрел на Михаила, наклонился, коснулся устами холодного чела. Отец что-то тихо сказал сыну на прощание, никто не услышал его слов. Мужчина провел шапкой по лицу, смахивая непрошеные слезы.
Уже все разошлись, а Павел Серафимович стоял возле свежей могилы, над которой возвышался металлический памятник со звездой наверху. Ольга ушла, а Варя не могла оставить отца наедине с горем. Она боялась, что смерть сына заберет у отца волю к жизни, что в душе у него окоченеет все живое, замерзнет, и израненное сердце превратится в холодную сосульку. Хотела найти слова утешения, но они куда-то исчезли.
– Папа. – Она легонько коснулась рукой отцовского плеча. От неожиданности он вздрогнул. – Идем домой, – попросила дочка.
Он посмотрел на нее опустошенными глазами, в которых, кроме печали, не осталось ничего.
– Что? – рассеянно спросил он.
– Папа, нам нужно идти домой, – повторила Варя. – Там бабушка одна.
– Отходят понемногу Черножуковы, – сказал он так, что у Вари похолодело сердце. – Стало на одного меньше.
Часть седьмая. Небо одно на всех
Глава 59
Декабрь 1932 года
Разъяренный Быков был страшен. Когда он сердился или злился, свою ярость прежде всего выливал на комсомольцев-активистов и своих однопартийцев. Его брови смыкались на переносице, глаза наливались кровью, как у быка, а изо рта лились сначала матерные слова-помои, а потом уже человеческая речь.