– Вы хотите, чтобы мне вручили "рогожное знамя"?! – неистово вопил он, когда окончился запас матерных слов. – Что сидите, глаза у Серка занимаете?! Благодаря вам и вашей бездеятельности мне пришлось выглядеть бледным перед районным руководством. Я не привык к такому! Я всегда выполняю задания нашей партии! – Он схватил стакан с водой, задрал голову вверх, начал жадно пить. Присутствующие наблюдали, как пустеет стакан и в такт большим глоткам ходуном ходит кадык Быкова. – Не знаете, кого "награждают" "рогожным знаменем"? Так я вам объясню. Сельсоветы, которые отстают в выполнении плана! – Григорий Тимофеевич вытаращил глаза, отчего его густые брови заползли высоко на лоб. – Таких, как вы! – продолжил он, выдержав паузу. – Неслыханный позор! Я собственными глазами видел, как вызывали в райком партии председателя сельсовета села, которое не выполнило планы заготовок, и при всем народе вручили ему такую "награду". Вернется председатель домой не с пустыми руками, а с "рогожным знаменем"! Нет большего позора, чем такое наказание! Вы еще не знаете, каков он, этот флаг! – Быков поднял длинный костлявый указательный палец. – А я видел собственными глазами. Та рогожа воняет рыбой, а посредине изображена черепаха. Вы хотите, чтобы и мне вручили "рогожное знамя"?! Нет, мои "дорогие" помощники! Если такое случится, то не я, а вы понесете флаг по селу! Под этим вонючим флагом пойдут в первую очередь председатели сельсовета и колхоза. И не просто пойдут, а еще и лозунги в руках понесут! Я уже даже придумал, что написать. – Быков прикусил нижнюю губу, посмотрел вверх. – "Я – враг народа, потому что не сдал хлеб государству" – вот что я напишу! И будете у меня ходить целый день по селу, нося вонючую "награду"!
Быков уже задыхался из-за своей длинной и пылкой речи. Отдышавшись, обвел взглядом собравшихся, которые сидели на скамье перед ним за длинным столом. Все как один наклонили головы, уставились взглядом в стол.
– Молчите? – с иронией сказал Быков. – Не очень хочется носить "рогожное знамя"? А о "черных досках" тоже ничего не слышали? Так я вам объясню. Принято постановление от шестого декабря этого года "О занесении на "черную доску" сел, которые злостно саботируют хлебозаготовки". Уже готовят списки таких районов для утверждения в ЦК КП (б) У. Не сегодня завтра мы с вами будем в этом списке. И что тогда? Вывезут все продовольственные запасы, окружат районы вооруженные отряды, а мы с вами будем маршировать по селу с "рогожным знаменем"?! Сейчас те крестьяне, которые выплатили налоги в полном объеме, могут поехать продать немного мяса, а тогда и это запретят. Пострадают в первую очередь добросовестные плательщики. – Он опять осмотрел собравшихся, потом прибавил: – И вы также. Но советская власть умеет расправляться с организаторами саботажа хлебозаготовок! – с пафосом заявил он. – Мне удалось ознакомиться с указом Генеральной прокуратуры УССР и наркома юстиции от двадцать шестого ноября нынешнего года. В нем подчеркивается, что репрессии являются одним из мощных средств преодоления классового сопротивления хлебозаготовкам. Согласно данному указу, разрешено на местах принимать беспощадные меры к кулакам и всем классовым врагам, которые сознательно тормозят или срывают нашу борьбу за хлеб. – Григорий Тимофеевич умолк и, выдержав паузу, спросил: – Ничего не хотите ответить?
– Мы сделаем все возможное, – несмело забубнил под нос Петухов-старший.
– Я все это уже слышал! – снова вспыхнул уполномоченный. – Только кулаки, подкулачники, единоличники и даже несознательные колхозники спрятали хлеб, не желая, чтобы колхоз выполнил план хлебозаготовок.
– Но мы работаем, ищем и кое-что находим, – поднялась с места Ганна Теслюк. Она одернула полу новой кожаной куртки, поправила красную косынку.
– Кое-что? – усмехнулся Быков. – Это "кое-что" в один мешок влезет! По одной картофелине в день приносите!
– Позвольте мне, – поднялся Щербак. – Понятно, что перед нами, товарищи, стоит большая задача. Государству нужен хлеб, мы это хорошо понимаем. Но уже изъяли что можно. Действительно, приходится собирать чуть ли не по одной картофелине со двора. Объясните мне, пожалуйста, где еще взять, чтобы выполнить план хлебозаготовки. Благодарю! – Мужчина сел на место.
– Вот! Умный, рассудительный вопрос! – Быков заходил по помещению туда-сюда. – Хочу довести до вашего сведения, что к перечню компенсационной пищи прибавили продукты длительного хранения.
– Что это такое? – Семен Петухов, не понимая, заморгал.
– Это значит, что будем изымать абсолютно все продукты питания! – объяснил коммунист. – И никакой пощады саботажникам! Все понятно?
– Да! – услышал он в ответ.
Глава 60
Потихоньку скрипнула входная дверь, сообщив о госте. Варя посадила на кровать Сашка, положила ему тряпичную куклу, сохранившуюся на чердаке еще со времен ее детства. Мальчик сразу же отбросил ее в сторону и протянул ручонки к катушкам, нанизанным на веревку наподобие бус.
– Сразу видно: мужчина! – сказала, поздоровавшись, Ольга. – Зачем ему мамины тряпки? Да, Сашуня? Нам трактор или машину подавай!
– Отец пообещал сделать машинку с колесами, – сказала Варя, – колесики даже крутиться будут!
– Где же он их возьмет?
– Сделает из катушек. Хорошо, что когда-то насобирала их целый ящик.
– Катушки тетки Катерины? – спросила Ольга.
– А чьи же? Шила она хорошо, – сказала Варя. – Остались от их семьи на память разве что пепелище да ящик катушек.
– А от дяди Федора не было никакой весточки?
– Ни одной, – вздохнула Варя. – Вывезли их в неизвестном направлении – и как в воду канули.
– Не одни они такие, – грустно произнесла Ольга.
– Киса! – дернула Ольгу за полу Маргаритка, чтобы обратили и на нее внимание.
– Где киса?
– Там! – Девочка показала пальчиком под большую кровать. – Там наша Маша!
– Маша? – переспросила Ольга.
– Так она назвала кошку, – объяснила Варя.
– Мы сейчас ее оттуда выманим! – весело сказала Ольга. Она привязала одну катушку на длинную веревку. – Киса думает, что перехитрила Маргаритку, а мы ее сейчас обманем! Поводи веревкой возле кровати – Маша выбежит.
– Ко мне? – спросила девочка.
– Да, к тебе! Иди играйся, – сказала Ольга, и уже через мгновение хата наполнилась радостными детскими криками и смехом. Даже Сашко в кроватке начал визжать от восторга.
Ольга подошла к сестре, хозяйничавшей около печи.
– Помочь? – спросила.
– Не надо, – ответила Варя, – отдохни после работы. Я печь хорошо натопила, так что ночью можно будет приступать к делу. Сразу предупреждаю: я не пойду опять раскапывать могилу!
– Почему ты такая пугливая? – улыбнулась Ольга.
– Не знаю. Но у меня от страха может разорваться сердце.
– Не припекло тебя, Варя, – сказала сестра. – Клюнет жареный петух – побежишь как миленькая.
– Может быть, – согласилась Варя, – но у меня есть ты!
– Да. – Ольга вздохнула. – Сначала пойду на кладбище, отберу немного зерна, отец смелет на жерновах, а я в это время сбегаю на конец вашего огорода и достану вам рожь. Думаю, что до утра успею испечь по палянице, – рассуждала Ольга. – Хоть бы те черти в сельсовете не сидели до полуночи, потому что сразу же унюхают запах хлеба. А завтра раненько побегу домой, раздам детям по куску, пусть поедят со свеженьким молочком. Главное, чтобы старики не заметили. Пусть давятся сухой картошкой и коржиками, и то пока не отобрали последнюю картофелину.
– И не жалко тебе свекров?
– Нисколечко! – Ольга отмерила пальцем часть мизинца. – Пусть их колхоз накормит! А я буду тихонько подкармливать детей, пока есть зерно в тайниках. Наверное, за месяц-полтора оно закончится, и я не знаю, что будем есть дальше.
– Что-нибудь придумаем, – успокоила ее Варя, хотя сама и не представляла, что будет делать.
– Вот глупая моя голова! – Ольга хлопнула себя ладонью по лбу. – Шла сюда, чтобы рассказать последние новости, а уже забыла!
– Опять что-то страшное? – встревожилась Варя.
– Для нас нет. Во-первых, на днях родила Одарка, – затараторила сестра. – Конечно, всем интересно, от кого. Мальчик такой хорошенький, розовенький, белокурый, и наши любопытные бабоньки сразу помчались к вдове. Все пытались в малыше найти черты лица своих мужей. Да разве угадаешь, на кого похож новорожденный? – усмехнулась Ольга.
– Ты тоже высматривала своего Ивана в нем?
– Нет! – засмеялась Ольга. – Одарка меня заверила, что это не мой жеребец кончик макнул! Я ей верю.
– Выяснили, на кого похож ребенок?
– Не успели, потому что вчера пришли к ней активисты, говорят, что она как единоличник не заплатила много налогов. Одарка в ответ: "У меня было пятеро ртов, которые каждый день хотели есть, а теперь стало на один больше. Уже все продукты отобрали, так из чего я должна платить?" А Ганька ей: "Тебя никто не заставлял стольких детей делать, сама в постель к мужикам лезешь!"
– А что Одарка? Не влепила ей по роже?
– И врезала бы, но я не дала. А Ступа начал опять о новых законах, постановлениях, приказах.
– Ты имеешь в виду председателя колхоза? – уточнила Варя. – Ступака?
– А кого же еще?! Какой он Ступак?! Ступа он! Так вот. Ступа сказал, – продолжила сестра, – что в счет налога у нее изымают корову. Ты понимаешь, что значит для шестерых детей корова? Они же ничего, кроме молока, не видели, а здесь пришли отобрать. Бедная Одарка! Она на коленях молила-умоляла Ступу оставить кормилицу – напрасно!
– Изъяли?
– Конечно! Одарка уцепилась за задние ноги коровы, кричит: "Не отдам!", – а председатель колхоза так и потянул их обеих со двора. Я еле откачала Одарку, думала, что богу душу отдаст.
– Как она сейчас?
– Не знаю, – пожала плечами. – После того мы еще не виделись. Я все думаю, как такое мог совершить ее сосед? Живут на одной улице, он же хорошо знает, как Одарке тяжело без мужика. Ничто его не остановило. А знаешь, что ему в сердцах крикнула вдова? "Если тебя, коммуняка, повесят на суку, то я приду и плюну на тебя!" – вот так!
– Так и сказала? Не побоялась?
– Чего бояться человеку, которого обобрали до нитки? Ей терять нечего.
– Вот беда! – вздохнула Варя.
– Есть еще одна интересная новость! – спохватилась Ольга. – Расскажу – не поверишь! Я бы тоже не поверила, но все видела собственными глазами.
– И что же это за диковина?
– Настоящая диковина! Ходила на работу вместе с Улянидой и ничего такого за ней не замечала. Она странная, молчаливая, ни с кем не разговаривает, что поручат, то сделает. А вчера не вышла на работу. Председатель сам пошел к ней, стучал, добивался – не открыла, поэтому после работы я решила зайти к ней. Мало ли что могло случиться? Живет нелюдимо, одиноко, занеможет – некому и воды подать.
– Что с ней?!
– Слушай дальше! Захожу, дверь не заперта, мне даже страшно стало.
– Тебе – и страшно? – улыбнулась Варя. – Мне кажется, ты самого черта не испугаешься!
– Не перебивай! – недовольно сказала сестра и продолжила: – Захожу в хату, а там натоплено, убрано и слышно, как Улянида тихонько напевает песенку.
– Улянида поет?! – удивилась Варя.
– Представляешь себе такую картину: сидит Улянида, держит на руках спеленатого младенца и мурлычет себе под нос песенку!
Варя от услышанного выпустила из рук чугунок, хорошо, что он был не с кипятком.
– Улянида с ребенком?! – Удивлению Вари не было предела. – Это невозможно!
– Все возможно!
– Может, это не ее ребенок?
– Ее. Сама видела, как она кормила мальчика грудью.
– Вот так новость! – всплеснула ладонями Варя.
Она подумала, что уже давно не видела Уляниду и соскучилась по ней. К тому же не терпелось увидеть ее младенца, поздравить с новорожденным.
– Чего закрутилась, как вьюн на сковородке? – улыбнулась Ольга. – Беги уже к ней, а я развлеку детей. Все равно делать нечего – эти черти еще не разбрелись по домам. – Она кивнула головой в сторону сельсовета.
Варя порылась в старом сундуке, нашла там вышитое девичье платьице. Когда-то тетя Катерина сшила его для Маргаритки, а Варя зимними вечерами на воротничке вышила гладью васильки. Маргаритка быстро выросла из него, платьице было как новенькое. У Уляниды родился мальчик, но одежду на Сашка Варя шила сама, и лишнего не было. Пока ребенок у подруги маленький, то можно одевать и платье. Варя заглянула в горшки, выискивая, что бы взять как гостинец. Не найдя ничего, она налила в небольшую крынку молока.
– Я пойду? – спросила, одевшись.
– Иди, – ответила Ольга. – Только осторожно, не поскользнись, а то молоко разольешь.
Странно, как счастье может украшать человека. Оно будто подсвечивает ясным светом лицо изнутри, и лицо светлеет, лучится, кажется намного красивее, чем на самом деле. Варя смотрела на Уляниду, которая перестала быть похожей на нелюдимую ведьму. Роженица светилась, держа возле груди маленький кусочек того счастья, которое делает женщину-мать очень красивой. Даже глубоко посаженные невыразительные глаза ее стали лучше – в них был отблеск самой жизни.
– У меня мальчик, – сказала Улянида, качая на руках младенца.
– Знаю, вижу, – сказала Варя. – Я принесла тебе молока и маленький подарочек.
– Его зовут Иванко, – пояснила Улянида, будто не услышав Вариных слов.
– Иванко? Красивое имя.
– Иванко тоже красивый!
– Где же твой мужчина, Улянида? Женится ли теперь на тебе? – спросила Варя, не надеясь на вразумительный ответ.
– Он есть, – ответила женщина, – и это хорошо.
– Почему же тогда он прячется от людей?
– Нельзя любить двух сразу, но он меня любит.
– Так он… женат?! – догадалась Варя.
– Перед Богом я одна его жена, – любуясь ребенком, сказала Улянида.
– Он не будет с тобой жить? – допытывалась Варя, пока Улянида была настроена на разговор.
– Нет.
– Хоть не бросит тебя?
– Один раз бросил, ушел к другой, молодой и красивой, но узнал, что я беременна, сразу же вернулся.
– Теперь вы вместе?
– И вместе, и нет.
– Я вспомнила, – улыбнувшись уголками губ, сказала Варя, – как ты когда-то говорила, что у тебя будет мальчик. Ты все знала!
– И все, и не все!
– Ты будешь хоть когда-нибудь со своим любимым?
– Я всегда с ним.
– Даже если его нет рядом?
– И тогда, – мечтательно промолвила Улянида.
Варя почему-то вспомнила Андрея. Он тоже с ней рядом. В мечтах, но всегда…
Глава 61
Опять активисты пошли по хатам. Часто люди с вечера спешили запереть калитки и двери и не зажигали свет. Когда приходила комиссия, ее члены долго стучали в двери, а в доме сидели тихо, будто никого нет. Даже дети приучились не шуметь и вообще не подавать голос. Чаще всего активисты ходили по вечерам. Днем кто-то был на работе, кто-то занимался хозяйством, а под вечер семьи обычно сидели по домам. И тогда полупьяные комсомольцы и коммунисты имели возможность "прижать саботажников". Их ненавидели, но и боялись. Каждый из крестьян в любой миг за малейшее сопротивление мог быть объявлен врагом, препятствующим выполнению плана хлебозаготовки, и сразу же отправлен "к белым медведям". День как-то развеивал людские страхи, но с наступлением темноты ужас приближался к хатам, прятался между сараями, выглядывал из-за каждого дерева, угла дома, сидел возле дымоходов на крышах, готовый каждый миг налететь на человека, сковать по рукам и ногам, парализовать волю. И некуда было от него спрятаться, он был всюду, вместе с командой активистов.
Варя уже собралась идти домой. Бабушку накормила, одела ее в любимый теплый жилет и вязаные шерстяные носки. Правда, старушка целый вечер капризничала. То все звала невестку, то упрекала Варю, что та морит ее голодом.
– Почему ты мне не налепишь вареников? – капризничала бабка. – Я уже сколько раз просила тебя? Хочу вареников с картошкой и шкварками!
– Еще не резали свинью, – проглотив застрявший в горле ком, ответил отец.
– Так старое сало поджарьте!
– Нет уже. Закончилось.
– Что вы за хозяева? – возмущалась бабушка. – У нас всегда хватало сала до свежины. Дохозяйничались? Позовите Надю, я попрошу ее налепить вареников. Пусть сходит к Трофиму, что-нибудь обменяет на маленький кусочек сала. Много ли мне надо?
– Завтра, – как можно спокойнее ответила Варя, – я завтра слеплю.
Варя надеялась, что на следующий день бабка не вспомнит, что было вчера.
– Не волнуйся, Варя, – сказал отец, выйдя во двор, чтобы проводить дочку. – Все старики становятся капризными, хуже маленьких детей.
– Хорошо, – ответила Варя. – И все-таки жалко бабушку.
– Если ей объяснить, что случилось в последнее время, она не поймет.
– Может, оно и к лучшему?
Варя прислушалась. На улице были слышны человеческие голоса. Неужели опять идут "искатели" чужого добра?
– За плечами у них лопата, идут на хутор щедровать, – тихо сказал отец. – Кажется, доченька, к нам опять пожаловали "щедровальщики".
– Опять?! – испуганно прошептала Варя.
Черножуковы не ошиблись. Активисты, как их крестьяне прозвали, "красная метла", направились к Вариной хате. Стали рыскать по всем углам. Варя сидела, держа Сашка на руках. Ребенок капризничал и плакал, потому что было время его кормления. Василий сел в углу комнаты, склонив голову, чтобы не видеть "буксиров". Хорошо, что рядом с Варей был отец. Он посадил на колени Маргаритку, обнял девочку и гладил ее по головке. Девочка испуганно поглядывала в сторону непрошеных гостей, готовая вот-вот расплакаться. Павел Серафимович что-то нашептывал мягким голосом на ушко ребенку, и Маргаритка успокоилась. Она прижалась всем своим маленьким тельцем к дедушке, спряталась в его больших объятиях.
Варя взволнованно наблюдала, как нашли небольшой узелок муки, бросили его в корзину. На припечке стоял чугунок с тремя помытыми картофелинами – нашли. Три картофелины полетели в корзину. В печурке за печью, где сушились пеленки ребенка, нашли одну свеклу – в корзину ее! Маленький узелок пшена, приготовленный для молочной каши детям, вытащили из кармана кожуха – забрали.
Ганна полезла в печь, рогачами достала горшочек с молочной кашей для Сашка. Нашла ложку, начала отхлебывать прямо из горшочка.
– Оставь ребенку, – не выдержала Варя.
Ганна рассмеялась Варе прямо в глаза. Комсомолка показательно вылила кашу из горшочка на пол.
– Что же ты делаешь?! Чем я буду детей кормить? – дрожащим голосом спросила Варя.
– А ты зарежь одного ребенка и накорми им другого! – зло пошутила Ганна.
– Смотрите, что я нашел в сенях! – радостно сказал Семен, затаскивая в хату небольшой деревянный бочонок.
– Что там? – заглянула Ганна. – Квашеная капуста? Поищите еще в сараях, – приказала она, – там должно что-то быть.
Варя смотрела, как бывшая подруга присела на корточках перед бочонком и стала есть, доставая капусту руками. Было противно наблюдать, как куски капусты падали ей на грудь, а она все хрустела, как конь. Сашко расплакался так, что Варя уже не могла его успокоить.
– Да заткни ты его, – раздраженно бросила Ганна, – а то у меня аппетит от крика пропадет.
– Это ребенок плачет, увидев тебя, красная ведьма, – тихо сказал отец.
Ганна услышала. Она перестала жевать, вытерла ладонью подбородок.