– Не надо, доченька, – глухим голосом сказал отец. – Ты думай о детишках, а матери они уже не нужны.
– Прости меня, родненькая, – сквозь слезы выговорила Варя и разрыдалась.
Павел Серафимович поднял с пола тело матери, положил на кровать, закрыл покойной глаза.
– Уходят Черножуковы, – грустно сказал он. – Теперь я самый старший в семье.
Бабку Секлету похоронили на кладбище рядом с Михаилом. Когда Варя возвращалась с похорон домой, увидела возле двора соседку. Ониська кого-то высматривала, кутаясь в теплый бабушкин шерстяной жилет. Кто стащил любимые бабушкины носки, Варя не знала. Если бы узнала, что Ганька, не удивилась бы.
Глава 65
Уже никого не поражали смерти односельчан. Крестьяне теперь подолгу не перемывали косточки своим соседям и знакомым. Лишь обменивались новостями: "Кто?" – "Бурлачка старая". – "А ее муж?" – "Умер еще на той неделе". – "Слышали, Климчиха отвезла на кладбище сразу двух детей?" – "Старших или младших?" – "Младших. Старшие еще живы". – "А кого это сегодня Мария Славская на санках потянула?" – "Наверное, мать". – "Говорят, нищенка замерзла в поле за селом". – "Да одна ли? Их вон сколько ходит по селам". – "И когда такое было, чтобы без гроба людей хоронили?" – "А где ты столько гробов наберешь? Мертвым уже все равно, а живым надо как-то выживать". – "Выживешь здесь! Активисты и паутину по хате пособирают, если найдут!" – "Если бы можно было забрать душу, так и ту забрали бы!" – "У меня и мыло унесли!" – "А у меня – новый кожух. Черти бы их взяли!"
Такие разговоры Кузьма Петрович слышал не раз. Он с жалостью смотрел, как, падая от слабости, люди тянули за собой сани с телами умерших членов семьи. Уже никто не думал о том, чтобы отпеть покойника как подобает и положить в гроб. Умершего заворачивали в старую дерюгу и везли на кладбище. Хуже было дело, когда умирал одинокий человек в своей хате и никто об этом не знал. Кузьма Петрович не раз докладывал Быкову и Лупикову о том, что нужно как-то организовать захоронение мертвых. Обычно о найденных трупах сообщали председателю сельсовета, он в свою очередь обращался к председателю колхоза. Ступак выделял подводу, которая везла покойника на кладбище. С середины января число умерших заметно увеличилось, поэтому Кузьма Петрович опять на совещании затронул вопрос о захоронении людей.
– Бывает, что за день умирает несколько человек, – сказал Щербак. – Работа председателя сельсовета сводится лишь к тому, чтобы бегать в колхоз за подводой. К тому же участились случаи, когда трупы лежат в закрытых хатах по неделе и никто об этом не знает.
– Ага! Конечно! – с места вставил Лупиков. – Они все знают! Не успел кто-то умереть, как в хате уже рыщут соседи в поисках добычи. Тянут домой все, что плохо лежит: и остатки еды, и посуду, и постель, и одежду. Только и в голове: что бы стянуть?
– Считаю целесообразным, – продолжил Щербак, не обратив внимания на неуместную реплику Лупикова, – организовать захоронение людей правлением колхоза.
– А конкретнее можно? – несколько нервно спросил Быков.
– Нужно назначить колхозника на эту работу, чтобы проверял хаты, из которых не выходят люди. Надо выделить подводу, на которой он объезжал бы улицы, выявляя брошенные трупы. Пусть этот человек копает могилы и занимается захоронениями. Нельзя допускать, чтобы умершие лежали на улицах.
– Хорошо, – на удивление легко согласился Быков. – Кого из колхозников пошлем на такую работу? – обратился он к председателю колхоза.
– Сразу трудно сказать. – Ступак поднялся. – Колхозники не хотят трудиться, приходится каждого выгонять силой. А здесь такая работа…
– Какая "такая"? – поморщился Быков. – Работа как работа.
– Я имел в виду – нелегкая, – пояснил Семен Семенович. – Нужен сильный мужик, чтобы мог и на подводу затащить покойника, и яму выкопать. Даже мужики, которые были здоровые и сильные, еле ноги передвигают. Недавно согнал с кровати Андиенко Степку, он дошел до колхозного двора, упал как сноп и умер на месте. Надо найти сильного и давать ему есть.
– Пантеху возьми, – посоветовал Лупиков. – Этому дураку все равно, живой человек или мертвый. Пусть ездит и собирает трупы.
– А чем его кормить? – поинтересовался Ступак.
– Возложим эту задачу на актив, – сказал Лупиков. – Сейчас многие крестьяне не платят налог на сады, так что активистам есть занятие. Пусть изымают продукты у неплательщиков и из этого фонда выделяют хлеб Пантехе.
– Тогда нужно установить, что именно и в каком количестве будем платить, – заметил Щербак.
– Четыреста граммов хлеба на день, – сказал Быков. – Этого хватит, чтобы поддерживать его силы.
– Позвольте еще, – попросил слово Щербак. – Дети пропускают занятия в школе.
– Потому что не во что обуться, – пояснил Жабьяк. – Кто виноват, что дети босые? Родители, которые не заботятся о своих детях. Мы же не можем купить обувь каждому ученику?
– Но часть детей ходила бы в школу, если бы было организовано питание.
– Ты хочешь, чтобы меня завтра же арестовали за разбазаривание колхозного добра? – недобро сверкнул глазами Быков.
– Я не имею в виду хлеб, – сказал Щербак. – Слышал, что в некоторых колхозах готовят болтушку из молотой кукурузы и макухи. Хотя бы так. – Он помолчал и прибавил: – Пока что.
Быков потер пальцем переносицу.
– Думаешь, улучшится посещение школы? – спросил Щербака.
– Уверен, что да!
– Хорошо. Мы с председателем колхоза решим этот вопрос.
– Спасибо, – сказал довольный Кузьма Петрович.
Щербак радовался, но сдерживал свои чувства, не выставляя их напоказ. Это была победа. Пусть небольшая, но та, которая спасет жизнь не одному ребенку. Конечно, он не мог повторить то, что услышал от сельского учителя, потому что слово "голод" было под суровым запретом. Учитель Фома Федорович рассказал о том, как зашел в класс и написал на доске ноты. Дети переписали, заучили их. Учитель хорошо играл на скрипке, поэтому взял в руки смычок, начал задавать тон, чтобы ученики пели. Никто и рта не раскрыл. Он второй раз повторил попытку, но на него молча смотрели тридцать пар грустных детских глаз. Учитель накричал на них, угрожал пойти к директору школы, а дети молча смотрели на него. Им было безразлично: они не хотели петь, а хотели есть. Тогда один ученик его спросил: "Правда, что можно есть человеческое мясо? Говорят, оно сладкое и вкусное".
Глава 66
Уже полностью опустело корыто, закопанное в могиле, уменьшались последние запасы картофеля и свеклы, спрятанные на чердаке сельсовета. Каждый день Варя просыпалась со страхом от одной мысли: чем кормить детей, когда доедят все? Дети заметно похудели. Даже всегда оживленная и веселая Маргаритка стала грустной и все чаще ложилась отдохнуть в кровать. Ручонки Сашка раньше были полненькие, будто ниточками перевязаны, а теперь стали похожи на тоненькие веревочки. Мальчик постоянно плакал. Даже детский плач стал тише и слабее, казалось, что это скулит побитый щенок. Было коровье молоко, однако и оно не могло спасти положение. Корова давала молока все меньше и меньше – сено вывезли активисты, потому что стало нечем кормить колхозный скот. Остатки, спрятанные на чердаке коровника, таяли на глазах. Даже сейчас было понятно, что сена до весны не хватит, муки, чтобы прибавить в пойло, не было, картофельные очистки – и те перестали давать корове.
Посоветовавшись с отцом, Варя начала собирать картофельные очистки и прятать их. Надеялись, что весной ими засадят огород, а если совсем не станет еды, то съедят и их. У коровы от плохого кормления вскоре запали бока, заметно уменьшилось количество молока. К тому же им приходилось делиться с родителями мужа, которые уже не вставали с кровати – очень ослабели. Два раза в неделю приходила за молоком Ольга, у которой случилось несчастье. У них умирала от какой-то болезни корова, поэтому они быстро ее прирезали. Небольшую часть мяса оставили себе дома, а остальное Иван, выпросив в колхозе коня, повез, чтобы либо продать, либо выменять на муку. На полпути к городу его перехватила банда, отобрали у Ивана все мясо. Хорошо, что на коленях вымолил не убивать его и не забирать лошадь, потому что скот колхозный. Грабители пожалели мужчину и его детей, но семья осталась и без мяса, и без хлеба. Ольга уже вытащила все зерно из тайника в могиле на кладбище, теперь большая семья доедала то, что спрятали.
По ее мнению, единственным спасением был обмен вещей и одежды в России. Несколько раз она намекала на это Варе и отцу, но сестра колебалась. Придя в очередной раз за своей порцией молока, Ольга вернулась к разговору об обмене.
– Слышала от людей, что в России можно выменять полотно на муку, – начала она. – Конечно, много не дают, но кое-что можно взять. Одаркина знакомая из соседнего села рассказывала, что за большую шаль дают мисочку муки. Оно, конечно же, немного, – рассуждала Ольга. – В добрые времена такого не было, а сейчас миска муки – жизнь на несколько дней для целой семьи. Меняют на муку даже женские юбки и блузки, я уже не говорю об отбеленном полотне.
– Оля, ты же видишь, что творится, – заметила Варя. – Случай с Иваном…
– Так те банды караулят добычу под мостами и в лесах вокруг сел, – перебила ее Ольга. – Дорога в Россию свободна от грабителей, они же не дураки – знают, что туда везут тряпки. Зачем они им?
– Но оттуда же везут продукты, – возразила Варя.
– Все равно по этим дорогам можно проехать! – не успокаивалась Ольга. – Главное – обойти вооруженные кордоны. Энкавэдэшники страшнее бандитов, да и то многих запугают и гонят домой. У меня есть платки – и красные, и желтые, и зеленые, большие и маленькие, полотно валяется в сундуке без дела, разве что им обмотаться и ложиться на подводу Пантехи.
– У меня тоже такого добра хватает, – сказала Варя и прибавила: – Пока что. Смотри, дадут приказ об изъятии полотна.
– Вот и я о том же! Пропадет все, а мы от голода вспухнем. Я бы сама поехала обменяла хоть немного, но на чем? Выехать поездом невозможно – в Россию не пускают. Мужчины заскакивают в товарные вагоны на ходу. Погибает много, ведь очень большой риск, но лучше уж попытаться, чем умереть от голода. Я не смогу на ходу вскочить, тем более с вещами, – сказала сестра, – а лошади нет.
– Слушаю я вас здесь, девчата, – вмешался в разговор отец; он сделал машинку Сашку и опять начал что-то мастерить, – и пришла мне в голову одна мысль.
– Какая? – почти в один голос спросили сестры.
– Сейчас я сбегаю в одно место, – сказал отец, – скоро вернусь, и тогда узнаете.
Отец куда-то пошел, а сестры сидели на скамье, наблюдая, как Маргаритка играет с кошкой. Кошка Маша стала похожа на скелет, обтянутый кожей с шерстью, которая теперь некрасиво торчала в разные стороны. Девочка схватила кошку за хвост, который из пушистого превратился в крысиный, послышалось недовольное "Мн-я-я-в!". Маргаритка испуганно отдернула ручку.
– Не трогай, поцарапает, – предупредила Варя. – Лучше поиграй с ней "мышкой".
Девочка начала бегать с катушкой, прицепленной к веревке, приглашая кошку поиграть, но Маша лишь несколько раз лениво коснулась лапкой "мышки" и подошла к хозяйке. Кошка потерлась о Варины ноги, потом села напротив нее и, глядя прямо ей в лицо своими большими желтыми глазами, жалобно замяукала.
– Что тебе дать? – Варя погладила кошку. – Капля молока утром и кусочек хлеба вечером – вот и все! Больше нет ничего.
Кошка опять замяукала, выпрашивая поесть.
– Будешь мяукать – выгоню на улицу! – предупредила Варя.
– Маша будет спать со мной? – спросила девочка.
– Если будет хорошо себя вести и не мяукать, – ответила Варя.
Девочка погладила кошку.
– Не плачь, Маша, – сказала она кошке, – а то мама выгонит тебя на улицу. Там холодно!
Маргаритка подхватила кошку на руки, потянула в кровать.
– Если не хочешь, чтобы твою Машу съели, не выгоняй на ночь на улицу, – сказала Ольга.
– Не замерзнет, я ее закрываю в коровнике, – пояснила Варя, не поняв слов сестры. – Когда в хате на ночь оставляем, до утра горшками тарахтеть будет – она тоже голодная.
– Я не о том. Ловят кошек и собак, чтобы их съесть, – объяснила сестра.
– Правда?! – Варя округлила глаза. – Я думала, это лишь слухи.
– Какие там слухи?! Когда умирают дети от голода, не только свою собаку им скормишь.
– Но кошка и собака… Они же как члены семьи. К ним привыкаешь, их любишь, они тебя любят.
– А если нет выбора? Что тогда? Едят не только домашних животных, но и крыс ловят, ворон и тех стало меньше, только никому об этом не говорят.
– Неужели и крыс едят? – тихо произнесла Варя. – Какой ужас!
– Ужас, когда детей ловят и режут, – тихо, чтобы не слышала Маргаритка, сказала Ольга. – Ходят слухи, что в городах женщины заманивают конфетами или хлебцем детей к себе, потом их убивают, варят из них мыло и меняют его на продукты.
– Не может такого быть! – глухо отозвалась Варя. – Ребенка на мыло?! Как можно?
– Не знаю, – Ольга помолчала. – Может, это ложь, но за что купила, за то и продаю. А вот Василина Хомич ходила в город что-то менять или торговать, так принесла новость еще пострашнее.
– Разве может быть что-то ужаснее?
– Василина рассказала мне по секрету, что женщины боятся оставлять детей одних и на минутку – крадут малышей. И такое повсюду: и в селах, и в городах. Рассказывали, что одна женщина купила у спекулянтов миску студня, начала есть, а там маленький детский пальчик.
– О господи!
– Женщина испугалась, – продолжила Ольга, – побежала в милицию с этим студнем, нашли эту спекулянтку, арестовали. Она тогда и созналась, что уже пятерых детей зарезала, варила из них студень и по дешевке продавала на базаре, чтобы своих детей спасти. Даже детскую одежду стирала и выменивала ее на продукты. Говорили люди, что у нее произвели обыск и нашли еще не выстиранную окровавленную одежду, а под кроватью в тряпке – спрятанную детскую голову.
– Не приведи Господи, – Варя перекрестилась на образа́, – такой кошмар!
– Я к чему? Не оставляй детей одних, потому что нищих теперь полно, – посоветовала сестра. – Никогда не угадаешь, что у них в голове.
– Мы и не пускаем в хату, хотя очень их жалко, – сказала Варя. – Ты же знаешь, всех предупредили, что запрещено пускать посторонних.
– Запрещено! Только и слышно: запрещено, нельзя, ты должен оплатить. Уже в печенках сидят!
– А как там твои свекры?
– Старая лежит. Наверное, скоро Богу душу отдаст, – сообщила Ольга. – Веришь, иногда думаю, что лучше было бы, чтобы она скорее умерла, – на одного едока меньше станет. И грех так думать, а лезет такое в голову.
– А Олеся? – спросила Варя. – Живем рядом, а видимся редко. Я до сих пор не призналась отцу, что Осип ее побил за то, что пришла на похороны бабушки.
– Скотина этот Осип! – возмущенно сказала Ольга. – У них теперь дома всего вдоволь. Ониська купается в достатке как сыр в масле. Как-то Олеся стащила немного муки, принесла мне в узелке, чтобы никто не знал, а во второй раз не удалось. Заметила старая ведьма, доложила Осипу, тот сильно отколотил девку. Теперь никуда из дома ее не отпускают.
– Одарка как там? – поинтересовалась Варя.
– Двух детей похоронила, а еще четверо на ее шее. Нет ни коровы, ни козы, ни хлеба. Так как ей, думаешь? Увидела бы ты Одарку – не узнала бы! Куда делось пышное тело! А помнишь, какая грудь у нее была? Теперь два пустых мешочка болтаются.
– Оля, а правда, что сейчас у женщин на исподней рубашке чисто, нет крови?
– Да, – утвердительно кивнула она, – когда женщина истощена, то нет. А как там твоя подруга Маричка? – поинтересовалась Ольга.
– Не очень, но как-то держится. Она все еще ожидает Павла, надеется, что он вернется и спасет их от голода. А от него ни одной весточки, хотя должен уже был добраться до нового места.
– Мог и погибнуть где-то, – предположила сестра, – могли и арестовать, а мог просто бросить, чтобы выжить самому.
– Но ведь здесь остался его ребенок.
– Может, и вернется. Что мы все о ком-то говорим? Давай подумаем, как нам выжить, – предложила Ольга.
Глава 67
Павел Серафимович вышел из дома и первого увидел мужчину – около своего двора стоял Константин. Черножуков поздоровался с соседом и, хотя не очень верил в приметы, подумал, что это хороший знак – увидеть первым не женщину, а мужчину. Павлу Серафимовичу и правда повезло. Он случайно встретил Щербака на улице, поздоровался.
– Кузьма Петрович, – обратился как подобает, – у меня к тебе большая просьба, – сказал сразу.
– Какая же? – спросил он.
– Нужда в нашей семье, большая нужда! Хлеба не осталось ни граммочки, а у меня дети, внуки – все голодают, – пожаловался мужчина.
– Верю, Павел Серафимович, – вздохнул Щербак. – Всюду такое творится. Чем я могу тебе помочь?
– Хотел было поехать в Россию, поменять вещи на муку. Правда ли, что там нет голода? – понизив голос, спросил мужчина.
Кузьма Петрович оглянулся.
– Это правда, – тихо ответил он. – Там лучше положение, чем у нас. Так что ты хотел попросить?
– Лошадь.
– Лошадь?
– Да! Не понесу же я на себе полотно? А я бы тихонечко поехал и через несколько дней вернулся бы. К председателю колхоза я не могу обратиться с такой просьбой, потому что заранее знаю, что откажет. Я же не колхозник, а кулак, враг. Кулак, у которого ничего не осталось, – грустно сказал Павел Серафимович.
– Очень рискованная задумка.
– Знаю. Но это единственный выход.
– Дать лошадь? – переспросил Щербак, размышляя.
– И телегу, ведь весь инвентарь изъяли.
– Хорошо, – согласился Кузьма Петрович. – Я могу взять лошадь на несколько дней, будто для себя. А если с тобой что-нибудь случится в дороге? Если ты не вернешься? Как я объясню исчезновение колхозного скота? Меня же сразу – на расстрел.
– Если не вернусь через три-четыре дня, – сказал, подумав, Павел Серафимович, – доложишь руководству, что я пришел в твой двор, украл коня и куда-то отправился. Пусть тогда меня ищут.
– Ну ты и сочинил! – покачал головой Щербак. – Мне надо подумать.
– Я не могу ждать. Если отказываешь, то так и скажи.
– Хорошо. Я согласен.
– Вот спасибо! – радостно сказал Павел Серафимович, а потом прибавил: – И еще одна просьба.
– Какая?
– Можешь мне дать моего Буяна? Он все дороги со мной объездил, все их знает. Я уже все обмозговал, – возбужденно говорил мужчина. – Если буду возвращаться и заболею в пути, то конь сам довезет меня домой.
– Хорошо, – улыбнулся Щербак. – Дам я тебе Буяна. Только о нашей договоренности никому, даже своим домашним ни слова.
– Да что я, враг себе?
– И будь осторожен, – предостерег парторг, – везде полно милицейских заслонов, да еще и грабители сидят по лесам.
– Знаю, но я должен вернуться, – сказал он. – В моих руках не одна жизнь. Спасибо тебе!
Павел Серафимович пришел домой с доброй новостью и подводой с конем.
– Девчата, открывайте свои сундуки, – сказал он, – я еду в Россию!
Варя на радостях расцеловала морду Буяна. Конь узнал бывшую хозяйку, начал тыкать губы в ее ладони. Не выдержала Варя, принесла ему комочек сахара, решив, что отдает свою порцию.
Отец на сани простелил соломы, принес в рядне сена.