– Пришлось ограбить Ласку, – сказал отец, – но что поделаешь? Нужно же коня кормить, и не один день.
– Отец, я поеду с вами, – заявил Василий, вернувшись от своих родителей.
– Исключено! – категорически заявил Павел Серафимович.
– Нельзя одному отправляться в такую дальнюю дорогу, тем более зимой, – настаивал зять.
– А Варя? Как она одна, с детьми?
– Как-то перебьется несколько дней.
– Ты думаешь, что она справится и с детьми, и с твоими родителями? С кем оставлять дома детей? Ты же слышал, что детей крадут и едят? А если с нами обоими что-то случится в дороге? Она же останется совсем одна! Нет, ты должен быть дома, чтобы о них заботиться. Я хочу быть уверенным, что Варя не одна.
В конце концов Василий согласился. На сани уложили отбеленное домотканое полотно, вышитые рубашки и полотенца, новые Варины юбки, платки. Накрыли все старыми дерюгами, присыпали сеном.
– Я налью вам в бутылку молока на дорогу, – сказала Варя отцу, – положите за пазуху, чтобы не замерзло. Немного хлебца нарезала, – подала завернутую в тряпку краюху.
– Молоко не возьму, – категорически заявил отец. – Доеду до Данилова колодца, там воды напьюсь. А хлеб заберу.
– Я еще и несколько вареных картофелин вам дам, – пообещала Ольга.
Василий собирался заехать с отцом к Ольге, чтобы та дала свои вещи для обмена, а потом проводить его за село. Они с Ольгой вышли во двор, в хате остались отец с Варей.
– Только не вздумай плакать. – Отец подошел к дочке, улыбнулся. – Ты, Ласточка, держись, – мягко сказал он, – я вернусь. Обязательно вернусь. Детишек береги, заботься о них.
У Вари в горле застрял комок. Отец будто прощался, давая установки. У нее задрожали губы, на глаза навернулись слезы, но она сумела овладеть собой и даже улыбнуться.
– Вот так уже лучше! – одобрил отец. – Помни, что ты у меня самая лучшая!
– Берегите себя, папа, – попросила Варя. – Я буду вас ждать.
– Вот и хорошо, Ласточка! Мне пора. Счастливо! – Отец улыбнулся, обнял дочку. Она прильнула к его плечу. – Только пообещай мне, что не будешь плакать.
– Не буду. – Варя посмотрела отцу в глаза. Она не знала, увидит ли его еще когда-нибудь.
Глава 68
Тяжелое, невероятно долгое ожидание. Варе казалось, что время вообще остановило свой ход. Длиннющая ночь не спешила заканчиваться, утро все тянулось, а день не хотел пускать на смену вечер. Варя испытывала нечеловеческую усталость – то ли от ожидания отца, то ли из-за постоянного тихого капризного плача младшего ребенка. Она время от времени прикладывала к груди мальчика. Сашко жадно и больно ловил ротиком соски, пытаясь выцедить хотя бы каплю материнского молока, но грудь была почти пустая. Малыш сжимал ее зубками, и Варя морщилась – жгли незаживающие ранки. Нужно потерпеть, пока ребенок позабавится грудью, успокоится хотя бы ненадолго.
Варя осторожно освободила грудь, когда малыш заснул, переложила его в кровать.
– Мама, – начала хныкать Маргаритка, – я хочу кушать.
– Дочечка, – Варя взяла со стола миску, – иди ко мне, я тебе дам свеклы.
Покормила ребенка отваром из свеклы. Сладковатая еда – потертая свекла, отваренная в воде, но без хлеба. Через час ребенок опять захочет есть – отвар лишь имеет сладкий привкус, в действительности же на большой чугун кладется одна небольшая свекла, а хлеб будет вечером. Каждому по маленькому кусочку. Детям с молоком, взрослым – с отваром, в котором плавают вишневые веточки. Вскоре не будет и такого – придется вырубить вишню, яблони и даже заросли сливняка вокруг могил. Одичавшие кусты слив никогда не родили и никому не мешали. Теперь они – их доход, а с дохода надо будет платить налоги. Вырубят заросли сливняка – обнажатся грустные и одинокие кресты на могилах.
– Мама, дай хлебца, – опять плачет дочка.
– Маргаритка, не капризничай, – Варя погладила ее по головке, – нет хлебца.
– Молочка дай! – просит.
– И молочка пока что нет.
– А ты возьми у коровки.
– Не дает.
– Почему? Она плохая?
– Нет, она очень хорошая, но сейчас у нее молочко закончилось, – объясняет Варя и предлагает: – Ложись на кровать, я тебе сказочку расскажу.
Девочка послушно укладывается в постель, складывает ладошки "лодочкой", просовывает их под щечку.
– Я послушаю сказочку, и ты мне дашь хлебца? – хитро щурит глазки.
И так всегда. Все время разговоры сводятся к еде. Завтра будет на утро "суп" – сваренная на воде измельченная картофелина и крупица соли, и опять будет "чай" из вишневых веточек. А на вечер – последний кусок хлеба, где больше отрубей из проса, чем муки.
– Мама, сказочку! – Маргаритка касается руки матери, и Варя выходит из задумчивости.
– Да, моя дорогая, – произнесла Варя. – Я тебе расскажу сказочку о…
Варя задумалась. Сказку о Колобке? Нельзя – в ней речь идет о вкусном розовом Колобке, испеченном из муки. Может, об Ивасике-Телесике? Варя лихорадочно вспоминает все подробности народной сказки. Нет, нельзя. Там дед с бабой делят между собой пирожки. О Лисичке и Волчище? Опять не то, потому что и там говорится о еде. И почему во всех сказках кто-нибудь что-нибудь ест?! Кто придумал такие сказки?
– Мама, дай мне немножечко сахара, и не нужно сказочки, – просит девочка.
Варя не выдерживает. Идет к большой кровати и, заслонив собой подушку, достает из небольшого мешочка маленький сладкий комочек. Она со страхом коснулась сумки – осталось совсем мало. Поправила подушку, положила в раскрытый ротик лакомство.
– Держи, моя птичка, – сказала Варя, – но не жуй сразу, а пососи. Закрывай глазоньки и соси долго-долго, пока не заснешь.
Девочка довольно улыбнулась и закрыла глазки. Варя укрыла дочку одеялом – есть надежда, что ребенок заснет. Она подошла к окну, выглянула на улицу. Когда же вернется отец? И Василий задержался у своих родителей. За окном – тихая безлюдная улица. Приоткрылась входная дверь дяди Костиной хаты. Мужчина медленно выходит неодетый во двор, пошатываясь, тенью продвигается мимо хаты, опираясь на стены здоровой рукой. Он сел на завалинке, наклонил голову. Отдохнув, снова начал медленно двигаться, держась здоровой рукой за стену. Сосед вышел на улицу и, собрав силы, поковылял через дорогу, направляясь ко двору Черножуковых. Варя бросила взгляд на кровать – дети спали. Она обула валенки, накинула на голову большой платок, вышла во двор навстречу соседу.
Дядя Костя уже доковылял до их усадьбы. Он сидел во дворе на снегу под хатой, опершись спиной на стену.
– Дядя, замерзнете так! – сказала Варя, направляясь к мужчине.
Она подошла к нему ближе. Его лицо было серого оттенка, как сухая земля, измученное-измученное и безразлично-спокойное. Тяжело дыша, переводя дыхание, дядя Костя произнес:
– Варя, прошу тебя… Дай мне… Хоть какую-то каплю еды. Хоть что-нибудь дай…
Варя метнулась в хату. Достала из тайника хлеб, отломила кусочек, в сенях макнула его в воду. Дрожащей рукой человек взял хлеб, положил в рот, начал жевать. Вдруг он медленно скользнул по стене набок, будто захотел прилечь отдохнуть, подогнул под себя ноги, скорчился и замер, не успев проглотить кусочек.
– Дядя… – Варя наклонилась над соседом и увидела, что он уже не дышит.
Преодолевая в себе страх, она отошла от умершего. Затем оделась и вышла на улицу – нигде никого. Даже не слышно собачьего лая. Всегда в мороз собаки лаяли без причины, скорее чтобы согреться, а теперь тихо. Неужели и вправду их съели люди, которым они верно служили, охраняя дворы от посторонних? Нужно дождаться подводы, которая собирает умерших. Спросить бы кого-нибудь, когда она ездит, да не у кого. И детей одних в хате оставлять нельзя, потому что еще украдут. Василий тоже задерживается. Может, родителям совсем плохо?
Варя уже начала замерзать, к тому же забыла прихватить варежки. Возвращаться домой и проходить мимо скрюченного умершего Варе не хотелось, поэтому она начала пританцовывать, чтобы согреться. Никогда не думала, что так обрадуется придурковатому Пантехе. О приближении подводы известил монотонный скрип не смазанного дегтем колеса. Варя увидела, как телега движется по притихшей улице. Когда подошла ближе, Пантеха натянул вожжи, остановил лошадь. На телеге лежало несколько человеческих тел, замотанных в тряпье и старое рядно.
– Там, во дворе, – указала ездовому.
Пантеха усмехнулся, показав редкие гнилые зубы, пошел за покойником. Он вынес на руках тело, как дрова, бросил на телегу сверху, на другие тела.
– Может, – сказала Варя, – какую-то дерюгу найти, чтобы замотать?
– Не надо! – хихикнул Пантеха.
Он подошел к подводе, потянул рядно, которым было прикрыто тело на самом краю телеги. Варя оцепенела от увиденного. Откинув голову, лежала мертвая женщина с широко открытым ртом. На ней была лишь исподняя рубашка, белая, с вышитыми вокруг шеи красными ягодами калины. На лице серовато-коричневого оттенка выпученные, увеличенные глаза, застывшие в отчаянии, уставившиеся невидящим взглядом в небо. Сколько ей было лет? Сорок? Пятьдесят? Возможно, даже тридцать? Трудно было определить, ибо все тело, ставшее похожим на обнаженный скелет, обтянутый тонкой кожей, было покрыто многочисленными морщинами. Когда Пантеха потянул ткань, у женщины медленно сползла с телеги коса, свесилась вниз. Ездовой дернул вожжи, подвода скрипнула колесами, сдвинувшись с места. Варя не могла оторвать взгляд от волос умершей женщины. Совершенно усохшую голову обрамляли пышные, на удивление красивые черные волосы, заплетенные в косу. Подвода тихо двигалась по улице, а длинная толстая коса свисала с нее до самой земли, плавно тянулась по наезженной в снегу колее. Черная как ночь коса и белый снег. Смерть на земле под небом, которое одно на всех…
Глава 69
Возвращение отца из России стало настоящим праздником. Когда Павел Серафимович приехал среди ночи домой, в хате возродилась надежда на спасение. И вернулся он не с пустыми руками! Привез три пуда муки, четыре буханки черного, но настоящего хлеба и даже десять килограммов крупы, которой кормили скотину в колхозах. Никто не задумывался, на сколько хватит этой еды, которая казалась целым богатством. Варя с Василием быстро занесли узлы в хату. Лишь когда окна плотно завесили половичками и платками, зажгли свет. Варя быстро начала ссыпать муку в большие бутылки из темно-синего стекла. Василий закупоривал их кукурузными початками и расставлял под крышей погреба, чтобы этой же ночью перепрятать в разных местах.
– Это ты хорошо придумала, – заметил отец, – бутылки, закопанные в земле, не так уж и легко найти копьями.
– Я замесила глину, – сказала Варя, – можно будет несколько бутылок залепить в стену коровника. А что делать с мукой для Оли?
– Я сегодня же отнесу ей.
– Но вы уморились, устали с дороги. Еще и не ели, не отдохнули.
– На том свете отдохну, – пошутил отец.
Павел Серафимович разделил крупу, забрал муку для Ольги, забросил за плечи мешок и исчез в темноте. Варя, насыпав в бутылки крупу, пошла с мужем их закапывать. Копать мерзлую землю было трудно, но утешало то, что было много слежавшегося и истоптанного снега. Им супруги присыпали нарушенную землю и притоптали сверху ногами. После этого они закрылись в коровнике, и только тогда Василий зажег тоненькую восковую свечку, чтобы Варя смогла замуровать бутылки в стене. Тщательно выровняв свежую глину на стене, Варя вымыла в сенях руки. Василий сразу же вынес корыто, вылил из него воду в туалет. Если придут активисты, то могут догадаться о тайнике, заметив следы свежей глины. Осталось спрятать буханки хлеба. Долго они носили хлеб по хате, выискивая надежное место. Одну ковригу Варя спрятала под печью, а для второй никак не могли найти тайник.
– Может, под детской кроватью? – шепотом спросила Варя.
– Давай, – согласился мужчина.
Они вытянули из-под кровати узел со старыми вещами, чтобы положить хлеб подальше от посторонних глаз. Шуршание разбудило Маргаритку. Она проснулась и сразу же вперилась взглядом в буханку.
– Хлебчик! – радостно вскрикнула девочка, показывая пальчиком. – Дай мне!
Прятать было поздно. Варя отломила кусочек, дала дочке.
– Быстренько ешь и ложись баиньки, – сказала она. – Это принес тебе зайчик. Поняла?
– Да! – кивнула девочка, уминая хлеб.
– Если кому-то расскажешь, то придет Бабай и заберет у тебя хлебчик, – настаивала Варя.
– Не скажу, – тихо пообещала девочка.
– Вот и хорошо! Ложись спатки, а то Бабай уже ходит под окнами, – настращала она дочку.
Варя встала на колени, засунула подальше завернутый в тряпку хлеб, впереди него положила под кровать узел с вещами.
Варя приготовила большой чугун, налила туда воды, принялась растапливать печь. Если у кого-то в селе была возможность приготовить еду или испечь паляницу, делали это ночью. И даже под сенью ночи было опасно. Стукачи-оборотни, чтобы угодить руководству и заработать кусок хлеба в качестве награды, не спали по ночам. Поговаривали, что они выходили на пригорок возле бывшей церкви и оттуда наблюдали, не идет ли в какой-то хате дым из дымохода. Назавтра могли прийти непрошеные гости-активисты и начать рыскать – если топят ночью печь, значит, есть припрятанный хлеб. Люди стали остерегаться даже своих соседей, которые из зависти могли донести, услышав запах свежеиспеченного хлеба. После того как поели, сразу же начисто мыли миски, вытирали их досуха полотенцем. В любое мгновение кто-то мог зайти в хату и увидеть, что есть еда.
Варя готовила настоящий суп. Василий перенес керосиновую лампу ближе к печи, а сам сел у окна на страже. Варя почистила картофелину, тоненькие полоски очисток сразу же завернула в тряпку, спрятала под печью. Когда вода хорошо вскипела, она подсолила варево, всыпала целую горсть крупы. Варя пыталась вспомнить, когда в последний раз ела суп, и не смогла. Казалось, что это было так давно!
Вернулся домой отец, и Василий пошел отдыхать.
– Все хорошо! – радостно сказал отец. – Никого по пути не встретил, все передал Оле.
– Сейчас доварится суп, и я вас накормлю горяченьким, – сказала Варя.
Пока дочка хозяйничала возле печи, отец рассказывал о поездке.
– Так что коня я вернул, – закончил он свой рассказ, – можно быть спокойным.
Варя накормила отца, и он сразу же заснул в дочкиной хате, уставший и счастливый. Варя уже не пошла ложиться. Она отложила горсточку крупы и кусочек хлеба для Марички. Картофельные очистки достала из тайника, залила кипятком в ведре, прибавила немного отрубей – пусть и у Ласки будет маленький праздник.
Утром Варя с нескрываемой радостью накормила семью настоящим супом. То ли ей показалось, то ли действительно у маленького Сашка сразу порозовели щечки. Варя поела последней. Она начисто вымыла миски, вытерла их и сразу же спрятала. Собиралась пойти к подруге, но вдруг почувствовала невероятную усталость. Казалось, ноги и руки налились свинцом, стали неподъемными, тяжелыми. Очень хотелось спать. Веки сами собой смыкались, будто она не спала целую вечность.
– Я хочу спать, – сказала она отцу, который играл с повеселевшими детьми, – очень хочу.
– Да на тебе лица нет! – встревожился Павел Серафимович. – Ты, случайно, не заболела?
– Нет, – едва шевеля губами, сказала Варя. – Я больше не могу… Спать…
– Иди ложись!
Варя коснулась головой подушки и сразу же попала в крепкие объятия сна. Ей снились счастливые дни. Она шла по березовой роще. Щебетали птички всеми голосами, щелкал соловей, легкий шалун-ветерок играл косами березок, перебирая их зеленые-зеленые листочки. Пахла зеленая трава, из которой выглядывали ясноглазые полевые ромашки, отдавали синевой колокольчики, розовел клевер. По траве бегали Маргаритка и Сашко, играя в пятнашки. У дочки на головке – веночек из ромашек и клевера, в руках Сашка – букетик васильков. И на душе такой покой и ощущение полноты счастья, что хотелось взлететь на крыльях под самое небо! Варя не видела, но чувствовала, что рядом тот человек, без которого не было бы этого неземного ощущения блаженства. Она знала – рядом был Андрей.
– Проснись, доченька, – услышала она голос отца.
Открыла глаза и мигом вернулась в жестокую реальность. По хате уже сновали активисты. Варя так быстро вскочила с кровати, что закружилась голова, она пошатнулась и едва не упала.
– Иди сюда, девочка! – Ганна присела на корточках возле Маргаритки. Девочка с недоверием исподлобья посмотрела на незнакомую тетку. – Не бойся! Вот смотри, что у меня есть! – Ганна достала из кармана конфету, показала Маргаритке.
– Дай мне! – У ребенка загорелись глазенки.
– У меня еще одна есть. – Активистка достала еще одну конфету, дразня малышку. – Хочешь?
– Хочу!
– Давай договоримся, – подлизывалась комсомолка, – я тебе дам конфеты, а ты мне кое-что расскажешь. Хорошо?
– Тогда дашь?
– Обещаю! – улыбнулась Ганна. – Скажи мне, ты сегодня кушала?
– Кушала.
– Что ты кушала?
– Супчик.
– А еще? Хлебчик кушала? – держа конфеты на вытянутой руке, допытывалась Ганна.
– И хлебчик кушала, – призналась девчушка.
– А ты можешь мне показать, где спрятан хлебчик?
– Нет, не могу!
– Почему?
– Придет Бабай и заберет, – объяснила Маргаритка.
– Отцепись от ребенка, – вмешалась Варя.
– Не мешай! – отмахнулась от нее бывшая подруга и продолжила: – Ты боишься Бабая?
– Ну да!
– Давай договоримся: я прогоню Бабая, и он больше никогда не придет. За это ты мне покажешь, где спрятан хлебчик.
Варя затаила дыхание. Маргаритка задумалась. Она смотрела то на тетю, то на конфеты, которые та держала перед самым носом.
– Там! – шепотом сказала девочка, указав ручкой под детскую кроватку.
Ганна встала на колени, отбросила в сторону узел, достала буханку хлеба.
– Есть! – продемонстрировала она, размотав тряпку. – Не соврали, что ночью жрать готовили!
– Где мои конфеты? – дернула ее за юбку Маргаритка.
– Держи! – отдала одну. – С тебя хватит. Мне еще надо бабаев из всего села выгнать. – Она неприятно расхохоталась. – Идем поищем на улице, – обратилась к ребятам. – Уверена, это не все находки на сегодня.
– Дай еще! – настаивала Маргаритка.
Ганна на виду у девочки развернула конфету, вбросила ее себе в рот, а ребенку отдала обертку.
– Бери, будешь играться!
– А конфетка где? Дай мне!
– Иди у своего папы попроси, если он твой папочка! – Ганна рассмеялась.
Начали рыскать всюду, тыкать копьями. Мерзлая земля плохо поддавалась, поэтому Семен Петухов недовольно скривился:
– Может, пойдем отсюда?
– Идите, – сказал Павел Серафимович, – что было – забрали, уже нет ничего.
– Подождите! – остановила их Ганна. – Посмотрите туда! – указала пальцем на крыльцо старой избушки, где Павел Серафимович только что заменил подгнивший столбик. – Видите, там нарушена земля?
– Это я ремонтировал крыльцо, – пояснил человек.
– Обнаглели – дальше некуда! – негодующе сказала Ганна. – Что-то закопали и даже снегом не притрусили. Ребята, потыкайте здесь!
– Нет! – кинулась к ним Варя. – Там нельзя! Под крыльцом похоронены некрещеные дети! Ганна, ты же знаешь, что у мамы умерло четверо девочек? Я же тебе рассказывала! Помнишь, как ты боялась вечером проходить мимо этого места?
– Боялась? – Ганна рассмеялась. – Глупая была, потому и боялась. Теперь я ничего не боюсь! Пришло время бояться тебе!