– Мои родные, – сказал он, вздохнув. – Каждый из нас строил свое будущее тяжелым трудом, не давая отдыха ни себе, ни женам, ни детям. Хотелось жить по-человечески, чтобы ноги – в тепле, на поле – хорошие урожаи, а на столе всегда был хлеб. Думалось, так и будет, что дальше жизнь станет еще лучше, а нашим детям, да и внукам, будет хотя бы немножко легче, чем нам. Сейчас мне хотелось бы застыть в сегодняшнем дне, как кость в студне, но… Не будет завтра таким, как сегодня. Может быть, коммуняки поорут, пошумят да и уедут туда, откуда приехали. Хотелось бы, очень хотелось бы, но понимаю, что так не случится. Они не отступятся. И общественное хозяйство они организуют, как делают это повсюду в стране. Они ни перед чем не остановятся, пойдут по головам, по нашим трупам, но создадут колхозы. Я не могу судить, хорошо это или плохо, потому что не умею заглядывать в будущее. Я не могу даже предположить, что они сделают завтра. Возможно, нас и наши хозяйства оставят в покое. Но… – Павел Серафимович снова тяжело вздохнул, сжал кулаки и продолжил: – Я не исключаю вариант, когда они придут к нам и отберут все силой.
– Ой! – вырвалось у его жены. Женщина поднесла край платочка к глазам, на которые набежали непрошеные слезы. – Как так можно? – заговорила она. – Эти поля политы не только нашим по́том. Я детишек рожала прямо в поле, даже домой не шла, чтобы к дождю успеть все сжать. Перерезала пуповину серпом, спеленала младенца, покормила, а сама на четвереньках дожала колосья. А четырех девочек похоронила под крыльцом, потому что не успела еще и окрестить. Эти невинные души света белого не увидели, потому что я вкалывала, как каторжная! И все мое, все нажитое могут отобрать?! На них Бога нет, что ли?! Я, женщина, вмешалась в ваш мужской разговор, потому что не могла смолчать, – произнесла она уже спокойнее. – Решайте сами, что делать, а я свое слово скажу: своего никому не отдам! Умру, а не отдам! Вот вам крест. – Она перекрестилась.
– Твое мнение, Павел, – опять обратился к брату Гордей.
– Не могу я навязывать свое мнение, – сказал он то, к чему вел разговор. – Извините, но не могу.
– Ты же всегда давал нам дельные советы, – заметил Гордей.
– Да, давал, когда знал, что делать. Сейчас я боюсь ошибиться. Поймите, решается дальнейшая судьба не только Черножуковых, но и каждой семьи отдельно. Думаю, что каждый из вас для себя уже принял какое-то решение. Я хочу услышать ваше мнение. Гордей, у тебя восьмилетние близнецы. Тебе решать их судьбу.
– Если хотите меня услышать, – сказал Гордей, – то мы с женой единодушны. Мы решили так же, как и Надежда: умрем, но своего никому не отдадим.
– Ну, умирать вам еще рано, – произнес Павел Серафимович. – Детишек надо на ноги поставить, а потом уже и умирать. А ты, Федя, что скажешь?
– Мы, Черножуковы, согласны поделиться с ближним, но даром отдать – нет уж! У нас детей нет, поэтому терять нечего. Мы тоже решили не вступать в колхоз.
– Да-а-а! – протянул Павел Серафимович и остановил взгляд на Иване.
– Я… Я не знаю, – запинаясь, начал он.
– И нам нечего делать в этом колхозе! – ответила за него жена.
– А почему ты за всех расписываешься?! – прямо-таки подскочил на месте раскрасневшийся Иван. – Хата чья? Моя и моих родителей! Огород и поле чьи? А скот?
– Мне отец тоже хороший кусок земли дал в приданое, – заметила Ольга. – И добро наживали вместе. Я не работала, что ли? Если я невестка, то, выходит, моего ничего там нет?!
– Я так не сказал. – Иван уже успокоился и вытер платком вспотевший лоб. – Но у меня есть еще и мать и отец. Мне нужно с ними посоветоваться.
– А своя голова есть на плечах? – Ольга толкнула Ивана локтем в бок. – Свое мнение ты можешь иметь? Или ты только детей делать умеешь?
– А о ком я забочусь? О детях, о родителях, вот о тебе. – Иван умолк. Он потер затылок и сказал: – Я не могу принимать решение без родителей.
– Понятно. – Павел Серафимович повернул голову в сторону сына Михаила. – А что ты, сын, молчишь? Ни слова не проронил. У тебя же трое детишек, нужно о них подумать.
– Хотите услышать мое мнение? – усмехнулся Михаил. – Окончательное решение я еще не принял. Сидел, слушал вас и удивлялся: как можно так цепляться за прошлое? Вы все будто паутиной срослись со всем своим "я" и "мое". Жизнь не стоит на месте, все вокруг изменяется, а вы все не хотите идти в ногу с современностью. Прошлая жизнь засосала вас, как болото, затмила глаза настолько, что вы не только будущего, но и нынешнего времени не видите! Рано или поздно придется измениться, потому что меняется жизнь. Вы не хотите этого понять!
– Замолчи! – прикрикнул Павел Серафимович. Он так громыхнул кулаком по столу, что Варя от испуга подскочила на месте. – Ты лекцию нам пришел читать?! – гремел голос отца. – Или тебя заслали коммуняки?! Продался уже им? И сколько же они тебе заплатили?
– А что я такое сказал? То, что вы все – пережитки прошлого? Так оно и есть!
– Сопляк! – крикнул Павел Серафимович. – Мы все горбатились, чтобы тебе дом построить, чтобы жил по-человечески, а теперь мы плохие? Может, еще скажешь, что на моей земле должны лодыри работать?
– Бедные люди, которые тоже хотят есть, – парировал Михаил.
– Кто работает с утра до вечера, тот никогда не сидит голодный. И ты, Михаил, это знаешь, – почти спокойно произнес отец. – И все-таки, твое мнение?
– А я пойду в колхоз, – сказал Михаил и нахально усмехнулся. Мать не выдержала. Чтобы не разрыдаться при всех, она опрометью выбежала в другую комнату, где дала волю слезам.
– Ты мой сын, – сказал отец. – Взрослый сын, и я должен уважать твой выбор. Но я бы советовал тебе не спешить.
– Я сам решу, что мне делать, – сказал Михаил. – А здесь мне уже нечего слушать. Я пошел?
– Иди, – глухим голосом отозвался Павел Серафимович. – Но я тебя не гоню.
– Будьте здоровы!
Михаил ушел, и за столом воцарилась тишина.
– Ну что же, – вздохнул Павел Серафимович, – пришло время высказать мое мнение. Конечно же, я не собираюсь отдавать землю колхозу. До последнего я буду на ней хозяином. Думаю, нужно послушать, что делают люди в других селах. Возможно, есть какой-то выход, чтобы спасти свое добро? Я слышал, что бандурист Данила ходит по соседним селам. Скоро будет и у нас, надо бы спросить его, что он слышал.
– Согласен, – поддержал его Гордей. – Не будем спешить. А Данила действительно везде бывает. Чего только не наслушается! Может, от него что-то путевое узнаем, тогда и помозгуем. А ты, Павел, не держи зла на Михаила. Молодое, зеленое, горячее, нарубит дров, а потом будет жалеть.
– Да. Он мой сын – этим все сказано, – ответил Павел Серафимович. – Надя, – обратился он к уже вернувшейся жене, – а принеси-ка нам бутылку водки! Не пьяницы мы, но понемножку можно! Да, братья мои?
Разговор за столом оживился, когда мужчины выпили по маленькой. Они похрустели солеными огурчиками, которые Варя принесла из погреба, пожевали соленого сала с прорезью – внесла мать.
– Подождем, – подвел черту в разговоре Гордей. – А там либо барин, либо собака сдохнет. Слышали такое?
– Расскажи – услышим, – повеселевшим голосом отозвался Федор.
– У одного еврея было много детей, поэтому, когда нечего стало есть, жена послала его к барину взять денег в долг, – начал Гордей, вытерев губы полотняным полотенцем. – Барин подумал и говорит: "Дам я тебе денег, даже возвращать долг не нужно будет, если за год научишь мою собаку по-человечески разговаривать". Подумал еврей и отвечает: "Мне надо с женой посоветоваться". Пришел домой грустный, так и так, говорит. А жена ему: "Иди, бери деньги и не раздумывай". Он ей: "А что будет через год?" – "Глупец! За год или барин, или собака сдохнет!"
Еще долго окно дома Павла Черножукова светилось. Всем, кто там собрался, казалось, что выход найдется, а беда обойдет стороной…
Часть третья. Паутина
Глава 9
Удивительная вещь память: хочется думать о будущем, а она не отпускает из прошлого. Так цепко за него держится, что грядущее не может приобрести четких очертаний, все в нем расплывчатое, будто в тумане. Порой она восстанавливает то, что происходило десятки лет назад, казалось, уже забытое, растворенное в сегодняшнем дне, как сахар в кипятке. Однако почему-то прошлое все чаще всплывало в мыслях Павла Серафимовича помимо его воли, выныривало издалека, из глубин памяти.
После 1917 года, когда получили еще один желанный кусок земли, почувствовали себя настоящими хозяевами. С какой же любовью они пахали и засевали уже свою землю, ухаживали, нежили ее, как ребенка! Работали до кровавых мозолей на руках, недосыпали, но скотина была всегда ухожена, сыта, а земля обработана. Аккуратные избы в селе у всех были побелены, почти у каждого хлев, рига, корова, лошади, свиньи, птица, усадьбы огорожены у кого плетнями, а у кого и деревянным забором. Особенная радость, какой-то душевный подъем наступал осенью, когда созревал урожай. С утра до вечера возили с полей снопы пшеницы, ячменя, гороха. А когда снопы были свезены, начиналась молотьба. Из каждого двора доносились ритмичные удары, у кого-то в два цепа, у кого – одиночные, потому что молотил без напарника. И эти звуки были лучше любой музыки, ибо каждый удар цепа сообщал о том, что в семье будет хлеб. Работали целую неделю, а в воскресенье отдыхали – грех трудиться в светлый день. И тогда молодежь, женщины, мужчины, старики, дети – все выходили на улицу, собирались либо у калины, либо на площади возле церкви. Настроение у людей было приподнятое, всюду слышались песни, молодежь танцевала, качалась на качелях. Как только смеркалось, родители забирали детей и расходились по домам, а молодежь еще оставалась гулять. Почти до утра в разных концах села раздавались песни и смех парней и девчат.
Любила сельская молодежь качели, старые заменяли новыми, но сооружали их на том же месте. Именно на качелях завидный парень Павел Черножуков впервые поговорил с будущей женой Надеждой. Конечно, он давно заприметил проворную, трудолюбивую и тихую синеглазую соседку. Она была единственным и поздним ребенком у своих родителей. Днем Надя работала на поле вместе с ними, а когда Павел проходил мимо, прятала глаза и смущенно отворачивалась. Если он пытался заговорить с ней, Надежда краснела и убегала домой. И только когда повзрослела и пошла с подружками на качели, Павлу удалось с ней заговорить. Ему сразу понравились и ее стеснительность, и скромность, и трудолюбие. К тому же их наделы располагались рядом, поэтому никто не возражал, когда парень и девушка решили пожениться.
Вскоре родители Нади умерли, межу распахали, объединив наделы. Супруги тяжело работали, но щемящее, волнующее ощущение того, что это их земля, не оставляло даже в самые трудные дни. Они мечтали об увеличении надела и шли к цели через тяжкий труд. Когда приходила зима, Надежда пряла полотно. При свете лампы сидела она за станком допоздна, чтобы ранней весной, в марте-апреле, когда в озеро стекутся воды и зальют зеленые луга, вынести туда на коромыслах полотно и отбелить на солнце. Со всего села собирались у воды хозяйки, чтобы рано утром разостлать полотно, а вечером забрать. Выбеленную ткань красили в разные цвета, чтобы сшить юбки девчонкам, а мальчишкам рубашки и брюки. Из некрашеного белого полотна шили нижнее белье, женские рубашки украшали вышивкой, даже полотенца – и те мастерицы расцвечивали узорами. Надежда замечательно управлялась, хватало полотна и семье, оставалось и на продажу.
Однажды весной удалось продать Надино полотно и остаток зерна на посев. Тогда Черножуковы купили соседский надел земли. Сколько же радости принесло им первое приобретение! Надя плакала от счастья и готова была целовать эту землю. Их землю. Землю, за которой сейчас пришли, которую хотят забрать в коммуну. Вот так просто, будто они только что ее дали, а потом передумали и потребовали вернуть. Но это же не их земля! Она принадлежит Черножуковым, ведь на ней их пот, и кровь, и труд, и радость.
Глава 10
После возвращения из области, с совещания, Кузьма Петрович Щербак и Иван Михайлович Лупиков созвали коммунистов села.
– Товарищи! – торжественно начал Иван Михайлович. – Мы собрали вас, чтобы сообщить о грандиозных планах, которые мы с вами должны претворить в жизнь немедленно! На совещании в области руководство более детально ознакомило нас с документами ноябрьского пленума ЦК ВКП (б). На нем перед каждой областью была поставлена задача сплошной коллективизации. Для выполнения этой миссии в наше село и соседние хутора были направлены, как вы уже знаете, я, уполномоченный от Государственного политического управления, и Кузьма Петрович, наш парторг. Коммунистическая партия возлагает на нас с вами большие надежды. А что мы имеем на это время? В соседних селах уже прошла коллективизация, крестьяне массово записываются в колхозы, есть машинно-тракторная станция, куда государство прислало первые трактора и сеялки. Ускорение коллективизации заострило вопрос о судьбе кулачества. Недавно, в декабре этого года, на конференции историков-марксистов товарищ Иосиф Сталин поставил перед нами задачу ликвидации кулачества как класса.
Иван Михайлович так запальчиво говорил, что раскраснелся, запыхался и закашлялся. Кузьма Петрович предусмотрительно подал ему стакан воды. Мужчина опрокинул его одним духом и сразу же продолжил:
– А что у нас? Провели первое крестьянское собрание. Не буду скрывать, что лишь благодаря совету Кузьмы Петровича я не ставил на нем вопроса о вступлении в колхоз. Мы дали крестьянам время на размышления. Село расшевелили, как пчелиный улей. И какие пошли разговоры? – обратился он к коллегам-коммунистам, которые сидели молча напротив оратора. Кто-то из мужчин отвел взгляд, кто-то опустил глаза, но нашелся один, готовый дать ответ.
– Да, вы правильно сказали, – поднявшись, сказал Семен Семенович Ступак. – Село гудит как улей. Разное говорят о коммунах. У людей только и разговоров о колхозах.
– А скажи мне, Семен Семенович, готовы ли они к вступлению в колхозы? – прищурившись, спросил чекист.
– Как вам сказать… – запнулся мужчина.
– Говори как есть. Ты же коммунист!
– Готовых хоть сейчас вступить лишь единицы, – на одном дыхании выпалил Семен Семенович.
– Как это?!
– Есть желающие вступить, но это все бедные, очень бедные люди. У них маленькие наделы, много ртов, а скотины мало, – уточнил Ступак.
– А остальные? Что их не устраивает?
– Не хотят отдавать свое в общественную собственность. Понимаете, они еще не готовы распрощаться со своим добром.
– Их кто-то подстрекает? Морочит головы?
– Да нет, – неуверенно ответил Семен Семенович. – Привыкли иметь что-то свое, прикипели к нему, а все новое у нас в селе воспринимают настороженно. То есть я хочу сказать, что в колхоз пойдут, но не все.
– Богачи не подстрекают людей?
– Не слышал этого, врать не буду.
– Большое партийное вам спасибо! – сказал Иван Михайлович. – Товарищи! Вот на таких принципиальных коммунистов мы с вами должны опираться! Мы призваны воплотить в жизнь проект великих преобразований пятилетнего плана, принятый партией еще в прошлом году. Главная его задача заключается в том, чтобы капиталистический мир в экономическом отношении догнать и даже перегнать. Наш дальновидный старший товарищ Сталин предвидит, что реализация плана может встретить сопротивление некоторых крестьян, которых мы должны лишить собственной земли. Но он мудро сказал: "Не разбив яиц, не поджаришь яичницу". Поэтому, товарищи, несознательным элементам мы не должны заглядывать в рот. Нужно рубить с плеча! Хватит кулакам эксплуатировать народ! Никаких батраков! Свободный труд на свободной земле! – уже кричал, надрывая голос, чекист. Он закончил, запыхался, снова выпил воды. – Кулаков заставим отдать землю колхозу, – сказал он хриплым голосом.
– Можно мне слово? – поднял руку парторг.
– Прошу, – ответил Иван Михайлович.
– Согласен с товарищем Лупиковым, – сказал он, вставая. – Государство на пороге великих преобразований. По стране широкой поступью идет коллективизация. Люди добровольно пишут заявления о вступлении в колхозы. Обратите внимание: добровольно! Если наши односельчане не хотят идти – это мы недоработали, плохо вели разъяснительную работу. Мы должны спешить, но до следующего собрания у нас есть еще немного времени. Я обращаюсь к директору школы: проведите работу с учителями. Их мало, но они должны поговорить с родителями учеников. Нужно самим идти по хатам, а также считаю целесообразным подключить к работе комсомольцев. Из них потом сформируем актив. Особое внимание мы должны обратить на сельских богачей.
– Черножуковых? – даже подскочил на месте взволнованный Семен Семенович.
– Не только. Есть много людей, у которых неплохие наделы земель, большое хозяйство. Без них, без их наделов и хозяйства, трудно будет основать колхоз. Кажется, у меня все, товарищи, – закончил речь Щербак и сел на место.
– А если богатые не захотят в колхоз? Что тогда? – опять заерзал на месте неугомонный Ступак.
– Сначала проведем разъяснительную работу, а на собрании посмотрим, – ответил парторг.
– Я прибавлю к сказанному, – поднялся с места чекист. – Дадим возможность богатым добровольно написать заявления и передать имущество и земли в общественную собственность. Если не пойдут, при всем народе объявим их кулаками, чтобы навсегда ликвидировать кулачество как класс. И в дальнейшем не будем пускать кулаков в колхоз! Те, кто напишет заявление о вступлении, будут освобождены от налогов, а кулаки пусть попотеют, чтобы заплатить налоги, которые будут для них увеличены, – опять почти кричал раскрасневшийся Иван Михайлович. – А мы будем строить новую, светлую жизнь для себя и своих детей. Вот такие люди, как вы, товарищ, нужны партии. На собрании я буду выдвигать вашу кандидатуру на должность председателя колхоза. Вы, как я догадался, воевали? – намекнул Иван Михайлович на хромоту мужчины.
– Благодарю за доверие, – откашлявшись, сказал Семен Семенович. – Да, я воевал в Красной армии, там получил ранение.
– Такие люди нам ой как нужны!
– Я оправдаю ваше доверие!
– Не только мое, – уточнил Иван Михайлович, – доверие нашей родной коммунистической партии! – пафосно произнес он. – Товарищи, есть еще вопросы?
– Хотелось бы знать, что все-таки будет с теми, кто откажется отдавать свою землю добровольно? – несмело спросил председатель сельсовета Максим Игнатьевич.
– Разъясняю, – серьезно заявил уполномоченный. – Земля тех, кто напишет заявление о вступлении в колхоз, сразу же с заявлением отойдет в общественную собственность. Но это не значит, что землю отрежут по самую хату. Для ведения хозяйства оставим людям часть надела. А вот кто откажется… Пощады пусть не ждут! Колхозам – быть! Это я заявляю ответственно! Прижмем кулака, да так прижмем, что аж пищать будет! Лучше перегнуть, чем недогнуть! Так, товарищи?
Присутствующие дружно зааплодировали в поддержку однопартийца.