На занятиях в институте Роберт, при любой возможности, обрушивал камнепады обвинений на одного своего пациента-еврея, который лечился в том реабилитационном центре, где работал Роберт. Даже если это не относилось к теме урока, Роберт просил слова, вставал, длинный, как жердь, и громким прокуренным голосом произносил обличительные тирады. Уж в чем только тот еврейский паренек не был виноват! Был он и скрытным, и лживым, и хотел выпить вино на Шаббат, утверждая, что этого, де, требует иудейская традиция. Но проницательный Роберт знал, что дело не в традиции, а просто тот "хитрый еврей" хочет бухать. Еще, по словам Роберта, "хитрющий еврей" изъявлял желаниемолиться в то самое время, когда должны были проходить психотерапевтические сессии. В этом Роберт усматривал попытки пациента "умышленно уклоняться от лечения".
Как ни странно это прозвучит, смею предположить, что никаким антисемитом Роберт не был. Даже, может, евреев любил. Объяснение тут вот какое: Роберту было трудно установить контакт с упрямым и ушлым еврейским мальчиком, который два года отучился в колледже, употреблял какие-то заморские психотропные таблетки, покупая их онлайн. К тому же тот паренек был из ортодоксальной семьи: шаббаты, молитвы, строгие законы кашрута. А Роберт был обычным алкоголиком, двадцать лет кряду заливал в себя самую дешевую водку. Имел простые понятия и представления о жизни. Толком не умел пользоваться компьютером. Понять им друг друга было довольно трудно. Оттого Роберт так злился.
Помню, в середине учебного года Роберт внезапно пропал. Как внезапно пропадали и некоторые другие студенты: в один день – ни здрасьте тебе, ни до свидания. Не пришел студент. Пуста его парта. Уж дело близится к экзамену, а пропажи все нет и нет, не объявляется. Мистика, да и только.
Как я уже говорил ранее, по неопытности я еще напрямую не связывал эти внезапные исчезновения студентов с наркотиками и алкоголем.
Пройдет совсем немного времени, и уже на первой своей работе я быстро привыкну к этому явлению – внезапным исчезновениям пациентов, составляющую неизменную часть в работе любой амбулаторной наркологической клиники.
Вот уж где никогда наверняка не знаешь, встретишься ли завтра с этим человеком или нет. Прощаясь с ним сегодня, жмешь ему руку: "До завтра!" И ведь ничего не должно случиться в этот коротенький промежуток времени: с обеда сегодняшнего дня и до завтрашнего утра. Ну, ничегошеньки ничего! Пациент отправляется к себе домой или в приют, где живет. И вроде бы не предвидится никаких природных аномалий: ни землетрясений, ни ураганов, ни наводнений. Жизнь идет своим чередом, по крайней мере, до завтрашнего утра все у него расписано.
Но если речь о наркомании, то всегда имеешь дело с человеческими аномалиями, которые страшнее любых ураганов и землетрясений. Не удивляйся, если пациент, покинувший сегодня клинику в полном здравии и решимости быть чистым и трезвым до конца своих дней, завтра утром окажется где-нибудь под мостом в овердозе, или в полицейском участке.
Как же так? Хм... Ведь вроде бы все так хорошо складывалось! Парень был таким молодцом, так серьезно настроился. Держался. Ведь казалось, что...
Но долго грустить и ломать голову, почему же такое случилось, некогда. Вон уже в дверях – новые трое. Ждут приема. А что с тем, с пропавшим? Все-таки что с ним? Кто знает. Может, жив. Может, еще и объявится когда-нибудь. Вернется. Завтра. Или через год. А может...
Итак, согласно мистике этих пропаж, господин Роберт тоже внезапно исчез, и почти месяц его парта пустовала. Обычно во время лекций, когда в аудитории поднимался шум, группа едва не выходила из берегов и преподаватель не мог справиться, Роберт командовал со своей парты: "Хватит шуметь!", и его призывам почему-то внимали. Но с его исчезновением следить за порядком, получается, стало некому, и шум в аудитории стоял немыслимый. И больше никто не рассказывал истории про "хитрого еврея", никто не знал, какие новые коварные замыслы он вынашивал, пытаясь обмануть Роберта.
Приблизительно через месяц Роберт объявился – истощавший, позеленевший лицом, нос из-за впалости щек казался еще длиннее. Во время ленча, по дороге в кафе, я случайно оказался с ним рядом. Без всякой задней мысли спросил, где он так долго пропадал. Роберт на миг смутился, вероятно, пораженный моей бестактностью, – зачем наступать человеку на больную мозоль? И без того сгорает со стыда.
– Я пострадал из-за плохих людей. Я люблю помогать людям, но я очень наивный человек. И многие этим пользуются, – ответил он загадочно.
– Ты что, помогал кому-то строить дом? Или помогал по бизнесу? – не унимался я, не в силах отвести взгляд от его осунувшегося лица. Кажется, его еще немного потряхивало.
– Да-да, именно по бизнесу. Помогал одному бизнесмену, – ответил он, улыбнувшись. Видимо, ему понравилась эта новое, оригинальное определение запоя.
...Он все-таки дотянул до финиша и получил диплом. Администрация школы не грешила повышенной строгостью, и многим студентам делались поблажки. Но даже при всей мягкости преподавателей, при всех их "хождениях навстречу", из двадцати пяти студентов в группе только семнадцать получили дипломы. Остальные же мистически исчезли, попросту говоря, сорвались. Причем сорвались не на недельку-другую, а основательно, так, что больше не могли учиться.
На выпускную церемонию Роберт пригласил своего сына. Сын учился в колледже. С женой Роберт был давно в разводе, сыноммного лет не занимался. Очень нервничал – придет ли?
О, как ему хотелось, чтобы сын не отмахнулся от его приглашения, чтобы простил папочке и его водку, и уход из семьи, и все остальное.
– Сын, сын... Придет ли? Нет, он ведь очень занят, у него сейчас сессия. Еще у него проблемы с герл-френд... Но я сам виноват, что его бросил. Я когда-то его бил... Ах, я никому не нужен, никому! – Роберт не находил себе места.
Он даже придумал план: чтобы я позвонил герл-френд его сына (она была русской) и поговорил с ней насчет выпускной церемонии Роберта.
Не забуду его – с дипломом в руках, в костюме и при галстуке. Вид имел весьма импозантный. Каждый из выпускников должен был произнести прощальную речь. Очередь дошла до Роберта.
– Хватит шуметь! Хватит шуметь! – закричали, смеясь, студенты, подбадривая его.
Подняв над головой диплом, Роберт стал что-то говорить прокуренным и пропитым, но все еще зычным голосом. Не сводил глаз с сидевшего напротив сына – тот все-таки пришел и герл-френд с собой привел!
Однако голос его вскоре задрожал и пресекся. Он вдруг зарыдал и выбежал из аудитории...
Весельчак Рауль
Не могу не рассказать о Рауле – пуэрториканце с огромным животом и наколками на толстой шее и идеально круглой, идеально выбритой голове. Рауль был душой группы, самым веселым и колоритным студентом.
Он был прирожденный лидер, такие всегда находятся в центре внимания, любят, когда им поклоняются, но при этом имеют свое "я", а не только угождают публике. Для таких натур очень важен вопрос выбора, по какому пути идти, по какую сторону решетки находиться? Такие Раули, если выбирают путь криминальный, причиняют много горя окружающим, преступления их тяжки и жестоки. Но случается, что в их душах происходит переворот, светлое начало берет верх, и тогда вчерашний заматерелый преступник превращается в убежденного борца за законность и справедливость.
В то время, обучаясь в школе наркологов, Рауль уже направил свою жизнь "в правильноерусло": работал в одном агентстве с трудными подростками из молодежных банд. Криминализированным подросткам нужны именно такие наставники, как Рауль, – образцы для подражания. Он нес в себе живой дух братства. А ведь именно духбратства, неправильно понятый, зачастую и приводит подростков в молодежные банды.
Рауль предложил создать фонд – для тех студентов, у кого не было денег на еду, одежду и мелкие бытовые нужды. Некоторые из них еще обитали в домах трезвости и приютах. Студенты с этим предложением согласились.
Кто сколько мог, жертвовали в тот фонд. Кассу держал Виктор – студент-священник. Если кому-то из студентов не хватало денег на жизнь, он обращался к Виктору и брал в долг с условием вернуть в будущем, по возможности.
К сожалению, этот благотворительный фонд просуществовал недолго. Кто-то из студентов пожаловался в администрацию, попросту говоря, настучал. Сказал, что деньги из фонда якобы берутся на наркотики.
Стукачество, или, если выражаться официальным языком, сотрудничество с властями, в среде наркоманов – не редкость, этот вопрос для них очень болезненный. Стукачом может оказаться твой кореш, с которым ты вчера кололся или обворовывал магазин; или наркодилер, у которого ты сегодня утром купил наркоту. Даже подружка, с которой ты хорошо протащился* у нее дома, может тебя заложить – родителям или полиции.
С полицией сплошь и рядом сотрудничают наркоторговцы, помогая отлавливать "своих" же. Помощь ли это правоохранительным органам? Или стукачество? В наркологических клиниках пациенты порой сообщают администрации про других пациентов, если те употребляют или продают наркотики. Стукачество ли это? Или все-таки помощь администрации?
В среде наркоманов стукачество на словах осуждается. На деле же встречается сплошь и рядом.
…Вернемся, однако, к благотворительному фонду, учрежденному Раулем. Неизвестно, потратил ли кто-либо из студентов взятые оттуда деньги на наркотики, но Рауля и Виктора вызвали к директору и попросили, во избежание ненужных недоразумений, фонд закрыть. И филантропическое движение на этом прекратилось.
У Рауля было семеро детей, причем все – от одной жены. Он был толковым парнем, хорошо соображал и относительно легко тянул учебную программу. Кстати, имел и несомненные актерские задатки. На занятияхнам часто давали игровые задания с различными ролями. И Рауль здорово импровизировал, входя в образ то прокурора, то тюремного надзирателя, то подростка из молодежной банды. Понятно, материал для реприз брал не из фильмов, а из самой матушки-жизни. Когда он исполнял какую-то роль, то весь класс дико, до коликов, хохотал. И преподаватели тоже. Закончив сценку, Рауль тоже закатывался от смеха, при этом еще и "играл" своим огромным животом, напрягая различные группы мышц, и его живот под свободной, навыпуск, футболкой ходил волнами.
Меня он, не без легкой иронии, называл: "мой трезвый друг", что в той среде звучало несколько обидно. При всем своем богатом жизненном опыте, Рауль все же не мог меня раскусить, понять, что я за птица. В этом случае, личный опыт ему как раз мешал:
– Я русских хорошо знаю. Сука! – в подтверждение своих слов он произносил ругательство, почему-то самое распространенное в Штатах среди других русских ругательств. – Русские – очень образованная нация. Помню, в тюрьме они постоянно читали журналы и книги в то время, когда все другие заключенные качали свои бицепсы в спортзале. Русские очень дружны между собой: ваши зэки "подогревали" друг друга деньгами, делились наркотой. Но вы, русские, высокомерны, упрямы и всегда себе на уме, – утверждал Рауль, с хитроватым прищуром глядя на меня и потряхивая рукой с толстыми, тоже в наколках, пальцами.
Я возражал. Если мы, русские, высокомерны, то это от ущербности! Мы дружны между собой? Ха! Да мы пожираем один другого как пауки в банке! А то, что мы, сука, упрямы, – да, это правда…
Рауль уверял, что умеет медитировать – "подключаться к Космосу". По его словам, именно "контакт с Космосом" когда-то помог ему справиться с наркотическим безумием. Не знаю, шутил он или говорил правду. Наркоманы, как правило, не шутят, когда речь идет о том, что помогло им остановиться,
Для "подключения к Космосу" Раулю даже не требовалось уединение. На переменке, несмотря на шум и хохот окружающих,он мог вдруг заявить: "Всё, мне срочно нужно подключиться". Садился на заднюю парту в аудитории. Не обращая ни на кого внимания, закатывал к потолку свои большие, как утиные яйца, глаза и надолго замирал, водрузив руки на живот…
В день выпуска, на церемонию вручения дипломов, пришла его жена, тоже пуэрториканка, броско одетая и хорошо сохранившаяся – при таком-то муже и семерых детях! Привела с собой всех семерых. Младшенькие ползали, как котята, по широким плечам Рауля, и он ласково снимал их, взяв "за шкирку".
Его жена попросила слова. Произнесла пылкую речь:
– Вас ждут на улице! Там… – и указала рукой в окно аудитории.
Там, на нью-йоркской улице, перед бакалейными лавками топталисьмолодые афроамериканцы и латиноамериканцы, исподлобья глядя на прохожих и в нос повторяя, как мантру: "Weed-weed... Dope-dope... Coke-coke**"; с потерянным видом бродили какие-то истощавшие типы, а на скамейках лежали пьяные бомжи. И среди этого убожества и запустения проезжала дорогая машина, в которой сидели наркоторговцы в кожаных куртках, обвешанные золотом...
– Вы нужны там! Вас там ждут! Вы сами знаете, как вы там нужны! – восклицала жена Рауля, указывая в окно. Слезы заблестели у нее на глазах.
Все присутствовавшие в аудитории студенты посерьезнели, улыбки сползли с их лиц. Быть может, впервые за много лет они ощутили себя не изгоями общества, не отбросами, не ворами и проститутками. Даже не студентами. А а миссионерами, которым скоро предстояло выполнять необычайно трудную и часто безблагодарную миссию...
Тихоня Кевин
Загадка Кевин. Понять его не мог никто. Он был воистину Terra Incognita в нашей веселой группе, где после откровений Сильвии о том, что ее когда-то совратили, поток публичных признаний уже не прекращался вплоть до самого выпуска.
Так, к окончанию, вся группа знала, кто из студентов был когда-то совращен, кто и сколько лет сидел в тюрьме, у кого СПИД, в кого стреляли...
Слушая эти признания, я порой тоже испытывал сильное желание встать перед всеми и в чем-то признаться. Мне тоже хотелось прилюдно распахнуть душу, ошарашить всех. А потом, по-мужски хмуро дернув желваками, сесть за парту. Но, увы, ничего,холодящего душу, что могло бы прозвучатьдостойно на фоне других выступлений, я в своей биографии не находил. По сравнению с историями однокурсников все мои грехи и проблемы казались сущей чепухой.
Со временем у меня появилась возможность глубже изучить природу этих публичных откровений.
Все наркоманы и алкоголики в США, когда-либо лечившиеся от этой болезни, сталкивались с психотерапией – групповой или индивидуальной, где открытое признание является одним из ключевых факторов лечения и едва ли не главным условием успеха. В наркологических клиниках врачи постоянно взывают к пациентам: "Не молчите! Не держите в себе никаких секретов! Не храните никаких тайн!"
Наркоманы очень любят тайны. Любят тень, полумрак. Они ненавидят свет. Не снимают солнцезащитных очков даже вечером зимой. Надвигают на глаза козырьки бейсболок. Накрывают головы капюшонами в солнечную погоду. Носят темную одежду. Предпочитают машины с тонированными стеклами. Свет – их главный враг. Наркоманы – люди ночные, "ноктюрновые", как ночные бабочки. Но на свет не летят, а удаляются от него, как от своего злейшего врага. Им нужно прятать и прятаться, даже если в этом нет необходимости, создавать из ничего тайны и уносить эти тайны в сумрак своей больной души, чтобы там взращивать чудовищ...
Но, к сожалению, прилюдные покаяния тоже не являются гарантией успеха. Дело в том, что к подобным откровениям человек... привыкает. Трудно совладать со стыдом и признаться в чем-то неприглядном в первый раз. Во второй. В третий. В четвертый – уже легче. В пятый – начинает входить в привычку.
Пользы такие признания уже не приносят. Скорее, вред. Ведь это выглядит так эффектно, так щекочет нервишки – вдруг встать перед всеми и брякнуть: "Меня в отрочестве совратили", или: "В меня три раза стреляли, я был трижды ранен, но чудом выжил". Во как!
К тому же, как мастера сочинять, наркоманы нередко кое-что в этих историях-откровениях изменяют, приукрашивают, снабжают драматическими подробностями, чтобы звучало похудожественней, как в романе или кино. (Для писателей и киносценаристов, испытывающих дефицит в творческом вдохновении, любая наркологическая клиника может стать неисчерпаемым источником сюжетов в самых разных жанрах – от мыльной оперы до боевика.)
Что же касается Кевина, то он как раз держал язык за зубами с первого и до последнего дня. Отвечал только по делу, лаконично и без всякой театральщины.
На вид ему было около тридцати семи. Американец норвежского происхождения. Коротко подстрижен, всегда опрятен. Педантичен. Вежлив. Охотно поддерживал беседу.
Учеба давалась Кевину легко, во всяком случае, он с первого раза сдавал все экзамены, и я никогда не замечал, чтобы он пытался списывать. Сам он тоже списывать никому не давал, но на это в Америке, в отличие от России, не сердятся.
Но всеобщее раздражение и едва ли не злость вызывало его упорное нежелание ответить на вопрос: употреблял ли он наркотики? Вопрос этот Кевину задавали с первого и до последнего часа его пребывания в институте. Спрашивали его об этом все – сначала студенты, потом и некоторые преподаватели. Но Кевин загадочно молчал.
Отвечал ли он у доски, скажем, по фармакологии или какому-нибудь другому предмету, всегда кто-либо изыскивал возможность задать ему вопрос, к теме совершенно не относящийся: "Все-таки скажи: ты – из бывших? Ты торчал?"
Кевин пожимал плечами, на его лице изображалось какое-то странное сожаление. Он словно задумывался над этим вопросом: торчал ли он? Да, вопрос не из легких...
– Не могу ответить. Извините. Это мое личное дело, – наконец, говорил он со вздохом, и все в аудитории устремляли на него гневные взгляды.
Экий тихоня! Хитрец! По нему же видно, что он – наш, нарик, торчок. Или – алкаш, бухарик. Зачем же корчит из себя трезвенника? Чего стыдится? Здесь же все свои! Или он хочет быть выше нас? Гордец! Притворщик! Он ведь из такого же теста, как и мы, из такого же грязного, продажного, пропащего мира, откуда и мы! А вдруг... нет?
Кевин работал в одной амбулаторной клинике. По образованию был учителем, но почему-то год назад, отказавшись от карьеры преподавателя, подался в наркологию. В той клинике, где он сейчас работал, начальство потребовало, чтобы Кевин получил диплом нарколога.
Не знаю, кому как, но мне Кевин казался обычным молодым мужчиной, образованным, с хорошими манерами. Не столкнись я с ним в этой школе, мне бы и в голову не пришло выпытывать у него, наркоман ли он.
Еще мне была совершенно непонятна та страсть, та настырность, с которой мои сокурсники пытались вывести Кевина на чистую воду, добивались от него ответа на такой, по сути дела, пустяковый вопрос.
О, мои наивные представления! Как мог я не понимать, что существуют два мира: мир наркоманов и мир нормальных, как сами наркоманы говорят, людей. Кто разделил эти миры? Кто провел жирную черту, вернее, вырыл ров между ними? Сами ли наркоманы, однажды переступившие ту черту? Или мир нормальных людей изверг из себя этих больных, опасных, непонятных типов, которые не хотят жить по законам общечеловеческого общежития?