- Православное духовенство на Западе - люди исключительно преданные Церкви и ничего не получающие за свой труд. Мы ведь на чужбине.
- И что же дальше будет с Гербертом Адлером?
- Далее - период углубленного чтения Святых отцов, Священного Писания. Начал преподавать Слово Божье. Веду духовные беседы. И, конечно, работаю над газетой.
Елена не унималась:
- Мне кажется, Бог радуется, когда видит, что кто–то выполняет свое предназначение или хотя бы ищет его, и в этих поисках испытывает свои силы и пытается свернуть горы или "выпить все моря". Почему вы отказались от своего предназначения? Разве поиски предназначения могут быть гордыней?
- Гордыня часто понимается неверно. Гордыня - это когда человек полагается на самого себя, а не на Бога. Нельзя путать слова "гордыня" и "гордость". Это разные понятия. Гордость - это собственное достоинство. Гордыней может быть все что угодно. Даже показное смирение. Именно гордыня привела меня к депрессии, и именно к ней она и должна приводить. Всё зависит от того, как сам человек к этому относится. Если что–то делается для похвал, для возвышения себя над другими - это гордыня. Если это совершается для того, чтобы искать новые пути проповедовать любовь, мир, счастье, величие Творца - это не гордыня. По внешнему виду необязательно видно. Это нужно человеку в самого себя заглянуть.
- Герберт, вы полагаете, что поиски собственного предназначения - грех? Откуда такая внезапная перемена?
- Она не внезапная. Уже в конце "Непротивления счастью" у меня начинается слабое осознание собственных грехов. Так что это не внезапная перемена, а постепенное движение.
- Разве поиск своего "я" - это не угодное Богу дело?
- В Священном Писании предельно ясно сказано, что угодно Богу. Сказано: блаженны кроткие, блажены миротворцы, блаженны плачущие о своих грехах, блаженны жаждущие правды, блаженны гонимые за правду, не судите, да не судимы будете… Все предельно просто. Предназначение у нас у всех одно: мы - соль земли. Мы - свет мира. Что может быть выше такого предназначения? Просто выражаться оно может разными средствами, но со смирением, кротостью и любовью. Потому что главная заповедь - "Возлюбите друг друга".
- Скажите, а Ваш духовный отец понимает Вас? Он понимает, кто Вы? Понимает ли он, что таких людей на земле - считанные единицы (или даже еще меньше), и с каждым веком становится все скуднее? Он Ваши книги читал?
- Читал немного и, в общем, любит.
- И он не говорит, что писательство - это гордыня?
- Никогда он такое не говорит. Это же осуждение! Монах никогда никого не осуждает. Но когда покопаешься в себе, почитаешь Святых отцов, легко находишь зерна гордыни в себе.
- Конечно, если Вы абсолютно уверены, что это Ваше предназначение… Ни капельки не буду спорить. Но если это только из–за слов вашего духовного наставника… А ведь он же не БогОн человек. Он же тоже может ошибаться. Даже абсолютно искренне желая Вам добра! Вот вам на этот случай цитата из Герберта Адлера об авторитетах: "Непризнание ничьих авторитетов - первый шаг на пути поиска истины".
- Имеется в виду человеческих авторитетов. Отец Никифор сказал мне о сане священника не потому, что такова его воля, а потому что в молитве ему пришло такое откровение. Да и я всем сердцем этого желал.
- А вы точно уверены, что это Ваш путь?
- Да. Конечно. Этот путь виден по моим книгам.
- А в каком ряду тогда стоит роман "Непротивление счастью"? Там герой сам устраивает свое и чужое счастье.
- Да, главный герой - человек, надеющийся на себя. Его главный провокационный вопрос: как Бог знает о том, что он Бог? И ответ - в том–то и дело, что Он не мыслит, как мы. Это буквально перекликается с тем, что сказано в Библии: "Мои пути - не ваши пути". Мой главный герой - это попытка создания Царства Божьего на земле в материальном смысле. Уже в этой книге чувствуется, насколько это невозможно. Обратите внимание, в большинстве критических статей мой герой - не очень положительный. Да и автор не считает его положительным. А в следующем романе происходит крах идеи Царства Божьего на земле и осознание того, что стяжание мирских богатств бессмысленно. И попытка освобождения от этих богатств. Приход к христианству. Если вы помните, главный герой в конце произносит "Отче наш…".
- Я прекрасно понимаю ход Вашей мысли в сторону Богоискательства. И ни в коем случае не спорю по поводу веры и той или иной религии. И даже могу привести цитаты из ваших прежних книг: "Занятия космологией и философией приводят меня к разочарованию в этих науках и уверенности, что Бог есть"; "Единственное, заслуживающее доверия, - Божье Откровение (проверял со всех сторон - более 120 пророчеств о Христе сбылись, хотя были написаны за 500–700 лет до его рождения) и так далее. Итак, вывод: "Христос сын Божий, Святое Писание - откровение". Всё становится на свои места. Чем больше изучаю Святых Отцов, тем больше уверенность в правоте их. Обратный эффект по сравнению с изучением наук. Далее, если это правда и Священное Писание - Божье откровение, то как его можно игнорировать? Нельзя. Тут начинается работа над собой…". Вот до этой фразы - я целиком и полностью согласна!
- И я не отрекаюсь.
- А далее вы продолжаете: "…работа над грехами, прежде всего гордыней". А как же ваши положительные герои? Разве они грешны?
- Да, все герои обладают человеческими пороками. И признают это и даже пытаются бороться. Они грешны, но они милые и они каются, и поэтому им прощается.
- Скажите, Вы сами ощущаете в себе внутреннюю потребность быть священником и проповедником? Поддерживать людей, нести им Слово Божие?.. Успокаивать мятущиеся души?
- Большего счастья для себя не чаю. Серьезно. А литература - это лишь одна из попыток это делать.
- Так разве не Ваше предназначение - давать миру именно то, что только Вы можете ему дать как писатель? Книги, мысли, идеи… Очень важные и добрые. Вера в Бога, конечно, важна и нужна. Но ведь это не вся жизнь человеческая.
- В том–то и дело, что вся. Первая заповедь - "Я Бог твой и не будет у тебя других Богов". Вторая - "Не сотвори себе кумира". Третья - "Не поминай Бога всуе. Четвертая - "Чти день субботний. Шесть дней работай - седьмой Богу". Что это значит? Что жизнь в Боге есть стержень жизни. Что нельзя создавать себе кумиров из своего таланта, богатства, чего угодно. Не забывай о Боге и посвящай седьмой день Ему. У нас, на Западе, церковные службы в основном только по воскресеньям, и все священники неделю работают на разных работах, а только в воскресенье священничествуют. Ну, за редким исключением. Итак, если мы согласны, что нарушать заповедь "не убий!" нехорошо, то как можно игнорировать остальные заповеди? Как?
- Я понимаю, что в православии (и почти в любой религии) смирение - это добродетель, а гордыня - грех.
- В том–то и дело, что православие - не одна из религий. Если углубиться в изучение истории религии, становится ясно, что православие единственное сохранило апостольский дух. Сейчас я работаю над книгой по истории Церкви на английском и, поверьте, изучил этот вопрос. Одних библиографических источников там более 150. Для того чтобы это понять, нужны долгие беседы. Я бы не стал примыкать к "одной из религий". Просто в России и на Украине православие имеет не лучшую репутацию, хотя, если вы вспомните тысячи расстрелянных священников и сотни взорванных церквей, вы ужаснетесь и сами зададите себе вопрос "почему?". Почему мы не уважаем попов? Не потому ли, что нам это с детства внушили те, кто их расстреливал? А как вы думаете, кто подвигал коммунистов расстреливать духовенство? Ясно, что не Бог. Тогда кто?
Кроме того, зачастую православие рассматривается как этнически славянская религия. Но здесь, на расстоянии, нам видно, что это Вселенская церковь.
- Ну а самоосознание? Самоощущение?
- А что в Библии сказано о поиске человеком своего предназначения и своего пути? Сказано: "Дерзай, дщерьВера твоя тебя спасла!" И еще сказано: "Стучите, да отворят вам". Ну, вот я и стучусь, и дерзаю. Для меня открылся целый мир святоотеческой литературы, о которой большинство из нас не имеет никакого понятия. И, поверьте, это вовсе не скучная ерундень. Наоборот. Светлейшие умы приходят к этому. Вся Русская литература… Гоголь. Вот почитайте у Гоголя - хотя бы всего одну страничку из "Выбранных мест из переписки с друзьями", "Христианин идет вперед":
"Друг мой! считай себя не иначе, как школьником и учеником. Не думай, чтобы ты уже был стар для того, чтобы учиться, что силы твои достигнули настоящей зрелости и развития и что характер и душа твоя получили уже настоящую форму и не могут быть лучшими. Для христианина нет оконченного курса; он вечно ученик и до самого гроба ученик. По обыкновенному, естественному ходу человек достигает полного развития ума своего в тридцать лет. От тридцати до сорока еще кое–как идут вперед его силы; дальше же этого срока в нем ничто не подвигается, и все им производимое не только не лучше прежнего, но даже слабее и холодней прежнего. Но для христианина этого не существует, и где для других предел совершенства, там для него оно только начинается. Самые способные и самые даровитые из людей, перевалясь за сорокалетний возраст, тупеют, устают и слабеют. Перебери всех философов и первейших всесветных гениев: лучшая пора их была только во время их полного мужества; потом они уже понемногу выживали из своего ума, а в старости впадали даже в младенчество. Вспомни о Канте, который в последние годы обеспамятел вовсе и умер, как ребенок. Но пересмотри жизнь всех святых: ты увидишь, что они крепли в разуме и силах духовных по мере того, как приближались к дряхлости и смерти. Даже и те из них, которые от природы не получили никаких блестящих даров и считались всю жизнь простыми и глупыми, изумляли потом разумом речей своих. Отчего ж это? Оттого, что у них пребывала всегда та стремящая сила, которая обыкновенно бывает у всякого человека только в лета его юности, когда он видит перед собой подвиги, за которые наградой всеобщее рукоплесканье, когда ему мерещится радужная даль, имеющая такую заманку для юноши. Угаснула пред ним даль и подвиги - угаснула и сила стремящая. Но перед христианином сияет вечно даль, и видятся вечные подвиги. Он, как юноша, алчет жизненной битвы; ему есть с чем воевать и где подвизаться, потому что взгляд его на самого себя, беспрестанно просветляющийся, открывает ему новые недостатки в себе самом, с которыми нужно производить новые битвы. Оттого и все его силы не только не могут в нем заснуть или ослабеть, но еще возбуждаются беспрестанно; а желанье быть лучшим и заслужить рукоплесканье на небесах придает ему такие шпоры, каких не может дать наисильнейшему честолюбцу его ненасытимейшее честолюбие. Вот причина, почему христианин тогда идет вперед, когда другие назад, и отчего становится он, чем дальше, умнее".
Я сравниваю с себя с Гоголем не из гордыни, не потому что считаю себя тождественным его таланту, а просто использую его как архетип, пример писателя, пришедшего к православию и оказавшегося под ударом со всех сторон. Гоголь - одна из самых аскетических фигур нашей литературы. Последнее его десятилетие проходит под знаком все усиливающейся тяги к земному претворению христианского идеала. Не давая важнейших обетов монашества - целомудрия и нестяжания, - он воплощал их в своем образе жизни. "Нищенство есть блаженство, которого еще не раскусил свет. Но кого Бог удостоил отведать его сладость и кто уже возлюбил истинно свою нищенскую сумку, тот не продаст ее ни за какие сокровища здешнего мира".
Однако подлинный трагизм ситуации заключался в том, что монашеский склад был только одной и, вероятно, не главной стороной гоголевской натуры. Художническое начало побеждало в нем; кризис Гоголя - следствие глубочайшего внутреннего конфликта между духовными устремлениями и писательским даром.
"Выбранные места…" были враждебно встречены критикой и большинством читающей публики: перелом в умонастроении Гоголя, явственно отразившийся в книге, для многих стал полной неожиданностью. Гоголь как бы нарушил законы жанра и в светском произведении заговорил о таких вопросах, которые исконно считались привилегией духовной прозы. Вяземский не без остроумия писал: "…наши критики смотрят на Гоголя, как смотрел бы барин на крепостного человека, который в доме его занимал место сказочника и потешника и вдруг сбежал из дома и постригся в монахи". В спорах быстро выявилась основная тенденция - неприятие книги. Ее безоговорочно осудили не только западники, но и люди, близкие Гоголю. Апофеозом стала статья Белинского и его известное письмо, в котором критик утверждал, что Гоголь изменил своему дарованию и убеждениям, что книга написана с целью попасть в наставники к сыну наследника престола; в языке книги он видел падение таланта и прямо намекал на сумасшествие Гоголя.
Гоголь был потрясен несправедливостью многих упреков.
Весьма сдержанно отнеслось к книге и духовенство, традиционно не вмешивающееся в дела светской литературы. Хотя митрополит Московский Филарет сказал, что "Гоголь во многом заблуждается, но надо радоваться его христианскому направлению", а святитель Игнатий (Брянчанинов), один из авторитетнейших духовных писателей XIX века, канонизированный Русской Православной Церковью, отозвался о книге Гоголя довольно критически: "…она издает из себя и свет и тьму. Религиозные его понятия неопределенны, движутся по направлению сердечного вдохновения неясного, безотчетливого, душевного, а не духовного".
Вот вам пример попытки светского писателя всерьез заговорить о православии и Боге… Молитесь за меня, гордеца и грешника Герберта Адлера!
14
Герберт много времени проводил в своей часовне. Несмотря на подорванное материальное благополучие, он ничего не жалел на благолепие своего маленького храма. Он любил зажигать много свечей и затихал в уголке в полумраке с набожным выражением лица дремлющего ангела.
- Господи, спасибо тебе, что дал мне посвятить Тебе этот скромный храм! - шептал он, с запретной гордостью разглядывая иконы, подсвечники, позолоченный запрестольный крест… Церковную утварь поставлял ему секретарь Владыки протодиакон Ануфрий. Его имя чрезвычайно подходило к нему. В переводе с древнеегипетского языка Ануфрий - "священный бык". Его носитель - дородный мужчина в полном расцвете своего диаконского таланта. Бас у него был знатный, глубокий и не такой, что можно пройти мимо, не обращая внимания, мимоездом… Рядом с ним вспоминалась старинная шутка, дескать, на Руси чудес много, а главных из них три: Царь - Колокол, Царь - Пушка и диакон Андрюшка… Вот таким чудо–протодиаконом Ануфрий и был. Палитра его голоса была поразительна еще и тем, что какими–то общими чертами пересекалась с его талантом иконописца. Так музыка и цвет всегда неразрывно шествуют по нашей жизни.
Отец Ануфрий вернулся из поездки с Владыкой по Украине. Расцеловавшись с Гербертом по–православному три раза, он оглядел внутреннее убранство храма и удовлетворенно забасил:
- У меня для вас приятная новость. Мы с Владыкой гостили у архиепископа Фомы и подарили ему Ваши газеты. Его преосвященство был поражен, что такую работу может проделывать один человек. А когда мы рассказали, что недавно освятили домашнюю часовню, которую вы открыли для местного народа, а между тем раньше у вас там был обеденный зал, бильярд, рулетка, местный воротила, сидящий по правую руку от владыки Фомы, вдруг просиял. Оказалось, он - бывший владелец четырех казино. Став духовным чадом Владыки Фомы, он образумился и продал три из них. Четвертое закрыл, но здание в центре города никак не продавалось. "Владыко, благословите создать в бывшем казино храм". "Почему бы и нет", - ответил Владыка Фома, и на следующий день воротила подарил здание церкви. Вот так и не знаешь, как ваш поступок здесь отзовется на другом конце земли. Воистину уж неисповедимы пути Господни.
Герберт был очень доволен, услышав такие вести.
- Спасибо, отец Ануфрий. Порадовали вы меня, Теперь милости просим в баньку.
- А сами вы не желаете?
- Я не люблю парилку… здоровье не позволяет.
Отец Ануфрий, попарившись с сопровождавшим его иподиаконом, пожаловал за стол, но к удивлению и даже некоторому облегчению Герберта выпить водки отказался. Точнее, пригубил и отставил стопку.
- Здоровье не позволяет, - пояснил он. Герберт, сам не любитель спиртного, не настаивал.
Поскольку был рождественский пост, откушали постного борща, сваренного Эльзой, потешили себя капустным пирогом, а от картошки с грибами отказались, поскольку были сыты. За чаем гости, блаженно кряхтя и потягиваясь, принялись расспрашивать Герберта о его житье–бытье.
- Тяжело, но стараюсь не роптать. Мне недавно пришла в голову мысль, что на Бога чаще ропщут как раз именно верующие, потому что те, кто не верует, зачем на Господа станут роптать? Он ведь на Него не полагался, значит, и нельзя сказать, что Бог не оправдал его ожиданий. А чем более верующий человек полагается на Бога, тем больше соблазн роптать. Ведь Бог становится повседневным собеседником, партнером во всяком деле… - Герберт, не желая показаться неофитом, пристально вслушивался в каждое свое слово и предложение, однако это не помогло. Гости выдали свое отношение к сказанному благодушными улыбками.
- Да, бывает, долго ищешь Бога, а как найдешь, так и не знаешь, что с ним делать, - пошутил отец Ануфрий. - Я слышал, вы не поладили с отцом Матвеем?
Отца Матвея приписали к часовне, устроенной Гербертом. Хотя отец Матвей и был ровесником Герберта, выглядел он моложе. Это был угрюмый человек, весьма сосредоточенный на себе. Герберт же, привыкший в своей светской жизни, что ему все в рот заглядывают, со временем, естественно, стал плохо переносить отца Матвея. Он платил ему по двести пятьдесят долларов за каждую службу и надеялся, что тот хотя бы будет элементарно уважать его мнение. Однако отец Матвей чем больше получал, тем сильнее сердился на Герберта. Ссора разразилась внезапно. Накануне службы отец Матвей прибыл в гости к Герберту с матушкой и годовалой дочкой. Когда после обеда все вышли из–за стола, Герберт возразил отцу Матвею по поводу какой–то мелочи. Отец Матвей немедленно вспылил и ушел, хлопнув дверью, крикнув матушке из прихожей: "Домой!".