– Что за публика, – ругался Ярослав, за неимением командира обращаясь к мелким жителям перепуганного ночного мира. – Скоты. Клонируют в ванных, где спирт бодяжили. Тема для научного исследования: Ленька Пантелеев и новейшие технологии. Двойная спираль под прицелом нагана. Ванька Каин забыл вымыть руки и теперь ковыряет геном.
Приусадебная живность потерянно соглашалась.
Голлюбика прошел подлеском; око, натренированное до ястребиной зоркости, подмечало отломанные веточки, да примятую траву: ребята явились отсюда, понятное дело, опять же и машина виднеется, брошенная. Темнота не мешала Голлюбике смотреть. Водитель, конечно, не выдержал и присоединился к отряду. Неизвестно, думал ли он, что присоединится к товарищам намного прочнее, чем рассчитывал, и даже перемешается с ними структурно.
Ярослав отомкнул дверцу, надеясь, что жадный до подвига шофер не удосужился прибрать ключ зажигания. Но у шофера, видимо, сработал рефлекс, и ключа не было. Голлюбика плюхнулся на остывшее место, запустил руку под панель, рванул оттуда пучок проводов, которые были очень похожи на те, что послужили к воздушному перемещению Ладушкина в недоступное измерение.
Через короткое время мотор проснулся. Машина недоуменно кашлянула, спросонья не разбирая, кто в ней хозяин. Босая пята, с медвежьей силой надавившая на газ, перекрыла ей всякое удивление. Ярослав протер слипавшиеся от жижи глаза, наддал еще и вскоре вырулил на пустынное шоссе. Сверившись по десять лет как оторопелому, завалившемуся указателю, он быстро взглянул на мерцавшую стрелку: бензина осталось в обрез. Но до города хватит, прикинул Голлюбика. Он скорбно хмыкнул. Повернись дело так, что дошло бы до погони за джипом Ладушкина, который, в чем Голлюбика не сомневался, так и стоял себе в замаскированном под муравейник ангаре, отряду пришлось бы туго. Впрочем, Семен воспользовался транспортным средством, которое оказалось куда более скоростным, чем джип. К тому же оно доставило его в место, куда джипы не ходят.
Ярослав уставился в зеркальце заднего вида: там стояла недовольная луна. Серые цепи лунных гор и кратеров складывались в осуждающую надпись. Голлюбика отвернулся. Он знал, что рано или поздно посрамит луну, а вместе с ней – все мрачное и зловещее, что принято приписывать этому второстепенному светилу. Другое дело – солнце, думал Голлюбика, разматывая версту за верстой. Если на нем и написано что-то плохое, то ничего страшного: все равно ослепительный свет не позволит прочесть.
Глава 2
В коридорах ДК есть что-то подлинное и правильное, полумрак и паркет, эхо шагов – то размеренных, утомленно осиливающих мраморную лестницу, то бегущих. Звуки рояля из-за одинаковых дверей в полтора человеческих роста, кружки и студии, непременно – одинокие посетители, которые с той или иной степенью деловитости уходят за дверь, все это истинно, и речь не о советском ностальжи – это тянется куда-то дальше, в музей, к мебели красного дерева, резным бюро, па-де-де, зеркалам – и, может быть, глубже, в пыль и темноту, где уже ничего не разобрать: оно не возникает оттуда и не пропадает там, оно перетекает. Одна из люстр обязательно не работает. И люди не те, каких встречаешь на улице, их не хочется убивать: зимой – за неуклюжее толстошубие, летом – за горячее дыхание с примесью пельменей и сусла; они заняты ненужным миру, но важным делом, каждый одинокий посетитель – он целеустремлен, он зачем-то явился в здание, куда, казалось бы, давно никто не ходит, предпочитая развивать в себе иные навыки и умения.
На такого одинокого пилигрима взираешь с непроизвольным уважением и порываешься подсказать нужную комнату.
Погожим июльским днем, в четыре часа пополудни, пока Ярослава Голлюбику отпаивали, подкармливали, да сканировали, в пустынный ДК вошли посетители из тех, кому не надо подсказывать комнат – такие сами отлично знают, в какую им нужно дверь, а любопытных не жалуют и могут уложить на пол для проверки документов и общего запаса прочности.
По случаю лета ДК дремал. Студии и кружки, которыми он изобиловал, не работали; молчал рояль; жизнерадостный хореографический топот мотыльков притих и осел вместе с пылью; пестрые художественные мольберты, израненные тысячами кнопок, были сложены и задвинуты в мрачный угол вместе с бюстами, кубами и шарами.
Пришедшим это безлюдье было на руку. Бесшумный отряд, со стороны казавшийся точной копией того, что погиб по малодумной прихоти Семена Ладушкина, струился черным потоком вверх, попирая законы, предусмотренные природой для текучих субстанций. Намеченной целью был фотографический кружок – едва ли не единственное из многих прочих вольных образований, которое не замирало в летнюю пору.
Направляющий, достигнув четвертого этажа, отрывистыми знаками велел своим товарищам рассредоточиться. Тем временем вторая группа, посланная под арку во внутренний двор, изучала босые следы; цепочка мокрых пятен быстро подсыхала в горячем воздухе, сквозным проходом убегая в соседнюю подворотню и далее – на узенький проспект, вечно закупоренный серной автомобильной пробкой.
Очередной командир, повторяя действия своего испарившегося в деревне двойника, отошел от двери на два шага. Ударом железной пяты он объявил фотостудию открытой.
Внутри было темно – вероятно, из общего уважения к фотографическому делу, ибо пленки проявлялись в соседней каморки, где стояли раковины и кухонного вида столы со шкафчиками. Кто-то побежал; громко разбился стеклянный предмет.
– На пол, милиция! – заорал командир и ворвался в студию.
Следом, нервно поводя бронебойным оружием, протиснулось спортивное сопровождение. Помещение пустовало, но из-под запертой двери в лабораторию бил красный свет магического кристалла.
Командир навел на замочную скважину автомат:
– Эй, за дверью! Выходи по одному, руки за голову, шаг влево – шаг вправо… хранить молчание!
– Не открывайте! – взвизгнули из-за двери. – Это какое-то недоразумение! Я печатаю фотографии, сюда нельзя!…
Командир повернулся к бойцам и кивнул. Двое мгновенно отделились от кучи, присели под дверью и занялись разматыванием горючих шнуров. Невидимый фотограф безошибочно угадал смысл наступившего молчания.
– Нельзя! Нельзя! – вопли возобновились. – Вы не понимаете! У меня выставка! К юбилею!… Вы погубите результаты кропотливой работы! Вы ответите!
– Быстрее, – прошептал командир.
Ловко скользнув руками по дверному периметру, согбенные минеры бросились по углам. Бойцы повалились ничком, ужимаясь на черепаший манер. Мрак замер предсмертной куколкой, из которой вот-вот появится огненная бабочка-однодневка.
– Давай! – прошептал главный. Нетерпеливый глаз, которым он подглядывал, сверкал полярной звездой.
Грохот впечатался в уши, застывая в монотонный звон. Дверь медленно опрокинулась и выпала. Из лаборатории ударило лазерное сияние. В багровой дымке виднелись контуры жестяной ванны, из которой, прилагая к тому неимоверные усилия, выдирался голый, облепленный чем-то клейким мужчина.
– Тебе для фотографий ванна нужна! – командир ударил прикладом в затылок другого человека, щуплого и обезумевшего от ужаса. Человек, пользуясь туманной неразберихой, мчался к выходу, и удар сообщил ему непомерное ускорение. Беглец перешел в горизонтальное летательное положение, расправил крылья черного фотографического халата и врезался головой в паркет. По несчастливой случайности маленький пятачок пространства, в которое целился его лакированный череп, ответил каверзой, как будто в некоем невидимом измерении пятачок этот, как и положено приличному пятачку, принадлежал буквальной и астральной свинье. Известно, что при ударе по голове ломается что-то одно: либо кость, либо бьющий предмет. Пробить паркет фотографу оказалось не под силу, и все приказания немедленно встать, все наведенные в его спину стволы орудий сделались бессильными перед вечной загадкой небытия.
Ругательства полетели из-под маски командира, как мокрые, отрывистые шлепки на букву "я". Но служебный автопилот, продираясь сквозь непогоду сквернословия, успел вставить между шлепками приказ:
– Склепка не упустите!
"Склепками" называли "слепков", которых тайно и очень споро выращивали в таких вот жестяных корытах-ваннах, каких командир повидал немало – на блатных малинах, в благопристойных на вид гаражах, в дачных подвалах, тупиковых вагонах и финских банях. Левые копии обходились недорого, но прибыль приносили неимоверную. На них обучались стрельбе; их покупали богатые граждане с противоестественной озабоченностью; клонов набирали в охрану, посылали воевать в незаконных формированиях, раздавали медицинским студентам, продавали в микробиологические лаборатории. Из-за своей относительной дешевизны левые клоны пользовались бешеным спросом; образовался черный рынок, похожий на те, где торгуют пиратскими дисками и кассетами. Милиция громила секретные лаборатории, топила изготовителей в питательной бульонной среде, мучила противогазом и била дубинкой. Толку от этого, понятно, не было никакого; производство росло. Оперативные рейды сделались заурядным явлением. Однако штурм фотостудии, внешне ничем не отличаясь от обычного захвата с последующим разгромом и назидательными плюхами, никак не укладывался в череду будничных мероприятий. Одно дело – вылепить из пищевых отходов копию зазевавшегося прохожего, и совершенно другое – похитить ценного секретного сотрудника с неординарными профессиональными качествами.
Командир зачем-то вспомнил, что сообщение о рождении первого клона показалось ему будничным и пресным. К тому времени сенсации давно надоели, и удивляться было лень. Снежного человека догнали, скрутили и чуть не доставили в вытрезвитель, но, разобравшись, отпустили с миром. Телепат нечаянно прочитал мысли Снегурочки и удавился. А марсиане явились на Марсово Поле возложить цветы и похитить, по инопланетной привычке, невесту.
– Наждак! – командир не сдержался, зашвырнул автомат за спину и раскрыл объятия.
Голый человек, самозабвенно харкая в согласии с розой ветров, брел ему навстречу.
– Ты же Наждак? Ты не склепок? – забеспокоился командир.
– Ушел ваш склепок, – прохрипел человек. Он приблизился к командиру, в объятия не полез – напротив, насильственно-властным движением опустил тому руки. – Там запасной выход. Он сразу и соскочил, как услышал ваш топот на лестнице. Что же вы за бараны! Без шума не умеете.
Командир жадно прислушивался к интонациям и тембру, желая удостовериться, что собеседник не морочит ему голову и не подделывается под настоящего Наждака.
– Закурить дай, – потребовал голый.
Тот полез за сигаретами, краем глаза следя, как руководитель второго звена, которому была поручена подворотня, уже летит к нему вверх по лестнице.
– Товарищ капитан! – жалобно выпалил громила. – Сбежал! Его, не иначе, машина ждала. Дошлепал босиком до проезжей части, а дальше – как отрезало.
Капитан выдернул рацию:
– Гнездо, ответьте. Гнездо, это Зимородок. Перекрывайте улицы по пятому варианту. Досматривать всех, и чтобы не церемонились. Прием.
Глава 3
Зимородок напрасно распорядился перекрывать улицы. Благие намерения, которые обычно выстилают дорогу в ад, на сей раз, вздыбившись, эту дорогу перегородили. И сделали это в самый неподходящий момент, помешав продвижению еще одного, третьего по счету, отряда, действовавшего самостоятельно и, как водится, вне служебной компетенции Зимородка.
Гладенький микроавтобус тормознули на перекрестке. Еще бы немного, и он успел, и мчался бы дальше, настигая давным-давно выслеженную молочную автоцистерну. Уже были записаны эфирные переговоры этой цистерны. Уже было с точностью установлено ее вредное предназначение. В микроавтобусе приняли решение проследить за объектом и, благо тот, если верить эфиру, намеревался вырулить за городскую черту, захватить его на пригородной трассе, без помех, свидетелей и случайного гражданского кровопускания.
И вот автоцистерна преспокойно оторвалась, проскочив гибельный поворот, зато микроавтобусу велели остановиться какие-то демоны, налетевшие справа и слева. Их послали бы ловить на хуторе блистательных махаонов с непрезентабельными капустницами, но демонам на подмогу выскочил старенький правоохранительный "козел". Микроавтобус едва не врезался в его раскрашенный бок, где желтое символизировало бескрайнюю пустыню разума, а синее – недостижимую цель, безоблачное мирное небо.
Поэтому операция по захвату и досмотру молочной машины пошла наперекосяк.
Конечно, из микроавтобуса выскочил серьезный и безжалостный человек.
Конечно, он пообещал такому же серьезному и безжалостному человеку, начальствовавшему над бестолковыми смежниками, вскрыть его туловище длинным прямым разрезом и после зашить через край.
Все эти события не спасли дела, так как они моментально отразились в зеркальце заднего вида – точно таком же, в каком Ярослав Голлюбика минувшей ночью рассматривал угрюмую луну. Зеркальце принадлежало молоковозу. В кабине преследуемых слушали радиопередачу о свекле. Звучала бодрая джазовая музыка, которая намекала на радость обладания свеклой. Еще больший восторг вызывала подразумевавшаяся осведомленность в самом существовании свеклы.
– Ох, сука, – пробормотал, косясь на зеркальце, сидевший за рулем человек в кепке.
– Что там? – подпрыгнул его сосед, лицо у которого было такое, что впору снимать ножом-мажом и намазывать на свежую булку.
– Менты! – огрызнулся шофер. – Уходим, керя! Уходим по-быстрому!
– Надо сбросить матерьял! – завопил второй. Машина рванулась вперед, и его вдавило в спинку сиденья. – Тормози!
– Сначала оторвемся, – процедил сквозь зубы человек в кепке и припал к рулевому колесу. Перед этим он стремительно, чтобы легче было гнать молоковоз, переключил музыку на шансон; веселый менестрель с готовностью запел про лихую любовь.
"Там сидел Амурка в кожаной тужурке!" – кричал менестрель из кабины.
Молочная цистерна, преобразившись из механического аналога мирной коровы в отмороженное чудовище, понеслась, не разбирая пути. Детские коляски, которых хватило бы на дюжину броненосно-художественных фильмов, только и успевали выпархивать из-под ее сокрушительных колес в последний, уже останавливающийся, миг.
К тому времени микроавтобус успел вырваться из козлиного плена. Командир захотел приготовить себе отверстие для ездовой стрельбы и топнул сапогом в боковое стекло.
– Кнопку нажми, оно же пуленепробиваемое, – напомнил водитель.
Тот плюнул и ударил кулаком по кнопке. Стекло поплыло вниз; командир щелкнул предохранителем и приказал держать себя за ноги.
– Руки заняты! – удивился водитель.
– После поговорим! Плохому танцору вечно что-нибудь мешает…
Командир, сколько мог, высунулся в окно и начал целиться в молочную цистерну, которая успела прилично оторваться от погони. Он собирался, по собственному любимому выражению, направить "эпистолу": не чуждый муз, командир в годы бездумной юности научился играть словами в одном литературном кружке. Под словом "эпистола" он разумел английский пистолет, "a pistol".
– Хххолера, – пробормотал стрелок. Он очень боялся продырявить саму цистерну – вернее, тех, кого в ней прятали, кто бултыхался сейчас в теплом бульоне. Для одной из узниц этот бульон был материнским, для другой же – блевотным и ненавистным варевом. Командир надеялся, что Вера Светова придушит свою незаконную копию, но тут же, себе возражая, качал головой: нет, Света Верова наверняка примотана цепью к какой-нибудь ручке, и над бульонной поверхностью едва выступает ее голова, краса и гордость ССЭР, Специальной Службы Эсхатологического Реагирования. Он помотал головой, досадуя на выверты памяти. К чему бы это? Командир вспомнил, что в запасе у Веры Световой лежали два конспиративно-аварийных паспорта, выписанных на имена Светы Веровой и светофоровой – последняя фамилия по разгильдяйскому недосмотру была прописана с маленькой буквы.
По бокам от погони расплылись акварельные окраины.
Командир втянулся обратно в кабину. Он решил подождать, пока не кончатся сверкающие новостройки со звучными названиями: Лазоревые Терема, Желтые Дома и Пенаты-Закаты.
– Через мост переедем и будем брать, – в его голосе звякнула напряженная сытость. Она звякнула и пропала, потому что в следующую секунду командир чуть привстал и взволнованно ахнул: – Что они делают? Ты погляди, погляди!
Мост уже виднелся. Правая дверца молоковоза, который все набирал и наращивал скорость, распахнулась. Из нее высунулся сосредоточенный блин: лицо со ртом, то сокращавшимся, то растягивавшимся в каторжную улыбку. Почему-то это движение лицевых мускулов делало его похожим на решку, сменявшуюся орлом. Командир, любивший стрелять по мелким монетам, непроизвольно стиснул рукоять пистолета. Лицо высунулось еще дальше, показались плечи. Наконец, приземистый человечек выбрался на подножку; нагретый ветер трепал его жидкие волосы. В зубах у него сидела маленькая отвертка; гримасы человечка были вызваны стараниями ее удержать. Он осторожно шагнул, подтянул ногу, схватился за скобу и вдруг, проворнее обезьяны, впрыгнул на самую цистерну.
– Гони! Гони! – закричал главный. Он догадался о дальнейшем.
Акробатическая мишень легла на живот. Утвердившись на цистерне, масляный человек вынул изо рта отвертку и начал яростно ковырять ею под крышкой люка. Тот, вероятно, был с неисправностью, и нужно было поддеть какую-то деталь.
Командир чертыхнулся и отдал приказ бойцам:
– Они сбрасывают склепка. Как только склепок соскочит, двое прыгают. Ты и ты. Брать живьем.
План оказался неудачным: крышка люка откинулась и в то же мгновение цистерна влетела на мост. Из микроавтобуса, рискуя здоровьем Веры Световой, открыли стрельбу. Человечек не обращал никакого внимания на пули, которые высекали из боков молоковоза рыжие искры. Он погрузился в отверстие люка по самые плечи, яростно шаря руками внутри. Наконец, он стал выбираться; за ним, хватаясь пальцами за края, лезла новорожденная нимфа. Ее волосы свалялись в грязную кашу, но фигура смотрелась отменно. Она в точности повторяла контуры Веры Световой, на которую заглядывались все сотрудники ССЭР, от охранников до генерала-полковника. Теперь командир, без толку паливший в "Молоко", не мог отказать себе в удовольствии хотя бы на склепке рассмотреть достопримечательности недосягаемой светофоровой. Он любовался недолго: склепок выскользнул из цистерны, которая к тому времени уже одолела две трети моста. Фигурка скатилась с машины, перемахнула через перила и оловянным солдатиком бултыхнулась в темные промывные воды реки.
– Взять! Сдохнуть, но взять ее!
Микроавтобус замедлил ход, выпуская двух панцирных автоматчиков. Они упали на корточки, лихо перекатились и прыгнули с моста в полусотне метров от склепка, который, резво загребая, мчался к ближайшему берегу.
Молоковоз уходил.
Командир сунул руку под сиденье и выволок стальную трубу с присобаченным спусковым устройством. Водитель быстро посмотрел на эту страшную вещь и машинально предупредил :
– Мало не будет!
– А мы не мелочимся. Глуши мотор!