– А Слово – оно заслужило уважение своими акустическими свойствами. Зрение в нашей стране не было востребовано. Это в Европе тесно, там только и смотри, как бы не отдавить кому-нибудь лихтенштейн. А у нас места много, все на виду: вон Церква пригорюнилась, вон пиво привезли, а вон Мамай идет. Другое дело – во всем увиденном разобраться. Приходится ждать устного Слова от умного человека. Потому что все накроется медным тазом тысячу раз, пока Ваня Федоров запустит свой станок… Слух – он и ночью не подкачает, когда глаза спят. Все будет слышно: и как в дверь постучат, и как гром грянет. А если уж слух не поможет, то и зрение не спасет, вся надежда на жареного петуха.
Наждак, в сотый раз слушая наскучившую филиппику, в сотый же раз извинился перед Верой за зрительное унижение:
– Наверно, все это притянуто за уши, – он деликатно усмехнулся в кулак, радуясь каламбуру. – Но если что-то торчит, то и притянуть не грех, правильно?
– В России главное – неопределенность, – назидательно заметила Вера Светова. – Поэтому нам нечего бояться. Где что-то сложилось и вошло в привычку, там можно разрушить. А где ни то, ни се – там трудно.
– Все это здорово, – нетерпеливо сказал Наждак, видя, что вот-вот разгорится многолетний спор о том, что же все-таки главнее: неопределенность или слуховое восприятие. – По-моему, старшой, нам пора продвигаться. Чутье подсказывает, что нужно пробраться вон в тот камин, – он кивнул в сторону вертикального углубления, основание которого круто забирало вверх и тонуло в темноте. – Обходняками гуляют зеваки, простому люду не с руки прятаться по щелям…
– А вот и проверим, – на ладони Голлюбики лежал маленький пеленгатор. – Сейчас увидим, на что годится твое чутье против наших глаз и ушей.
Пеленгатор проявил полную солидарность с обонянием Наждака. Он взахлеб замигал, зовя отряд выдвинуться в направлении камина.
– Что ж, – Ярослав не стал спорить. – Если так, то мы пойдем в этот камин. Надо было клоуна взять с собой, как языка…
– Какого языка? – вскинулась Вера. – У тебя ум за разум заходит?
– А что? – пожал плечами Голлюбика. – Клоун и так сплошной язык…
– Пойдемте скорее, – попросила светофорова. – Это пещера действует. В пещерах люди быстро сходят с ума.
– Больно рано она действует, – удивился Наждак. – Не успели войти, а уже началось.
Он подул на озябшие пальцы, похрустел ими для физкультурного нагревания, подхватил сумку и пошел к углублению. Голлюбика тоже взял свою кладь. "Брось ракетки, – посоветовала Вера. – На что они? Пан или пропал". Лучи фонарей скрестились, образуя светонасыщенный символ – покинутый, но не сдающийся в окружении враждебной тьмы. Осторожно ступая, словно первые астронавты на луне, или, поднимай выше, на совсем неизвестной планете, путешественники приблизились к разлому. Лампочка перестала мигать и светила ровным, алым огнем. Наждак, очутившийся сзади, оглянулся и напоследок раздул ноздри: запахов не прибавилось. Вера Светова привычно прищурилась: никого. Ярослав Голлюбика прислушался: было тихо, как никогда не бывает при солнечном свете.
– Будем протискиваться, – объявил Ярослав.
Камин оказался узким и вел глубоко; в глаза путникам сыпался мелкий порошок, скала сжималась и обнимала; каменный пол взмывал вверх прихотливым рогом. Озноб исчез, идущим сделалось жарко.
– Я чувствую, – прошептал Наждак. – Здесь побывали люди.
– Надеюсь, – глухо молвил Голлюбика и остановился, чтобы лучше осветить дорогу. Оставалось немного; старший отряда боялся, что крутая тропинка завершится обрывом. Вера Светова отвела Ярослава, нашарила камешек и метнула вперед; тот вовсе не сгинул, а где-то запрыгал, невидимый, впереди; покатился, щелкая несерьезным эхом.
Пройдя еще два десятков шагов, они с удовольствием ощутили, что стены расступаются. Вскоре стало совсем просторно; Голлюбика негромко крикнул, и эхо, которое окрепло и налилось силой, заставило его сделать последнюю остановку. Ярослав начал медленно поворачивать голову, выхватывая сказочное убранство зала, снабженного, как уже было видно, несколькими ходами, ведущими в неизвестность. Пеленгатор настойчиво звал посетить самый правый рукав, и Голлюбика послушался. Отделившись от товарищей, он быстро вошел в проем, стал на колени, начал разгребать невесомый песок. Потом взялся за массивный камень, поднатужился, отвалил и запустил руку в образовавшуюся полость.
– Будем жить, – хрипло сообщил Ярослав.
Он начал тянуть и выволок на свет фонарей здоровенный рюкзак, за ним – второй и третий; все рюкзаки вынесли в середину зала, где, казалось путникам, сходились меридианы и перекрестки, катакомбные коридоры и судьбы человечества; где находилась точка отсчета, нулевая верста.
– Распаковываемся и одеваемся, – в голосе Голлюбики звучало умиротворенное облегчение.
В рюкзаках нашлось множество полезных вещей, совершенно необходимых для пещерного выживания.
Бойцы разобрали затребованное Голлюбикой альпинистское снаряжение – тросы и капроновые веревки, ледорубы и альпенштоки, костыли и горбыли; к названному добавились гидрокостюмы, резиновые перчатки, маски, ласты, рукавицы, продукты, шприц-тюбики с антибиотиками, электрические батареи, спиртовки, лампы и спички. Помимо названного, в мешках находились приборы ночного видения, пистолеты, три складных короткоствольных автомата с бесшумным боем без отдачи, с лазерными прицелами самопроизвольного наведения и с подробной инструкцией. Еще там были ножи для финской охоты, удавки, гранаты и увесистое шарообразное устройство, в котором сразу же угадывался его сокрушительный взрывной характер; к устройству тоже зачем-то прилагалась инструкция, запаянная в водонепроницаемый конверт, хотя механизм бомбы выглядел совершенно примитивным; в нем смог бы разобраться даже пещерный дикарь. Все перечисленное было проложено и переложено поролоном и полиэтиленом для пущей непромокаемости и противоударности; в пещерах, того и гляди, ударишься обо что-нибудь или сорвешься в подземную реку, и все, пиши пропало, если не подготовился. Комплектующие и оберточные материалы должны быть прочными на разрыв и не пропускать влагу; к тому же возможны и другие опасности, о которых Голлюбика, Наждак и Вера Светова тут же, не сходя с места, и прочитали в специальной, тоже надежно запакованной книжечке-памятке с грифом "Для служебного пользования" и штампом библиотеки ССЭР.
– Двигаться будем в связке, – решил Ярослав, поигрывая капроновым лассо.
– Запрещено, – Наждак нахмурился. – Чуть что – погибнем чохом!
– Не все в нашей жизни поверяется инструкцией, дружище, – Голлюбика потрепал его по плечу. – Сам погибай, а товарища выручай. Пуля дура, – он оскалился, запрятал пистолет поглубже и обнажил, любуясь им, зазубренный нож, – а штык…. – Он посерьезнел лицом: – Никакой стрельбы! Возможны обвалы и оползни. Работать ножами…
Глава 13
На привале Зевка сморило.
Полулежа на каменной плите, он спал; ему снился сон. Светлое сновидение, украденное у Наждака, а тем, в свою очередь, заимствованное из военных кинофильмов, смешалось с неестественной сущностью самого похитителя. Сон был наполнен отвратительной эротикой, заквашенной на героизме и шапкозакидательстве. Зевок, запихнувши за широкий ремень потемневшую пилотку, шагал через луг; его прямо в травах схватили за васильковый член, а тут и зарницы занялись, поплыл туман, заржала лошадь, да еще соловьи – соловьи, дорогие нашему сердцу, отпели свое для усталого воина: отпусти! отпусти! – застонал Зевок, падая навзничь, под прикрытие звездного неба; мы тоже спали и тоже, не имея возможности проникнуть под своды пещеры, видели сон Зевка в собственном сне. Мы укрылись под одеялом из перистых облаков, чтобы не помогать Зевку.
Очнувшись, он скривился, так как шея, изогнутая в неудобную сторону, сильно и больно ныла. Зевок стряхнул с себя руку Лайки, которая, тоже спросонок, уже подбиралась к бесплодным склепковым чреслам. Лайку тоже сморило, и сон ее полнился не менее пафосными сюжетными линиями: ей виделось, что Наждак ли, Зевок – все смешалось в биологической бадье, откуда мы, рассказывал ей собеседник, поголовно родом – будто он, статный, в красном плаще, стоит с нею рядом и строгим движением гордой десницы показывает надраенную до красноты площадь. Она же, Лайка, но может быть, и сама Вера Светова, стоит среди березок Аленушкой и держит в поводу подвыпившего козлика. И вдруг налетели нечистой тучей черноголовые гуси-лебеди, с Горынычем во главе, который одет в плащ-палатку и дышит перебродившей соляркой…
– Подъем, – пробурчал Обмылок.
Он встал во весь рост и от души потянулся. И оторвался от души, мгновенно сделавшись скользким резиновым гадом в специальном костюме; в приплюснутой каске с притушенным фонарем, вооруженный ножами, кастетами, летучими шестернями и нунчаками.
Группа "Надир" остановилась и залегла на отдых в "колокольне" – высоком, просторном гроте, походившем на купол. Диверсанты Нора достигли этого места к исходу вторых суток путешествия по многочисленным сбойкам, обводненкам, квершлагам и каминам. Их не заботили и не трогали пещерные красоты; они шутя, смеху ради, протыкали жестокими пальцами живописные глыбы, которые казались каменными, но в действительности были хрупкими, пуховыми шапками непотревоженной пыли. Подошвы ботинок без тени жалости давили пассивных и активных троглобионтов. Зевок затеял стрельбу по летучим мышам и, без сомнения, всех бы похоронил, не останови его вдумчивая Лайка. Обмылок, еще не до конца разобравшийся разумом в унаследованных от Голлюбики талантах, исправно прислушивался и двигался на мерный стук ледяной капели.
Все трое не сомневались, что заблудились давным-давно. Это ни на секунду не замедлило их упрямого продвижения в самые недра; Лайка рассматривала мышиный помет, пытаясь угадать в нем микроскопические, но очень информативные вкрапления, по которым она смогла бы судить об окрестностях. Зевок вынюхивал тончайшие колебания в стылом и пресном аромате, оттенков которого никто из них, за недоразвитостью речи, не смог бы передать художественными словами. Обмылок ждал отголосков подземной железной дороги. Ее существование не оговаривалось; было ясно, что постоянные посетители Святогорова центра не согласились бы на иной вариант, дорожа своими жизнями; ошибочно считая эти жизни залогом всеобщего благоденствия. В какой-то момент отряд "Надир" свернул не в тот коридор; потом они не смогли вернуться, ибо проклятый Зевок своей глупой стрельбой вызвал обвал – небольшой, но достаточный, чтобы намертво завалить карман. Пришлось идти в обход, незнакомыми тропами, а это в пещерах и катакомбах – верная гибель, непростительное легкомыслие. В итоге они натыкались то на водный сифон, то на подземное озеро; не раз им случалось выскальзывать из-под коварных "чемоданов" – огромных каменных глыб, нависавших над головами и готовых в любую секунду сорваться вниз.
Очнувшись от тяжелого привала, они продолжили путь.
– Колодец, – объявил Обмылок через пятнадцать минут.
Он стоял на краю широкой черной ямы, уходившей в неизвестное. Далеко внизу шумела вода.
– Нам придется спуститься, – Обмылок утерся резиновым рукавом и пристально посмотрел на чумазые лица своих спутников. Возражений не последовало, но не было и восторгов. – Нам нужно добраться до нижнего этажа, – пояснил Обмылок. – Здесь мы ходим по кругу. А там, похоже, бежит подземная речка. Мы спустим лодку; куда-нибудь, да вынесет.
Зевок улегся на живот и заглянул в яму.
– А если мы угодим прямо в реку? Я не вижу земли.
– Чего тут гадать, – язвительность и скепсис Веры Светой целиком преобразовались в скрипучий оттенок. Чуткие уши Обмылка дрогнули; ему почудилось, будто кто-то натирает пальцем стекло. – Нечего раздумывать, – продолжила Лайка. – Кинем жребий, кому идти первым. Пока не попадем – не узнаем, правильно?
– Правильно, – согласился Обмылок. – А ну-ка, прицепи трос и отправляйся, посмотри. Но никакой разведки боем; если что – сразу наверх. Дернешь два раза, и мы тебя поднимем.
Лайка смерила старшего долгим собачьим, но вовсе не преданным, взглядом.
– Старшой, я боюсь, между прочим, – напомнила она. – И вдобавок я как-никак дама. Ерепениться не буду, но что же так сразу – меня?
– Кто дама? Ты? – "Колокольня" наполнилась ненатуральным хохотом, в котором было не разобрать, где смеется Обмылок, а где кудахчет эхо. – Держи веревку, тебе говорят! Чего это ты боишься?
Лайка возилась с замком на поясе.
– Много чего, – сказала она зловеще. – Вдруг мы наткнемся на библиотеку Ивана Грозного? Что мы тогда будем делать? Еще я… – Лайка запнулась, не желая называть светофорову по имени, – Она… мы с ней слышали, что под землей водятся огромные крысы величиной с лошадь. Мы даже видели их…
– Мы тоже видели, – перебил ее Зевок. – Это было кино.
– Ну, не знаю. Ходят слухи, что под землей вообще хранится все Настоящее, а над землей – просто копии, вроде нас. Например, там спрятаны мумифицированные трупы Сионских мудрецов, одетые в царскую жандармскую форму. Пауки… величиной…
– Тоже с лошадь? – ядовито усмехнулся Обмылок.
– Да, тоже с лошадь, – Лайка не сдавалась. – Подземные города, в которых неизвестно, кто поселился. И в них слепые кобры стерегут сокровища.
– Хватит болтать, – Обмылок нетерпеливо сунул ей трос. – Правильнее думать, что все будет наоборот, и нам повезет. Например, мы найдем жемчуг. Думай о чем-нибудь хорошем, поняла? Жемчуг – огромная редкость, он образуется в таких ванночках с проточной водой. Посмотри хорошенько.
– Мы сюда не за жемчугом пришли, – вздохнула Лайка.
Вздохнул и Зевок, он не хотел спускаться в колодец. Еще ему было жалко морской формы, которую пришлось закопать и придавить камнем.
– Увидите, что там такое, – предупредила Лайка, пристегиваясь.
– Стикс, не иначе, – кивнул Обмылок.
– Конечно, – Лайка ничуть не смутилась. – Почему нет?
– Потому, что это выдумки, литература. Никакого Стикса нет и не было.
– Мне бы твою уверенность, – язвительная Лайка села на край отверстия и свесила ноги в монотонно шумевшую пустоту. Тем временем Зевок, набравшийся от Наждака почтения к напечатанной мысли, светил фонарем в популярную брошюру, которую нашел в тайнике среди прочих полезных вещей. Предусмотрительный Нор приказал не забывать о мелочах в деле, где каждая запятая способна сыграть роковую роль.
– Спелеон, – бормотал Зевок, водя грязным пальцем по строчкам. – Диодор, Древняя Греция, Карлюкские пещеры, хребет Кугитангтау… Ермак Тимофеевич… Мария де Сентуола, семи лет… нашла… заблудилась…так… грот Монтеспан… христиане… Ени-Сала… пещера Чжоу Коу-дянь… питекантроп… грот Гримальди… Бекки Тэтчер… Здесь ничего нету ни про какой Стикс, – довольный Зевок подвел итог и захлопнул книжицу.
– Посмотри на "Х", Харона, – посоветовала Лайка. Она уже по грудь погрузилась в провал и удерживалась руками. Обмылку это зрелище напомнило о неприятных событиях, связанных с погребом и бегством; он отвернулся. – Или на "Ц", Цербер. Или Коцит поищи…
Давая советы, она сама удивлялась Вериной эрудиции. Ничего удивительного, если выяснится, что в ее голову переместилась библиотека в десять тысяч томов.
– Чжоу Коу-дянь, – снова затянул Зевок, послушный от страха. – Десять тысяч уловок…
– Страхуйте меня крепче, – велела Лайка. Тон ее был презрительным и высокомерным. – Я пошла.
То, что она сделала, конечно, нельзя было назвать ходьбой. Лайка скользнула в колодец, трос натянулся, и у Обмылка под резиновыми рукавами гидрокостюма вздулись чугунные шары.
– Закрепи конец, – процедил он сквозь зубы, обращаясь к Зевку. – Брось книжку! Присобачь его к чему-нибудь прочному.
Обмылку пришлось еще немного потерпеть, потому что ничего прочного, к чему можно было бы прикрепиться, поблизости не нашлось. Зевок, отчаявшись, вынул костыль и двумя ударами молотка вбил его в камень. За эхом от ударов они не расслышали крика, донесшегося из колодца. Зевок принял свободный конец и старательно зафиксировал; Обмылок ослабил хватку и стал осторожно укладывать трос на пол. Крик повторился; оба немедленно легли на живот и заглянули в провал.
– Что там? – прогудел Обмылок.
Внизу гулко щелкало и плескало.
– Река! – долетел ответ. – Большая и быстрая!
– Не потеряй в ней что-нибудь, – предостерег Обмылок. – Тебя поднимать?
– Лучше сами спускайтесь! Я стою на берегу, только он очень узкий. Когда пойдете, над выходом оттолкнитесь ногами от стенки, чтобы назад занесло. Тогда попадете на сухое.
– Лодка пролезет? – деловито осведомился Зевок.
Они выпрямились и смерили взглядами кладь.
– Утрамбуется, – решил, наконец, Обмылок.
– Порвется, – погрозил пальцем Зевок. – В пещерах легко зацепиться за острое, постоянно что-нибудь рвешь.
Обмылок недовольно поморщился:
– Откуда тебе… впрочем, ясно, откуда. Ничего, свинья не съест, – рассудил он, избегая озвучивать первую половину пословицы. – Волоки все сюда! – Он снова лег на пол, сунул голову в колодец и крикнул: – Готовься принимать! Там есть, где сложить?
– Вас, что ли? – отозвалась Лайка. – Найдется, где. Давайте живее, мне холодно стоять без дела!
– Попляши, – пробурчал Обмылок. Он ухватился за слово и стал напевать: "Ты все пела? Это дело!…"
Обмылок и Зевок, действуя четко и слаженно, распустили ремни, защелкнули магазины, подтащили мешки к проему и осторожно стравили… "Мы травим, начальник, да?" – усомнился в семантике Зевок. Обмылок пыхтел, проталкивая груз.
– Наверное… – пробормотал он. – Мне всегда… смешно, да?… всегда казалось, что это слово означает что-то другое… кое-что другое, вот так правильнее…
Рюкзак неожиданно поддался и стремительно, с грозным шуршанием, полетел вниз.
– Держи! Держи! – по-бабьи заголосили мужчины.
– Поймала, – ответила Лайка после паузы. – Высылайте второй.
…Через десять минут, с величайшей осторожностью, стараясь не пораниться и не испортить костюмы, Зевок и Обмылок соскользнули к Лайке. Обмылок зачем-то отряхнул руки и запрокинул голову, всматриваясь в черный провал, который теперь находился не под ногами, а над головой.
– Трос останется, – молвил он недовольно. – Любой осел поймет, куда мы пошли.
Лайка и Зевок готовили лодку. Та раздувалась, напоминая негритянскую лягушку с матово отсвечивающей кожей. Зевок не удержался и погладил ее по гладкому боку.
– Ослам здесь не место. Мы уже будем далеко, – Лайка ловко вставила весла в уключины. – Если не напоремся на пороги. Но и тогда нам осел не страшен, нам будет все равно, – закончила она, бросив быстрый взгляд на скорую реку.
Обмылок оставил в покое трос и внимательно изучил местность. Отряд стоял на узкой полоске каменистой суши. В полушаге струились мертвые воды неведомой глубины, проверить которую было нечем. Зевок поискал глазами, думая высмотреть длинную палку, но ничего, конечно же, не нашел. Стены не баловали: ни тебе лепки, ни рисованной сцены охоты на прыткого бизона. Свисали какие-то седые, омерзительные лохмотья, словно ослепшие под землей. Фонарь Зевка нашаривал полусонную живность: были там неизменные пауки да мокрицы; с места на место, одно не лучше другого, переползали пещерные многоножки.