А Жека все смеялась и смеялась своими озорными глазками.
- Какой там Гоголь, какой "Ревизор" с его немой сценой! - откинулся я на спинку, подальше от подавшихся ко мне тел друзей. - Жалко, классик твоего, Жек, отца не видел - враз бы улучшил описание. А я как раз видел, хоть и не классик я. Просто подглядывал из-под ресниц за его остолбеневшей фигурой, окаменевшим лицом и сбившимися в кучку, тут же остекленевшими глазами. А когда глаза у кого стекленеют, это вообще-то нехороший признак.
Вот и стал я путаться в догадках, все пытался предугадать последующее его движение: либо на кухню побежит, туда где колющие предметы, либо просто накинется душить меня все той же простыней. Либо мне самому надо срочно наплевать на мою наготу и бежать звонить, вызывать "Скорую помощь". Но до конца разобраться мне было трудно, так как все более стеклянные, безучастные глаза у него с каждой секундой становились.
И все же я решил действовать, потому что всегда лучше самому сразу брать под контроль окаменевших мужчин и не дожидаться, пока окаменевшие мужчины начнут брать под контроль тебя. А значит, мне пора было срочно пробуждаться.
И вот, потянувшись сладко и нежно, выбросив вверх из-под простыни свои оголенные ручки и позевывая безмятежно, я открыл не замутненные пока ничем глаза и встретил этот добрый день чистым, полным надежд взглядом. А вслед за днем я встретил остекленевший взгляд вконец остекленевшего человека.
Тут главное было - не делать резких движений, чтобы его остекленелость не грохнулась разом об пол и не разлетелась на мелкие кусочки. Поэтому я плавно улыбнулся ему тоже радостной, открытой улыбкой и произнес чистым, наполненным искренностью голосом: "Доброе утро. А вы не подскажете, какой сейчас, кстати, час?"
- Так и спросил? - удивился Илюха.
- Слово в слово, - подтвердил я. - А как иначе мне было завязать непринужденный дружественный разговор? А потом меня на самом деле мучил вопрос: сколько часов я так, без движения, пролежал? Может, я рекорд какой зарегистрированный побил.
А он смотрит на меня абсолютно, невменяемо, как будто паралич его разбил, затронувший еще и голосовые связки. Потому что в ответ от него - ни слова, ни звука, даже бессознательного. Хотя бы помычал бы, что ли, для приличия.
И понимаю я, что на кухню он уже не побежит, так как, похоже, не умеет он бегать больше, ноги у него отнялись. А вот мне к телефону спешить, видимо, придется. И набирать, набирать второпях номер скорой медицинской помощи. Потому как, может, инфаркт, а может, инсульт, а может, ни того и ни другого, а просто рядовой, тяжелейший шок. В общем, впечатлительный такой родитель мне этим утром попался.
Но пока он еще стоит, думаю, пока еще сам держится на ногах, надо мне продолжать завязывающий диалог. И я продолжил.
"Меня Розовский зовут, - стал знакомиться я. - Хотя близкие люди кто Розиком называет, кто еще как. А один так вообще "лапулей" повадился меня звать. Но его даже в расчет брать не надо, он совершенно неадекватный. Мудила, одним словом".
- Это ты о ком? - поинтересовался Инфант. - Я думал, я один тебя "лапулей" называю. А оказывается, еще кто-то.
Тут я развел руками, вздохнул. Ну ничем этого Инфанта жизнь пронять не могла. Непробиваемый он, как какой-нибудь броненосец "Потемкин". Твердыня, одним словом.
- "А ваша дочь, Евгения, - продолжал я, - та вообще много разных имен для меня придумала. И использует их теперь по-разному, в зависимости от ситуации".
Здесь бы мне, понимаю я, неплохо было бы встать и пожать ему руку, родителю этому. Глядишь, прикосновение моего разогретого сном тела и вывело бы его из шокового клинического состояния. Но, повторю, не мог я встать. Так и продолжал лежать, натягивая на себя простыню, так и говорил оттуда - с узкой, односпальной его кровати. А может, с кровати его жены. А он продолжал стоять остолбенело и не отвечал ничего - видимо, заклинило у него что-то. Либо в челюстях, либо в мозгах.
"Я вчера задержался здесь, в вашей квартире, - продолжал пояснять я. - И Женя мне любезно разрешила остаться".
Он не шевелился, видимо, я плохо объяснял.
"Потому что поздно уже на улице было. Поздно и слишком темно".
Но он все стоял и молчал, и в принципе я понимал, чего именно он от меня ожидает. Он ожидал, что я вот сейчас встану, соберу немногочисленные нательные вещи и отчалю по своим делам в зрелый уже день. Да я бы и сам с радостью, только вот я не мог встать и не мог отчалить. Во всяком случае, самостоятельно.
- А чего ты не попросил его принести твои вещи из другой комнаты? Ну хотя бы трусы? - предложил новый выход из положения Инфант. Который снова подтверждал догадку, что он непробиваемый броненосец.
- Да потому что не хотелось мне, чтобы в его сознании возникли ненужные подозрения, - пояснил я. - Например, почему трусы оставлены в комнате его дочери? Что это я там делал без них? Уж не то ли самое? Ведь понятно, что разные папаши разных дочерей по-разному к таким своим подозрениям относятся. И по-разному реагируют на них. Что опять же могло привести к ненужным эксцессам.
Итак, родитель продолжал стоять, и заморозка с остекленелостью просто утолщалась в нем прямо на глазах. Как будто он Кай в царстве Снежной королевы. А я по-прежнему пытался его разморозить, хоть и не Герда я никакая.
- Нет, ты точно не Герда. Герде бы я остаться на ночь не позволила, - убедила меня Жека и снова послала мне очередной воздушный поцелуй. Я к ним стал уже привыкать.
- Пауза растягивалась до критической длины, - продолжал обрисовывать я ситуацию. - Она уже и так заполнила все разом набухшее пространство, и получалось, что мне снова необходимо было находить из нее выход. Но я не знал какой. Не было у меня выхода, кроме одного.
"Вы не возражаете, - спросил я, прикрывая позевывающий рот, - если я еще немного посплю? У меня, знаете, такой тяжелый день выдался вчера, я к вечеру уже просто валился с ног. Я так на работе измотался, и физически, и эмоционально. Совершенно опустошился к концу рабочего дня".
Тут я постарался представить: на какой именно работе я мог измотаться обоими образами одновременно? Я вообще в утомляющих работах не очень осведомлен. Вот они на ум и не приходили. Лишь одна.
"Я, знаете, в цирке укротителем работаю, - догадался я. - С дикими зверями. Так они вчера все так нервничали почему-то, особенно тигры, так хвостами били… А одна, уссурийская, Дусей ее зовут, когда ей надо было через горящий обруч прыгнуть, даже зарычала на меня злобно. Как будто она мне жена. А я ей кричу: мол, "Але, Дуся!", "Але гоп!" - это на нашем дрессировочном сленге, "не бжи" означает. А она лапой по воздуху молотит и огрызается вслух и никак прыгать первой не хочет. Мне, знаете, столько сил надо было потратить, чтобы их всех успокоить, я просто извелся весь сам. Пришлось даже самому пару раз через обруч сигануть. Правда, он уже потух к этому времени. Не знаю, может, чего в атмосфере вчера было аномальное. Вы случаем не слышали сообщение Гидрометеоцентра?.."
Вот это было правильно, мне давно уже следовало отвлечь его вопросом, ввязать в обоюдный диалог. Ну не может же человек так долго стоять, не шевелясь и не произнося ни слова.
"Нет", - ответил наконец родитель и от своего собственного голоса тут же пробудился, как та царевна от поцелуя. Хотя никто его не целовал. Ну и наконец-то! Ну и слава Богу! А как пробудился, так тут же рванулся из комнаты. Хоть и не вприпрыжку, но все равно торопливо.
- И куда это он? - изумился Инфант.
- Вот и я не понял, - на сей раз разделил я Инфантово изумление. - Так и лежу я обеспокоенный и тоже не знаю, куда именно он намылился. А вдруг, думаю, на кухню, вдруг подтверждаются мои самые печальные предположения. Короче, не по себе мне стало, сон, можно сказать, как рукой…
Так и есть, не прошло и минуты, как он снова вбегает в мою комнату, и снова впопыхах. И тут я с облегчением понимаю, что в руке у него совсем не топорик для кулинарной разделки мяса и даже не ножик для резки хлеба. А небольшой такой чемоданчик. Вполне округленный, без острых, назойливых углов. И тут же он его раскрыл и начал что-то из серванта вынимать и складывать. Мне, конечно, интересно было, что именно, но я из деликатности не приглядывался. Какое мне дело, у каждого человека есть свои дорогие сердцу вещи, которые он не доверяет постороннему дрессировщику диких зверей. И хочет унести из собственной спальни, пока дрессировщик будет там отсыпаться.
"Так вы не против, - повторил я вопрос, - если я посплю еще? У меня вечером представление в цирке, и мне в форме надо находиться. Потому что эти звери, они как женщины, они психологи такие, прямо в глаза заглядывают. И если слабинку там разглядят, или неуверенность, или усталость, то тут же выходят из повиновения. Тут же начинают одеяло на себя ожесточенно тянуть. А эта уссурийская тигрица, Дуся, она вообще ревнивая такая сразу делается, никого ко мне больше не подпускает. На всех рычит и лапой норовит по зубам. Но и остальные не лыком шиты и тоже ко мне поближе притиснуться пытаются. Вот и опасно тогда с ними со всеми становится. Тигр, он если возбужденный, одной массой своей может любого человека задавить. Такие случаи в практике дрессуры известны. Вот нам и нельзя с ними слишком накоротке, всегда дистанцию приходится поддерживать".
Родитель оторвался от своего чемоданчика, посмотрел на меня заново и снова стал собирать пожитки. Еще интенсивнее и лихорадочнее.
"Спите, спите, - пробурчал он впопыхах. - Что ж, я не понимаю… дикие звери…"
И он оборвался на многоточии. А потом снова убежал и снова прибежал, но уже с другим чемоданчиком, уже побольше, и снова все собирал и собирал. Оказалось, Жека, что из вашей квартиры многое можно было собрать.
Впрочем, меня это уже не интересовало, я уже, получив разрешение, спал глубоко и ровно дыша, и только узкая щелка между ресницами напоминала мне о копошащемся в квартире человеке. А перед уходом он снова окликнул меня.
"Дверь перед уходом захлопните", - попросил он вежливо.
Я тут же пробудился.
"Да у меня ключи есть, мне Евгения, дочка ваша, оставила. Я запру лучше".
"Ага, - сказал он, соображая. - На нижний только не запирайте".
"Конечно", - согласился я в радостном предвестье свободы.
И он ушел с двумя полностью нагруженными чемоданчиками. А я лежал и думал: зачем они ему сдались? Ну неужели я произвожу впечатление человека, который может посягнуть на чужое из шкафа? Или дрессировщики не только у диких животных опасение вызывают?
Я так и не понял, а потом облегченно встал и пошел звонить тебе, Жека, чтобы предупредить тебя вовремя. Правда, сначала оделся и умылся, и позавтракал слегка.
"Жек, тебе тут скоро папка будет звонить", - предупредил я тебя.
"Какой папка? - спросила ты. - Чей? Ты чего! Мой отец в командировке, в Самаре на международной выставке высокопородистых, высокоплодящихся кроликов".
Сначала я опешил, потом сразу оказался ошарашен, а после, почти без перехода, меня осенило. Но нехорошо так осенило.
"Ты уверена?" - спросил я, чтобы выиграть время.
"А то, - подтвердила ты. - А в чем, собственно, дело? Чего-то я ничего не понимаю".
"Блин, - вырвалось из меня не свойственное мне вообще-то слово. - А потом снова, но уже другое, хоть и созвучное. - Похоже, тебя, Жека, обокрали. Да еще по-крупному".
"Как обокрали? Кто? Ты же дома был? Ты что, не задержал вора? Проспал, что ли?"
"Да я не знал, - стал оправдываться я. Но по всему получалось, что оправдываться было поздно. - Кто ж мог подумать?! - кричал я в трубку, брызжа слюной, коверкая слова, запинаясь, перебивая одной своей фразой другую. - Я был уверен, что это твой отец. Я думал, это он от меня ценное изолирует. Подумал, что он во мне дрессировщика испугался. А оказалось, что домушник! И получается, я вообще мог его не стесняться и попросить мою одежду из другой комнаты принести".
"Какого в тебе дрессировщика? - не поняла Жека. - Там еще дрессировщик в тебе был? Ты что, как только я ушла, дрессировщика в квартиру пустил? Тебе меня одной мало оказалось? Вот почему ты от меня ночью в другую комнату уходишь".
"Да я сам дрессировщик! Диких зверей! Я так твоему отцу насвистел. Вернее, домушнику", - признался я.
"Откуда у нас дикие звери? - не унималась с расспросами Жека. - У нас только собачка Дуся имеется, которую я в "Горку" приносила (Читай "Почти замужняя женщина к середине ночи"). Но она не дикая. Да и зверь она не больше, чем некоторые из твоих друзей".
- Это она про кого? - поинтересовался Инфант. - Я ведь всех твоих друзей знаю.
Но я ему не ответил, потому что был занят рассказом.
- А потом я молил Жеку простить меня, брал всю вину на себя, обещал возместить. Хоть не полностью, ну хоть частично. Откуда у меня средств на полностью?
"Что там у вас в шкафчиках упрятано? - выбивал я сведения у Жеки. - На какую сумму? Может, я смогу накопить лет за семь и отдать по частям".
"Ну как же, - отвечала она мне обеспокоенно, - фамильные драгоценности. Бабушка у меня по материнской линии графиней Эстер была".
А я в ответ…
- Слышали бы вы его… - встряла, наконец, Жека, покатываясь в спазмах хохота по Инфантову дивану. - Я ему говорю: "Какой отец, чей? Мой с Самаре. Ты зачем жулика прохлопал. Да еще пособничал, получается". А он мне в ответ… - И она перестала говорить, потому что не могла больше.
Лишь потом, когда отдышалась, продолжила:
- А знаешь, что папка про тебя рассказывал? Говорит, такого кретина давно не встречал, тем более у себя в доме. Тем более в своей кровати. Кто еще, говорит, себя дрессировщиком назовет? Он мне все пересказал, папка. Ты много чего ему наболтал, не только про уссурийскую Дусю, но и про бурых медведей, про повадки их. Про то, какие они коварные звери, да еще про твой дрессировочный к ним подход. Мол, ты для них должен сам медведем прикинуться. Мол, они верят, что короткошерстные медведи в природе существуют. Вот ты и…
Тут Жека снова тормознула с рассказом и снова сбилась на серию спазмов.
- А потом про кроликов начал всерьез интересоваться, - продолжила она, когда у нее стало получаться. - Сказал, что подумываешь на кроликов перейти. Тоже ведь дикие звери, а дрессура с ними безопаснее, да и жрут они меньше. Бросил им морковки, и достаточно…
Нам опять пришлось подождать, пока она начнет дышать равномерно.
- "Как ты, - говорил мне папка, - с таким кретином можешь? Ведь полный идиот. Он чего - всегда себя за дрессировщика выдает?" Я папку заверила, мол, не всегда. Мол, за кого он себя только не выдает. А папка мне в ответ: "У него чего, сильное раздвоение личности?" А потом: "Ну почему тебя на таких тянет? Ведь сколько хороших ребят вокруг".
И Жека снова загнулась в хохоте.
- Это точно, - согласился с ней Инфант. А я не согласился.
- Почему идиот? - обратился я за разъяснением к собранию.
- Идиот, идиот… - снова воспользовался возможностью Инфант, мелко подхихикивая самому себе.
- Да ладно, старикашка, - намного великодушнее отозвался Б.Бородов. - С кем не бывает? Выступил ты, конечно, слабовато, ситуацию не прорюхал, как следовало бы. Но зато рассмешил всех. Вон на Жеку посмотри.
И мы все посмотрели и тоже принялись смеяться. Потому что невозможно было смотреть на нее и не смеяться. Заразительная она была девушка. Впрочем, почему была? Сейчас она тоже заразительная.
А когда досмеялись до предела и затихли и вино в бутылках полностью оказалось исчерпанным, тогда понятно стало, что пора покидать Инфанта. Хотя он один оставаться не любил, скучно и боязно ему было одному, вот он и искал постоянно компанию. Но на сегодняшнюю ночь компании ему не нашлась. Как и на многие другие темные ночи.
- Не забудьте, - напомнил я на прощание, - завтра получите от меня тексты диалогов. А послезавтра встреча в Сокольниках. Генеральная репетиция изнасилования назначается ровно на шесть. Прошу соблюдать дисциплину и не опаздывать.
- Как про такое позабыть? Как опоздать на собственное изнасилование? Невозможно такое, - согласилась Жека, и мы вышли на улицу.
- Жека, - обратился я к ней, - скажи честно, почему Самара? Почему именно Самару ты выбрала, чтобы именно в нее твой папка за кроликами уехал? Почему не Сызрань, или Ставрополь, или Соловки на крайний случай? Ведь много городов на "с" в стране находится.
- Да шутила я тогда, - прояснила ситуацию Жека.
- Это я давно уже догадался. Но одного не пойму: почему "Самара". Случайно на язык она попала или имеется в ней какой-нибудь умысел?
- Дотошный ты, - пожаловалась на меня девушка. - Все тебе понять, во всем разобраться, докопаться до корней. Да потому что не живут кролики в Самаре. Не знаю почему - то ли им атмосфера тамошняя не подходит, то ли меридиан для них не тот, то ли их архитектура города не устраивает. Но Самару кролики избегают и сразу там дохнут, такой своеобразный знак протеста. В сорока километрах от Самары они уже приживаются более-менее нормально, а вот в самом городе - ни в какую. Интересная, кстати, научная загадка, многие известные ученые уже давно бьются - не могут разгадать.
Она все продолжала говорить, а мы с Илюхой шли и думали: как же все-таки повезло нам с ней, с Жекой. Редко повезло, чтобы человек в нас так предельно вмастил и отозвался в нас гармонией. Потому как она была просто-напросто нашим… даже не повторением, а добавлением… почти что зеркальным. Не внешним, конечно, но внутренним, душевным. Да и не только она добавляла нас, но и улучшала во всем. Как те примерочные зеркала в дорогих бутиках. Они и стройнее тебя делают, и одежда, если через них посмотреть, сидит куда как приталинней.
- Молодец ты, Жека, - сказал ей Б.Бородов на прощание.
Она взглянула на него вопросительно, думала, может, он пояснит. Но он не пояснял.
- Давай спи крепко, - сказал я ей. - Завтра встретимся, текст передам.
Глава 7
ЗА ДВОЕ СУТОК И ВОСЕМНАДЦАТЬ ЧАСОВ ДО КУЛЬМИНАЦИИ
И мы расстались, так как уводили нас друг от друга разные дороги - Жеку в сторону Маяковки, а меня с Илюхой в сторону Пушкинской. Можно было, конечно, и тачку поймать, но зачем? - погода стояла чудная, конец мая, что может быть лучше? Если только начало июня? Да и вообще все было открыто - и поздние рестораны, и примыкавшие к ним забегаловки, да и души и сердца плавно скользящих мимо нас прохожих. То есть, с какой стороны ни посмотреть, - ночь нашептывала.
- Б.Б., - обратился я после лирического нашего молчания. - Вот ты сегодня о женщинах вопрос поднимал, о их странно устроенной памяти. Сам-то помнишь? А потом мы эксперимент пытались провести, опрос общественного мнения, по телефону. Ну вспоминаешь? Что женщины, если им не понравилось, считают, что не было ничего.
- А, да… - сосредоточился Илюха, - кажется, я что-то типа того действительно сегодня замочил. Понимаешь, дружок, столько мыслей в голове порой роится, что я не успеваю за ними за всеми. Что-то постоянно выпадает.
- Так ты записывай, - посоветовал я.
- Стараюсь, но не всегда получается. Порой мысль руку обгоняет. Понимаешь, не поспевает рука за головою. Так обидно бывает… Начал записывать, наполовину уже вроде бы записал, а потом прерываешься, рука в воздухе повисает.
- Может, у тебя рука медленная, потому и не поспевает? - предположил я. - А голова здесь вовсе и ни при чем?