Арис не стал спорить. Поглядел в небо – не видать ли Змея. Пламя весело плясало на хворосте, но Горыныч все же подсунул в костер пару сухих веточек. За его спиной в тени деревьев проступили очертания высокой фигуры. Я сперва подумала, что снова мерещатся мне призраки мертвого города, но силуэт прильнул к древесному стволу, отблеск костра упал на девичье лицо с огромными глазами, золотистыми, словно у лесной кошки.
Заметив мой испуг, Горыныч обернулся. Дочь леса поклонилась насмешливо, хихикнула и, тряхнув пышной гривой волос, отступила в темноту.
– Не обращай внимания, – посоветовал Арис. – Сегодня их в лесу много, просто не все показываются.
– Успокоил, – пробормотала я. На всякий случай оглянулась – не стоит ли у меня за спиной парочка подкравшихся мавок? Никого не было – только пышные ветви у края поляны подозрительно вздрогнули.
– Ладно, – перевела дыхание, пытаясь успокоиться. – А расскажи все-таки, откуда твое прозвище взялось?
Вот такая маленькая месть за испуг. Знала ведь, что Горынычу не захочется отвечать.
– Это не та история, которую стоит рассказывать ночью у костра, – проговорил он.
– А про свое второе имя, Арис, – тоже не хочешь рассказать?
– Не хочу. Но можешь спросить.
– Ладно, – я сдалась. – Не надо.
Он кивнул, словно поблагодарил, и, мельком глянув в небо, сказал:
– Летит.
Несколько мгновений спустя Огненный стоял на поляне недалеко от нас, и ярке искры с шипением гасли во влажной от росы траве. Неторопливо Всемил подошел к огню, протянул над ним руки, и пламя уменьшалось, съеживалось, пока не осталось лишь несколько крохотных лепестков на углях. Но они быстро погасли, и на поляне сразу стало сыро и неуютно. К тому же теперь, когда яркий свет от костра не слепил глаза, я видела, что за деревьями то и дело мелькают смутные силуэты: и похожие на людские, и мелкие – то ли звери, то ли нечисть какая… Зато небо светлело, и это значило, что ночь наконец-то закончится.
Мы с Арисом молча ждали, пока заговорит Огненный, и я неосознанно пододвинулась поближе к Горынычу, запачкав мокасины в серебре остывающего пепла.
– Собирайтесь, – наконец сказал Всемил. – Я отнесу вас поближе. Может, успеете.
Земля и лес остались далеко внизу, среди темной зелени мелькнула ровная поверхность озера – густо-синяя, неподвижная. Переливчатая лента реки змеилась к горизонту. Темный город, спящие деревеньки, жар окутанного пламенем тела Змея над головой, крепкая хватка когтистых лап, свистящий в ушах ветер… Сердце словно замерло на те несколько минут полета – стремительного, невероятного. А потом показались внизу электрические огни городских улиц, и Змей камнем упал к земле. На миг замедлил полет, разжал пальцы, выронив нас на траву.
Кубарем скатившись по склону небольшого холма, мы секунд пять приходили в себя, неподвижно лежа на влажных листьях. Арис поднялся первым, подал мне руку, помогая встать.
Город моего родного мира медленно просыпался, но еще не погасли фонари, и светились фары машин, окна квартир, где люди собирались на работу. Махнув на прощание приземлившемуся на вершине холма Всемилу, мы с Горынычем спустились вниз, к тихим улицам, где лишь изредка проезжали автомобили да мерно шуршали метлами дворники. Прошли тенистый дворик, две длинные спящие высотки. Остановились и, переглянувшись, со всех ног побежали обратно.
Не было с нами Алины, которая могла сразу сказать, что аномалия не продержится долго, и мы, убегая из города, который вот-вот должен был исчезнуть, радовались, что не забрели далеко.
Пятна огней вокруг поплыли яркими мазками красок и растаяли. Фигура стража в серо-зеленом плаще появилась словно из ниоткуда и плыла следом, пока мы не пересекли незримую черту и упали, запыхавшись, на поросший травой бок холма.
Города больше не было. Под голубеющим небом на месте ровных асфальтных улиц и каменных домов темнело сероватой зеленью унылое редколесье.
– Ящерицы до нас не доберутся? – спросила я на всякий случай.
– Не должны, – отозвался Горыныч. – Они ходят только там, где была аномалия, потом… деваются куда-то.
– А помнишь ящерицу на берегу озера, когда мы с отцом Леона из монастыря убегали? – приподнявшись на локтях, я вопросительно заглянула в лицо лежащего на траве рядом человека. – Откуда она там взялась? Или там тоже аномалия была?
– Нет. Стражи бы предупредили, – Арис задумчиво прищурился. – Может, привел кто?
Огненный подошел неслышно, сел рядом. Нести нас к другой аномалии он не предлагал по одной просто причине: ни мне, ни Арису больше не было во что завернуться. Рубашки не в счет – прогорали сразу же. От моего свитера остались жалкие лохмотья, от курточки – черные хлопья пепла. Чтобы добраться сюда, я пожертвовала спальником… Эх, надо было с дачи старый брезент захватить! Да кто ж тогда знал, что пригодится?
– Вон там я еще одну видел, – Всемил вытянул руку, благосклонно указывая нам направление. И умолк, но так красноречиво, что мне захотелось тут же подхватить рюкзак и шагать на юго-восток в поисках новой аномалии. Горыныч придержал за руку:
– Погоди. Отдышаться дай.
И было похоже, не столько ему нужен отдых, сколько просто хотелось намекнуть Огненному, что не стоит нас поторапливать. Всемил понял.
– К ночи дойдете, – сказал и улетел, на прощание обсыпав нас искрами.
* * *
Я плелась за Горынычем, впервые не порываясь забежать вперед, и смотрела под ноги. Эта ночь оказалась слишком длинной: так много всего случилось с тех пор, как Арис вытянул на берег плот и повел меня, Всемила и пленного Виктора вглубь леса, подальше от речной сырости. И от русалок, которые вполне могли резвиться не только у Прутка. А пробежка вверх по склону холма окончательно выбила из сил. Спать не хотелось – просто упасть бы, закрыть глаза и ни о чем не думать…
Солнце поднялось высоко, и сперва жарило так, что впору наплевать на приличия и раздеться до белья, потом небо потемнело, резко обозначился на сочно-фиолетовом фоне узор листвы. Горыныч то и дело поглядывал вверх.
– Гроза будет, – сообщил.
Я вздохнула: гроза так гроза. В это дождливое лето сложно было удивляться непогоде. Только хотелось бы переждать дождь под крышей, в тепле у печи, а не сидя под деревом, вздрагивая от просачивающихся сквозь листву капель… А еще лучше – добраться, наконец, до аномалии. Шагая сквозь потемневший лес, я старалась не думать о том, как хорошо было бы лечь на диванчик в съемной квартире и представить, что весь прошедший день, а лучше весь этот год – всего лишь дурной сон. И стоит проснуться – я увижу люстру с голубыми плафонами, сочную зелень тополей за окном, книжный шкаф и черный прямоугольник монитора над столом. Пожелаю папе доброго утра, поболтаю с мамой за чашечкой чая в прикуску с яблочным пирогом, позвоню Алине…
Занятая размышлениями, я не заметила овражек, подобравшийся вплотную к тропинке, и, зазевавшись, едва не свалилась вниз. Арис успел ухватить меня под руку.
– Ворон считаешь?
Вопрос прозвучал серьезно.
– Домой хочу.
Горыныч поглядел на овраг – неглубокий, но если упасть неудачно, можно и ногу сломать.
– Осторожней, – сказал, и пошел дальше.
Небо все темнело, а мы шли, шли… В поисках аномалии, которая могла уже десять раз исчезнуть. Оставив за плечами заброшенный город и серую Пустошь.
Мне хотелось предложить Арису идти прямо в Вереш, где ждут нас Алина с Леоном. Если уж подвернется по дороге какая аномалия – мы ее не пропустим, но… хоть ближе будем к друзьям. И молчала. Не только потому, что считала, будто мы сделали верный выбор. Нет. Просто плохо представляла себе, как расскажу Алине, во что превратился гостеприимный городок Иванцово, в который мы когда-то приехали на весенний бал тюльпанов.
И про Максима. Ведь придется…
А про Виктора пусть Горыныч сам рассказывает. Я даже слушать не буду, чтобы после не приснились мне черные глаза певуньи-русалки и голубой букетик в ее бледных пальцах.
Первые раскаты прогремели над лесом и с каждым разом становились все громче. Редкие тяжелые капли застучали по листьям, а потом дождь припустил так, что очень скоро забрался под ветви, потоками холодной воды лился на головы одиноких путников. На рюкзак я успела натянуть целлофановый чехол, но одежда промокла почти сразу. Штаны липли к ногам, мешая идти, в мокасинах хлюпало. Короткие, что и не подколешь, волосы лезли в лицо, мокрыми сосульками болтались перед глазами. А дождь лил и лил.
Спрятаться было негде. Арис несколько раз подходил к деревьям, и, прижав ладонь к мокрому стволу, говорил что-то… Из-за шума воды расслышать слова было невозможно, но я знала – он просит хозяина леса об убежище. Вот только никто не отзывался. Наверное, из-за тех же аномалий. Я вытащила походный коврик и предложила Горынычу идти под ним, но очень скоро снова пристегнула его к рюкзаку: не слишком удобно было на скользкой тропе брести с поднятыми вверх руками, да и пальцы быстро закоченели. К тому же ноги все равно мокли, а за шиворот капало с волос.
Арис в который раз, сойдя с тропы, подошел к примеченному поблизости раскидистому дереву с просьбой о помощи. Но его снова не услышали. Выругавшись сквозь зубы, Горыныч стукнул кулаком по стволу.
Гладкая вмятина на коре тут же затянулась, а ветви над головой Ариса зашевелились, заскрипели, тесно сплетаясь, и, когда я подошла ближе, над нашими головами был неширокий навес, непроницаемый для дождя.
"Услышали!" – обрадовалась я, но заметила мелькнувшую на лице Горыныча мрачную усмешку, то, как он коснулся запястья, пряча под пальцами черный рисунок на коже, и поняла, что дерево послушалось именно его.
– Хоть какая-то польза, – пробормотал Арис и, тяжело сбросив на землю дорожную сумку, принялся стаскивать мокрую рубашку.
За границей неширокого пятачка, укрытого древесным навесом, дождь стоял сплошной стеной. Попросив Горыныча отвернуться, я дрожащими руками стягивала одежду. Выжимала, вешала на сучок. Облепленные грязью мокасины постаралась отмыть немного и прислонила к стволу. А потом, стуча зубами от холода, скрючилась над рюкзачком, пытаясь выудить из него на ощупь хоть что-нибудь сухое. То ли чехол съехал набок, то ли дождь был слишком сильным, но промокло почти все. Кроме, пожалуй, лекарств, спичек и упаковки сухого горючего, завернутых не в один слой целлофана. В конце концов удалось найти футболку, довольно длинную, чтобы сойти за платье.
– Оделась? – послышался голос позади.
– Нет! – обернулась нервно через плечо, но Арис честно стоял ко мне спиной. – Сейчас, подожди…
Быстро избавившись от мокрого белья, натянула футболку, на мгновение зажмурилась от теплого прикосновения сухой ткани. Но с волос по-прежнему капало, и вытереть их как следует было нечем. Холодные ручейки стекали за шиворот и бежали по спине.
– Все. Оделась, – выдохнула я и, обнимая холодными руками плечи, обернулась.
Арису повезло еще меньше – на подвернутых до колена штанах красовались мокрые пятна, а рубашка была у него последней и висела теперь на ветке белым привидением. Вот только посочувствовать Горынычу не получалось – он отчего-то не мерз, а у меня от холода стучали зубы.
– Сухой спирт остался? – спросил Арис и, получив утвердительный ответ, присел со мной возле рюкзака. Смотрел, как я устанавливаю на мокрой земле горелку, потом достал спички. И, когда над белым кругляшком таблетки появился голубоватый огонек, налил в мою кружку воды и поставил греться.
– Чая все равно нет, – пожаловалась я. Подумала, что стоит поискать где-то на дне рюкзака пакетики – вдруг остались еще да не промокли? – И сахара нет…
Дождь шумел, брызги воды то и дело попадали на ноги. Чтобы окончательно не закоченеть, я принялась прыгать возле расхристанного рюкзака, отчаянно желая, чтобы на месте этой вот маленькой горелки появился настоящий большой костер, у которого можно было бы погреться…
Убедившись, что кружка не перевернется, Арис поднялся, сгреб мерзнущую меня в охапку и принялся тереть ладонями мне плечи и спину, пытаясь согреть.
– Холодно-холодно! – жаловалась я, все еще трясясь, как перепуганный заяц, теснее прижимаясь к тому, кто был чуточку теплее. – Холодно…
Подняла голову и замерла.
Арис смотрел, не мигая, глаза его были темными. И под этим взглядом мне стало вдруг горячо, будто к печке прижалась. Отодвинуться бы, да тело – непослушное – беспомощно оцепенело, и я смотрела в ответ, не в силах пошевелиться.
Одно слово, одно движение – и наваждение пройдет, Арис отпустит меня, присядет у горелки – следить за закипающей водой, а я… я…
Сердце затаилось, словно и вовсе перестало биться, звуки пропали, спрятавшись в дожде. Пальцы Ариса легко, словно нечаянно, коснулись моего виска, а лицо оказались вдруг близко, так, что невозможно смотреть… Я попытлась отстраниться – не смогла, и, судорожно вцепившись в плечи мужчины, закрыла глаза.
Горячее дыхание, соленоватый привкус его губ… Поцелуй – сперва осторожный, обжигающе-нежный, потом – настойчивый, жадный. Объятия стали крепче, жесткая щетина Ариса кольнула щеку… и сердце, вдруг опомнившись, ипуганно застучало. Я забилась, пытаясь вырваться, но колени предательски подогнулись, и я повисла у Ариса на руках.
Шум дождя слился в сплошной гул. Было трудно дышать, и тело взрагивало в такт тяжелым ударам сердца.
– Жень…
Голос прозвучал незнакомо. Объятия не давали упасть, и в них тоже было что-то незнакомое. Хотелось посмотреть в лицо того, кто стоял рядом, убедиться, что это все тот же Арис… Но – я не решилась, и вместо этого уткнулась в мужское плечо, прячась от собственного страха.
Широкая ладонь гладила мои остриженные волосы, спину, дыхание касалось затылка. Арис попытался заглянуть мне в глаза, а потом я почувствовала тепло его губ на шее, и съежилась, стремясь уйти от этого прикосновения.
– Не надо, – прошептала. – Не надо…
Руки Ариса замерли. Он вздохнул, выпрямился. Но все еще обнимал меня, не отпуская. Вокруг шелестела листва под тяжелыми каплями, босым ногам стало зябко от холодных брызг, но я боялась пошевелиться.
Неужели это правда мы – я и… Арис?
Как же так? Почему?
Может, мы слишком долго были вдвоем? Целых две недели, не считая коротких визитов Огненного.
А может, всему виной дождь? Этот равномерный, околдовывающий гул воды, отгородивший от всего внешнего мира нас… и маленькую горелку, накрытую кружкой.
– Вода закипела, – пробормотала я.
Арис отстранился, еще мгновение держал меня за плечи, чтобы удостовериться, что я не упаду, и убрал руки.
Пакетик чая все-таки нашелся – чуть подмокший, пахнущий малиной. Бросив его в воду, от которой шел приятный теплый пар, я присела на корточки, вытянула ладони над кружкой, ловя испарявшееся тепло. Арис сидел рядом, глядя на погашенную горелку. Раньше я без зазрения совести прислонилась бы к нему и, позволив обнять себя – по-дружески – грелась бы. А теперь… Что же делать теперь?
– Сердишься? – тихо спросил Арис.
– Нет.
Ясное дело – дождь, романтика… Мимолетный порыв, который так легко принять за что-то большее. И глупости всякие лезут в голову – о том, как волнующе приятно было бы прижиматься к теплому плечу и ждать, чтобы этот человек – Арис, которого я не знаю – снова коснулся губами моего лица… Я пожала плечами и улыбнулась, стараясь выглядеть как можно беззаботней:
– Зато согрелась.
– И то дело, – серьезно одобрил Горыныч.
Гроза ушла, капли стучали все реже и реже. Натянув почти совсем сухие бриджи и носочки, я сидела на кое-как вытертом коврике, потягивала горячий чай мелкими, осторожными глотками и думала… о многом.
Значит тогда, в башне, не приснилось – легкое прикосновение к виску, словно проверял, нет ли жара. Раньше я могла уговорить себя, что это лишь проявление заботы и сочувствия. Не больше. А теперь? В чем мне теперь себя убеждать?
Нет, это просто дождь, дождь…
Чай закончился, мне снова стало холодно. Скукожившись, обняв руками колени, я глянула украдкой на неподвижно сидящего на корточках Горыныча и отвернулась. И вздрогнула от неожиданности, когда Арис, пододвинувшись, обнял меня за плечи. Руки у него были теплыми.
– Не надо, – пробормотала я, очень надеясь, что меня не послушают.
Арис не ответил.
А я боялась шевельнуться и, глядя в густеющие сумерки сырого, холодного вечера, все думала, думала… и сама не заметила, как задремала. И чудился мне, словно наяву, высокий костер, едва не лижущий сплетенные ветви, приятное, окутывающее тепло и замерший силуэт человека, в чьих глазах отражался огонь.
Глава 5. Обманутые надежды
Утром, проснувшись, я обнаружила, что лежу на коврике, укрытая своими высохшими вещами – рубашками, лохмотьями от куртки. Закутанная, словно младенец в пеленки. Арис сидит рядом, а недалеко от его босых ног – выжженный круг на траве, и в центре, цепляясь за ветки, весело вьется невысокий огонь.
Он обернулся – и мне пришлось отвести взгляд, пряча смущение.
– Выспалась?
Я угукнула.
– Не замерзла?
– Нет.
Оставалось лишь удивляться, как ему удалось разжечь костер, но я вспомнила сон и догадалась: Всемил приходил. И как это он не рассердился, что его позвали из-за такого пустяка?
Это был, наверное, самый долгий завтрак в моей жизни. Я старалась не смотреть на Ариса, а он, как назло, разглядывал меня. Не скрываясь. Похоже, его забавляло, как я прячусь от этого взгляда.
Ну надо же, всего один поцелуй – и столько неудобств! И глаза куда деть – не знаешь, и кусок в горло не лезет. И мысли глупые о том, что сейчас я, спросонья, наверняка похожа на морскую свинку. А еще вернее – не на морскую, на обычную. Раньше как-то не думалось об этом, а вот теперь… И вопрос дурацкий в голове крутится: дождь ли это виноват или… Или?
Наконец, с едой было покончено. Мой спутник сообщил, что до аномалии, по словам Огненного, недалеко, и я не стала переодеваться. Заново сложила в рюкзак все вещи, просушенные Горынычем у ночного костра, и очень скоро мы шли по вчерашней тропинке сквозь редеющий лес.
Аномалия начиналась тихой сельской улочкой с деревянными заборами, за которыми, утопая в зелени садов и виноградных беседок, прятались нарядные белые мазанки с синими и зелеными крышами, отворенными ставнями. Гоготали выбежавшие на дорогу гуси, у разрисованных калиток цвели петушки и ноготки. Все было так знакомо, словно мы вновь оказались в деревне, где когда-то жила моя бабушка, и где мы с мамой и папой до той злосчастной поездки в Иванцово частенько проводили выходные. Вот бы действительно попасть туда и спокойно, без спешки обсудить с родителями и Семеном поиски старика-стеклодува, а еще, наверное, выслушать идеи, что можно сделать с использованным шаром желаний. Ведь если желание загадывали в нашем мире, то в другом, в мире Леона, шар может еще сработать…
– Сейчас попросимся к кому-то позвонить, – я осмотрелась, по-прежнему стараясь не встречаться взглядом с Арисом, и постучала в первую же калитку.