Арис по сторонам не глядел – не до того было, да и опасался упасть или сделать резкое движение, от которого Женька могла бы очнуться. И снова плакала бы и рычала по-звериному… "Ее нет больше", – сказал Огненный. Неужто прав был? Нет, об этом не стоит и думать. Здесь ей помогут. Не задаром, конечно, но… Ни в одном из двух знакомых ему миров ничего не делается просто так. А значит – будет как будет. Только бы вправду помогли.
Белое платье дочери леса в последний раз мелькнуло впереди и пропало. На несколько мгновений вокруг стало черным-черно, что и на два шага от себя не видать, а потом деревья-исполины расступились, открыв небольшую поляну, освещенную выглянувшим из-за облаков солнцем.
Полянка была совершенно ничем не примечательная – обычная прогалинка в обычном лесу, каких немало в предгорье. Оказавшись под светлым облачным небом, Фома и его седоусый товарищ, не сговариваясь, обернулись, но вместо населенной чудищами тьмы за спинами увидели лишь рябины и клены, шелестящие листвой под легким ветром, кустарник в доспевающих бурых ягодках да мелкие цветочки на ковре густой, невысокой травы. Арис, глянув наверх, отметил, что солнце заметно клонится к западу, хотя недавно еще было утро… И хорошо, меньше ждать.
Руки устали, а потому разжались с трудом. Неловко уложив Женьку на траву, он еще несколько мгновений вглядывался в ее лицо, и лишь тогда перевел дух: не очнулась… На поляне было пусто, только Фома да второй мужик, имя которого Арису не запомнилось, стояли неподалеку, озираясь по сторонам. Арис тоже огляделся, собирался окликнуть жителей леса, но передумал и растянулся на земле рядом с девушкой.
Сейчас, глядя на бледное, измученное лицо, невозможно было поверить, что это все-таки не Женька. Уже не она. Арис и не верил. Смотрел, с трудом подавляя желание дотронуться, провести рукой по ее влажным, спутанным волосам – разбудит еще. Пусть пока, словно и вправду спит. Хорошо бы она после забыла эти долгие часы непрекращающейся боли, и то, как он, Арис, своими руками надел ей на голову этот чертов обруч. Только все равно расскажут: и про обруч, и как по голове стукнул, спасая Леона от зубов черной ящерицы, а саму Женьку – от арбалетных стрел. Ну и ладно, пусть рассказывают. Она поймет. Наверное.
Женька…
Арис невесело улыбнулся собственным мыслям – обрывкам воспоминаний, глупым мечтам, с которыми, видно, пришло время проститься… Ресницы девушки задрожали, шевельнулись губы, выпустив негромкий стон. Зная, что будет дальше, Арис притянул Женьку к себе, прижимая ее голову к груди.
– Тише, тише. Еще немного осталось, совсем немного…
Поселяне держались осторонь. Расположившись на мягкой траве и по привычке положив на колени свой верный арбалет, Фома посматривал на сплошную стену деревьев, реже – на колдуна и колдунью. Солнце быстро катилось с небосвода, словно стремясь поскорее коснутся верхушек леса. А когда лучи его стали алыми, замер перезвон птичьих голосов, ветер вздохнул тревожно, и из сумеречной полутьмы на поляну один за другим стали выходить жители леса: стройные девы с золотистыми нечеловеческими глазами, низенькие коренастые мужички с бородами, похожими на мох, и будто вырезанными из дерева темными лицами, да пушистые большеухие существа размером с крысу. Словно дубы-великаны шагнули на небольшую полянку могучие хозяева лесов, уменьшились до людского роста – бородатые, с глазами темными, как безлунная ночь, видевшими, без сомнения, десятки, а то и сотни веков.
Никто из пришедших не обращал внимания на людей – ни на Ариса, на руках которого плакала и пыталась вывернуться молодая колдунья, ни на Фому и Богумира, оставшихся под тенью развесистой рябины. Жители леса ждали, их молчание оглушало, и казалось, что тишина звенит медными бубенцами, трещит сорокой и поскрипывает притаившимся в расколотой коряге сверчком. А потом стало тихо, по-настоящему. И из тени, словно отделившись от древесного ствола, появился тот, кого все ждали. Невысокий, в меховой безрукавке поверх простой полотняной одежды, он был очень похож на человека, и все же, едва глянув на него, Фома понял, что перед ними сам Хозяин Заповедного леса.
Ни слова не было сказано – лишь повелительный жест руки, и Арис, отпустив колдунью, поднялся, отступил назад. Могучие хозяева лесов встали по четырем сторонам света, а девы в одежде из листвы взялись за руки, образовав широкий круг, в центре которого – одинокая фигурка связанной колдуньи. И пошли медленно, плавно, словно поплыли над землей – против солнца, против солнца… Их спины и волны распущенных волос мелькали перед глазами, завораживая, и каждый шаг рассыпался по траве теплыми золотистыми огоньками. В сиянии колдовского хоровода Фома видел темную фигуру Хозяина леса – он стоял в стороне, сурово сведя брови и скрестив руки на груди. Рядом с ним – колдун: причудливые тени изрезали его лицо, свет отразился в глазах желтыми бликами, и можно было подумать, что это не человек, а еще один житель Заповедного леса.
Лесовики-боровики что-то шептали, широко расставив руки с корявыми пальцами, под ногами у них пушистыми клубочками вертелись бузинята. Дочери леса продолжали свой танец, он становился все быстрее, все ярче вспыхивали огоньки под их ногами. Колдунья то каталась по земле, то скукоживалась, словно пытаясь спрятаться, а потом закричала – резко, пронзительно. Металлический обруч на ее голове вспыхнул пламенем и пропал.
И в тот же миг черная тень поднялась с земли. Спрятав девушку, она росла, росла, пока не стала выше деревьев, а тогда качнулась, брызнула во все стороны мутными потоками и осыпалась чернильными каплями, наткнувшись на невидимую глазу преграду.
Солнце будто замерло где-то у горизонта. Небо багровело, золотые отсветы касались ветвей, искрами осыпались на распущенные волосы дочерей леса и гасли, таяли в черноте, что бурлила в центре волшебного круга, выбрасывая длинные щупальца, пытаясь выбраться из расставленной ловушки. Колдунья, все еще связанная, не сумела подняться с колен, и рычала низко, яростно, словно раненый зверь. Последние лучи солнца пронизывали воздух, сплетаясь в огненно-золотую сеть.
Хоровод сужался. Среди вздыбившейся, разъяренной черноты уже не видно было колдунью. Рычание стихло, и мрачную мелодию хоровода разорвал крик. Фома не сдержался – отступил глубже в тень. Видел, как Богумир спешно перекрестился и закрыл уши ладонями. Арис дернулся, но остался на месте, лишь посмотрел на Хозяина леса. Тот кивнул, и колдун, пригнувшись, нырнул под сцепленные руки длинноволосых дев, переступил сияющую огоньками в траве границу круга. Тьма потянулась к нему длинными щупальцами и в одно мгновение скрыла от глаз в бурлящей, непроглядной черноте.
Глава 2. Дорогой откуп
Наша, наша…
Серая земля – сухая, потрескавшаяся. Пахнет пылью. Лежать на ней, уткнувшись лицом прямо в паутину черных трещин, неуютно и неудобно. Хочется чихнуть – и не получается. Да еще руки вывернуты за спину. И не выпрямить, будто что держит… Неужто связаны?
Стоит подумать об этом – и путы слабнут. Упершись ладонями в шершавую серую почву, без удивления смотрю на обрывки веревок, потом понимаю, что ноги тоже связаны… были. Теперь можно ими шевельнуть. Ну наконец, а то ведь затекли.
Вспомнить бы только, как я сюда попала. И… куда это – сюда.
Поднимаю голову.
Серая до горизонта пустошь расплывается перед глазами, словно намокшая бумага, рвется, и яркими пятнами акварели проступают знакомые черты другого мира. А я вдруг понимаю, что не смогу подняться, но из последних сил тянусь к нему, и, не удержав равновесия, падаю, падаю в эту акварель…
Тихо, только чей-то шепот и шуршание тетрадных листов. За большими окнами покачиваются облепленные снегом ветви. Теплый свет потолочных ламп разгоняет сумерки. Ряды желтых парт, сложенные руки, внимательные взгляды.
– Вот, ребята, посмотрите, – усталый и какой-то надтреснутый голос учительницы, сидящей на шатком, скрипучем стуле, – полюбуйтесь, разве это красиво? Вот ты, Сошкина, скажи – красиво?
– Нет, – с готовностью отвечает девочка с первой парты. Где-то "на галерке" хихикают.
– Вот-вот, это некрасиво, это отвратительно – девочке в таком возрасте красить губы. Я права? Владченко, я права?
Другая девочка с тоненькими, туго заплетенными косичками быстро-быстро кивает, видимо, не сообразив, как правильно ответить. И на всякий случай украдкой проводит ладошкой по губам, на которых еще заметны остатки розового блеска.
– Вот-вот, посмотрите, полюбуйтесь, – и учительница оборачивается… ко мне. К высокой нескладехе в старом школьном платье, которое уже коротковато, с волосами, заплетенными в тощую косицу – словно крысиный хвостик с бантиком. – Это ж надо, никакого воспитания, никакого интереса к учебе, одни мальчики на уме…
– Неправда! – упрямо повторяю я. О каких мальчиках можно думать в младшей школе, если все мальчишки в классе – глупые малявки, которым только и интереса – побегать на переменах по коридору, попрыгать на партах и попинать чужой портфель?
– Ты еще будешь со мной спорить? – учительница меряет меня сердитым взглядом. – А юбка какая короткая! Позорище! – вздыхает. – Возьми листик, напишешь на нем: "Я больше не буду красить губы в школу", и на перемене будешь стоять с ним возле доски, чтобы больше никому…
– Не буду! Не буду! Я не красила! Это мороз! Это от мороза!..
Сжимаются кулаки. Я смотрю в глаза той, кто должен был стать добрым проводником во взрослую жизнь, в глаза своей первой учительницы, и чувствую, как поднимается, нарастает жгучая, недетская злость. Вспоминаю, как же я ненавидела в тот миг – и свою учительницу, и Таньку с Витой – ее вечно поддакивающих любимиц…
Наша, наша…
И этот класс с мелкими, не по росту, партами, и эту рыжую школьную пыль, и лицемерную песню, которую мы поем хором на линейке: "Крепко-накрепко дружить… учат в школе, учат в школе…"
Наша…
Змеистые черные ручейки поползли по крашеному полу, за окнами тревожно качнулись ветви и исчезли, поглощенные навалившейся отовсюду тьмой. Я успела увидеть страх на лицах школьников и учительницы, так и оставшейся сидеть на своем скрипучем стуле, а потом тени поднялись, поедая доску, стены и… люди исчезли, растворились во мраке, словно не было. А я снова сидела на серой земле простиравшейся до горизонта пустоши, пытаясь унять бушующее чувство злорадного удовлетворения.
Наша, наша…
Вот уж не могла подумать, что я такая злопамятная.
– Ну и что? – вслух обратилась я к теням. – Это же не по-настоящему.
И сама удивилась прозвучавшему в голосе сожалению.
Наша.
Радуются… В чем же подвох? Ладно, об этом подумаю после, а сейчас надо выбираться из этого неизвестно откуда.
Я тяжело поднялась на ноги и огляделась, но не увидела ничего примечательного в бесконечной пустоши. А потому выбрала направление наугад и шагнула. Нога тут же провалилась, словно в зыбь. Перед глазами все поплыло и… померкло.
А спустя мгновение яркий свет прорезал темноту, и по ушам ударила громкая музыка.
Разноцветные вспышки слепят глаза, вокруг – тесная толпа дергающихся тел, от которых пахнет или потом, или спиртом. Протиснуться сквозь эту толпу и не остаться без пуговицы или без сумочки, не получить по носу почти невозможно. Шатаясь на неудобных каблуках – и зачем только надела такую обувь? – прижимая к груди черную сумочку на длинном ремешке, я пробираюсь, уже не обращая внимания на удары локтями, на то, что то и дело либо мне наступают на ногу, либо я кому-то…
– Хочешь сказать, что это я виновата, да? – истеричный голос Светки звучит в ушах, она пытается перекричать музыку, и у нее это получается. – Ты что, думаешь, у вас было серьезно? Думаешь, ты действительно могла понравиться Владу? Да ты посмотри на себя!..
Быстрее, быстрее, лишь бы оставить позади и "подружку" с ее оправданиями, и… Влад нравился многим девчонкам, но предложил встречаться именно мне.
– Я подумаю, – ответила я тогда, растерявшись, и не успела увернуться от поцелуя.
И правда потом думала, думала… Целых два дня. Видимо, слишком долго – моего ответа уже никто не ждал.
Дверь захлопнулась, приглушив невероятный шум студенческой дискотеки, но тут же распахнулась вновь – Светка выбежала на крыльцо следом за мной.
– Не нужна ты ему, слышишь, не нужна! И забудь его, поняла? Это я тебе по-дружески говорю, слышишь?
Я обернулась. Светка все еще что-то кричала, не замечая, как тянутся черные щупальца к ее ногам, как покрываются мазутными пятнами разрисованные стены за ее спиной, не слышала, как гаснет, захлебываясь, музыка…
Наша…
– Он мне не очень-то и нравился, – призналась я теням, стоя на сухой, в паутине трещин, земле пустоши. – Просто обидно…
До сих пор звучало в голове это Светкино "по-дружески".
Наша…
И снова шагнула наугад.
Темень. Парк.
– Ну вот, нас никто не услышит…
Высокие тени заслоняют свет фонарей. Силуэт однокурсницы-Светки угадывается благодаря белой майке.
– Чего тебе надо? – спрашиваю.
В двух десятках шагов от нас – другая компания, человек восемь. В случае чего позову на помощь.
– Все-то ты знаешь, умненькая! – Светка оборачивается к теням. – Это она моему Владику глазки строит, дрянь такая…
Кто-то толкает в спину, потом в плечо… Руки, руки…
– Пустите! Пустите меня!
Падаю на землю, чувствуя облегчение от того, что меня больше не держат. Светка подходит, наклоняется, глядя с презрением и торжеством.
– И запомни, чтобы больше к моему парню не приближалась. Ясно?
– Нужен мне твой Влад! – огрызаюсь.
– Эй, кажется, она не поняла…
Они уходят скоро, а я остаюсь сидеть на влажной после дождя земле, прижимая к груди свою сумочку. А совсем рядом – компания ребят и девчонок со старших курсов – стоят, посасывая пиво, разглядывают меня с едва заметным любопытством… Нога болит, пытаюсь встать – не получается, и вместо того, чтобы злиться на Светку и ее пособников, я смотрю в ответ, на стоящих неподалеку ребят, понимая, что не смогу уйти от этих равнодушных взглядов. Одна из девушек говорит что-то негромко, и вся компания взрывается хохотом.
Наша.
И мне хочется задушить каждого из них за этот пьяный, визгливый смех.
Наша.
Грязь ползет по земле, подбираясь к ним ближе и ближе, собирается ручейками, тянется хищными щупальцами. Миг – и смех обрывается, гаснут фонари… Мельком вижу серый пустынный пейзаж, но он тут же сменяется ярким днем на городской набережной. Шумят машины, играет музыка. Я вижу рядом Алинку и улыбаюсь – наконец-то. Моя подружка – самая надежная, самая верная. Единственная, пожалуй. Мы неторопливо идем вдоль реки, над головой радостно зеленеют молодые листья.
Сегодня у меня день рождения.
Алина что-то увлеченно рассказывает, улыбается. На ней – коротенькая джинсовая юбка, тонкая кофточка с воланами. Ветер развевает длинные светлые волосы моей подруги, и все встречные парни и мужчины оборачиваются посмотреть на нее, подмигивают, иногда подходят к нам познакомиться. С Алинкой.
Поблизости бегает малыш с желтым воздушным шариком, весело смеется, но падает неудачно, и шарик лопается с громким хлопком. Я сочувственно смотрю на желтую тряпочку, оставшуюся от нарядного шара, и праздничное настроение тает… Уже нет желания весело улыбаться солнцу, наслаждаться ароматом свежей зелени, болтать с подругой. Хочется приотстать и позволить Алине идти дальше одной. Что толку быть при ней пустым местом? Некрасивой подругой, серой мышкой… Особенно в собственный день рождения.
Останавливаюсь. Черные червячки ползают под ногами, вьются, им очень хочется вперед, догнать…
– Нет, – тихо говорю я. – Алинка тут не при чем.
Не верят. Шипят, словно настоящие змеи.
– Нет, – качаю головой и отступаю назад: – Уходите.
Мне слышится хохот. Подруга оборачивается. У нее золотистые глаза дочери леса.
– Хочешь, чтобы меня не было?
Еще шаг назад.
– Нет.
Рядом с Алиной – мужской силуэт, солнечные лучи слепят глаза, и не рассмотреть – кто же это. Но я и так знаю – Леон. Сердце замирает на минутку, поддавшись воспоминаниям о глупых мечтах, надеждах, о пережитом разочаровании… Я медленно перевожу дыхание, улыбаюсь, и черные червячки, обиженно шипя, прячутся в асфальт. Алина обнимает мужчину за шею, притягивает к себе, чтобы поцеловать, и в этот миг я вижу, что у него – темные коротко стриженые волосы, и ростом он ниже Леона, и…
– Нет!
Тени выныривают из-под моих ног, устремляются вперед – туда, к ним. А я все вглядываюсь, стараясь убедить себя, что обозналась, что это не Арис, не может быть он, но… Чернота поднимается волной над асфальтом, бежит по радостно-зеленой траве…
И кто-то хватает меня за плечо.
Вскрикнув, оборачиваюсь.
Никого. И ничего – ни города, ни набережной. Тьма. Только ощущение, что кто-то рядом, совсем близко… Протягиваю руку, и едва не кричу снова, когда чужие пальцы уверенно хватают мою ладонь.
Тьма клубится вокруг, угрожающе шипит, шепчет. Тот, кто идет впереди, крепко держит меня за руку, увлекая все дальше и дальше. Хочется оглянуться, посмотреть, что же там, позади, но я точно знаю, что лучше этого не делать, и иду – все быстрее, быстрее. Неожиданно что-то мелькает под ногами. Трава! Обыкновенная трава – зеленая латка посреди этой сплошной темноты. Ставлю ногу на нее, словно на ступеньку – и тут же появляется следующая, а за нею еще и еще. Чернота злится, пытается схватить за лодыжки, и моя зеленая лесенка раскачивается, словно веревочный мостик над пропастью, и все сложнее удержать равновесие, не упасть, не провалиться в жадные объятия мглы. "Еще чуть-чуть, еще немного", – шепчу сама себе, словно эхо чужих, кем-то произнесенных слов.
Наша, наша…
В голосах нарастает угроза.
Наша!
Зеленый мостик вертится, крутится. Я не вижу пропасти, но ощущаю ее, и оттого ноги становятся ватными, коленки подгибаются, а пальцы отчаянней пытаются ухватиться за чужую руку, как за последнюю спасительную соломинку.
Наша!
Тьма кружится вихрями, зеленые ступеньки убегают из-под ног. Прыгаю вперед, и в этот миг моя ладонь выскальзывает из чужих пальцев.
– Нет! – крик застревает в горле. Взмахнув руками, я проваливаюсь в черную, бездонную пропасть и… падаю на влажную от вечерней росы траву.