– Ты бы просвещала меня, – сказал он, – где идем, что вокруг, как улица называется.
– Улица называется Сукхумвит-роад, – тотчас отозвалась Нелли. В голосе ее была прилежная послушность первой ученицы, вызванной к доске отвечать урок, который во всем классе никто больше не знает. – Это настоящая улица. Большая, видишь? Широкая, с оживленным движением. Длинная. А другие, вроде той, на которой живем мы, это не улицы. Это переулки. "Сои" – по-тайски. И собственных имен у них нет. Номера. Называются по имени улицы, от которой отходят, и номер. Наша – Сукхумвит, двадцать два. Запомни на всякий случай. Вдруг ты меня достанешь, я тебя брошу, и придется возвращаться самостоятельно.
– Это какое у тебя право бросать меня? – Рад изобразил возмущение.
– Ну, если ты меня достанешь.
– А ты не давай повода.
– За меня не беспокойся, – после некоторой заминки ответила Нелли, заставив Рада с удовольствием отметить про себя, что этот раунд остался, пожалуй, за ним.
Линия домов прервалась, справа по ходу был парк – простор зеленых газонов, асфальтовые дорожки, скамейки на их обочинах, редкие раскидистые деревья и вдалеке, в нитяной окантовке бетона, – обнаженное тело пруда, напоминающего своим изгибом вопросительный знак без точки. Группа по-спортивному одинаково одетых людей – белый верх, темный низ – занималась на берегу пруда какой-то гимнастикой, похожей на замедленный балетный танец. В едином замедленном движении поднимались-сгибались ноги, поднимались-сгибались руки.
Рад неожиданно поймал себя на чувстве зависти к этим людям на берегу пруда. Так, словно ему бы хотелось быть одним из них, знать смысл совершаемых ими движений и одушевлять те своим знанием.
– А знаешь, – сказал он Нелли, – мне не кажется, что я где-то в чужой стране. Такое ощущение, что яздесь свой.
– Естественно, – с живостью отозвалась Нелли. – Мы же люди империи. Соувьет Юниона. Азиатские лица для нас родные.
Вход в метро вырос перед ними в виде закрытой сверху округло-ступенчатой крышей и открытой по бокам лестницы. Точно как в Москве; только вместо того, чтобы направлять под землю, лестница призывала взойти над нею. Как и должно лестнице, ведущей к небесному поезду.
– Готов к полету по небесам? – спросила Нелли, приостанавливаясь перед ступенями.
– Не вполне. – Рад вспомнил, что он без денег. Приглашая приехать, Дрон обещал полностью обеспечить его пребывание здесь, но обещание пока никак не было подтверждено, и следовало найти банкомат, снять с карточки хотя бы какую-то небольшую сумму. – Полет по небесам ведь, наверное, не бесплатный?
– Не бесплатный, – подтвердила Нелли. И проявила проницательность. – Ты имеешь в виду, что еще не разжился местной валютой? Бат она называется.
– Да, надо бы найти банкомат, – сказал Рад. – Знаешь поблизости?
– Само собой. – Нелли сыграла бровями, словно вопрос Рада вызвал у нее досаду. – Но не поведу. – Она потянула Рада подниматься по лестнице. – Приказано тебя взять на содержание.
"Взять на содержание" – это было не слабо. Это была крепость уксусной эссенции.
Но, в конце концов, Неллины слова означали лишь то, что Дрон, дав обещание, был намерен исполнять его.
– Двинули, – шагнул Рад на лестницу.
Станция внутри была просторна, прохладна, торговали всякой всячиной мелкие магазинчики, одетые в таяющуюся, темную униформу служащие в окошечках касс только разменивали деньги, покупать проездные билеты следовало в автоматах.
– Отоваривайся, – подала Нелли Раду горсть монет. – Осваивай чужую технику. Цена в зависимости от зоны. Мы с тобой сейчас на "Фром-фонг", и – до "Национального стадиона".
Рад изучал схему метро, вчитывался в надписи около кнопок – она стояла рядом и посмеивалась. И только когда он опустил монеты в щель, нажал на кнопку и автомат выбросил им две магнитные карточки, издала возглас одобрения:
– Вау! Соображаешь. Меня так всякий раз, как приезжаю, всему заново учить приходится.
Турникет заглотнул магнитную карточку и выпустил ее наружу на дальнем конце своего узкого прохода.
– Сохраняйте билет до конца поездки, – дожидаясь Рада у выхода из турникета, голосом вокзального московского диктора проговорила Нелли. Добавив уже обычным голосом: – На улицу тоже через турникет. Нужно погасить карточку. Не погасишь – не выйдешь.
Рад сунул карточку в нагрудный карман рубашки.
– Как свирепо. Что дальше?
Дальше была еще одна лестница. Еще выше. Еще ближе к небу.
По небу, разграфленные серыми поперечинами шпал, струили себя в бесконечность, экстраполируя к точке, двумя колеями железнодорожные пути. А в небе напротив платформы, перекрывая его собой от зенита до самой земли, парило женское лицо с фиолетовыми ресницами. Ресницы были громадны, как опахала, обладательница таких ресниц в жизни, пожалуй, могла взлететь на них, словно на крыльях.
– Впечатляет? – перехватив его взгляд, проговорила Нелли. – "Emporium". Магазин такой. Торговый центр. Его реклама.
Теперь Рад увидел, что фиолетовые ресницы висели на здании, чело которого украшала эта надпись: "Emporium".
– Впечатляет, – сказал. – С улицы я и не обратил внимания. Не заметил. А тут выйдешь на платформу – и прямо по глазам.
– Реклама – двигатель торговли, – произнесла Нелли – с таким видом, словно она это сейчас и сочинила.
Вдали в небе на их колее возник поезд. Народ вокруг стал стягиваться к краю платформы, непонятно сбиваясь в тесные кучки. Рад собирался встать там, где было пусто, но Нелли повлекла его к одной из групп.
– А как ты думаешь, это что нам за знак? – указала она на зигзагообразную линию около края платформы.
Линия тянулась вдоль платформы, делая зигзаги через равные промежутки: зигзаг к кромке платформы – и зигзаг обратно, зигзаг к краю – и снова обратно.
Рад догадался:
– Обозначение места, где будут двери вагона?
– Точно.
Неожиданным образом такая, несомненно, чрезмерная забота о пассажире произвела на Рада впечатление.
– Это уже прямо как-то по-европейски! – воскликнул он.
– Нет, очень даже по-сиамски, – сказала Нелли.
– По-сиамски? – переспросил Рад.
– Ну прежнее название Таиланда – Сиам.
– А, так сиамские кошки – это тайские? – вспомнил Рад пожилую пару в "тук-туке".
– Получается, так, – согласилась Нелли.
– И все же – по-европейски, – чуть подумав, настаивающе произнес Рад.
– Да, это правда, тайцы очень тянутся к Европе, – сказала Нелли. Предоставив Раду догадываться, поняла она смысл его слов или просто решила не вникать в него.
Поезд накатил на платформу с мягкой бесшумностью сиамского кота, вышедшего на охоту. Окна вагонов были в рекламе, не видно внутри ни тени. Двери, когда поезд встал, оказались сантиметр в сантиметр точно напротив означенных линией мест. Они разошлись в стороны, и из них на открытую уличному жару платформу пахнуло прохладой.
Изнутри окна вагонов оказались прозрачными, как это бывает с зеркальными стеклами. Реклама на окнах лишь слегка затеняла их, приглушая уличный свет, как светофильтром. Половина лиц вокруг были европейскими. Рад, оглядываясь, навострил ухо, не послышится ли русская речь, – звучала тайская, английская, немецкая, по-видимому, шведская или норвежская, но русской не было.
– Как полагаешь, много сейчас в Бангкоке русских? – спросил он Нелли.
– Капля в море, – сказала она.
– Вот мы с тобой, да?
– Нет, конечно, не только мы. – Нелли стояла рядом, такая плоть от плоти всех этих европейских лиц вокруг – само воплощение западности, ее эталон, идеальный образчик. – Но русские в основном едут на курорты. На такой остров Пхукет, например. В Паттайю. Да и там их, впрочем, немного. Все же Таиланд – страна для западных людей.
Бангкок плыл за окном толчеёй жилых домов под красными черепичными крышами, бесчисленных отелей, однообразно возносящих себя к небу, многоярусных гаражей, похожих на ячеистые этажерки, кипением зеленых островков между ними. Поезд останавливался на станциях, деликатно шумел дверьми, вагон опустевал и вновь наполнялся. На одной из станций, свидетельствовавшей своим названием, что прежнее имя страны не забыто – "Сиам" называлась станция, – Рад с Нелли сделали пересадку на другую линию. "Национальный стадион", где им следовало выходить, оказалась следующей.
Когда, пройдя турникеты, спускались по лестнице на улицу, Нелли достала из сумочки кошелек, извлекла из него купюру и подала Раду:
– Возьми, пожалуйста, расплачиваться с водителем. Раз я с мужчиной, не уверена, что по тайским меркам это будет прилично, если расплачусь я.
Как жиголо, с внутренней усмешкой подумал Рад, принимая от нее деньги. Он посмотрел достоинство полученной разноцветной бумажки. Это была тысяча бат.
Перевести по курсу на доллары – двадцать пять долларов. Семьсот пятьдесят рублей.
– Договариваться с водителем – тоже мне?
– Договаривайся, – сказала Нелли. – Больше двухсот не положено. Двести – предел. Но, думаю, отсюда до Главного дворца бат сто. Ну, сто пятьдесят.
"Тук-туков" около станции стояло море. Однако, несмотря на столь вопиющую безработицу, и водитель того, что стоял в веренице первым, и того, что вторым, и тех, что пятым-шестым, ответили на просьбу Рада довезти до Гранд-паласа отказом. В переговоры с ним вступил только седьмой или восьмой. Это был жилистый мрачноватый таец с испитым землистым лицом, ведя разговор, он едва не физически ощупывал Рада глазами, – можно было подумать, он подряжается не просто везти, а совершает сделку, от которой кардинальным образом зависит состояние его кармана. Следуя наставлениям Нелли, Рад для начала предложил водителю сто бат. Ожидая услышать от него цифру в два раза больше. Но, к удивлению Рада, водитель принял его предложение не торгуясь.
– А ты говорила, сто пятьдесят, – подсаживая Нелли в "тук-тук" и следом за ней забираясь сам, довольно сказал Рад по-русски.
– Так вон их сколько без работы стоит, – ответила Нелли.
– А почему же они стоят, а ехать отказываются? Нелли на мгновение задумалась.
– Ждут, наверно, окончания какого-нибудь матча на стадионе, – выдвинула она новое предположение.
– Все ждут, а этот решил везти?
– Нетерпеливый, наверно, – теперь без всякой заминки отозвалась Нелли. – Или сердобольный. Пожалел нас.
"Тук-тук" летел по улицам в потоке машин стремительной стрекозой, перемещался с полосы на полосу едва не под прямым углом, нагло протискивался на светофорах между неповоротливыми жуками "ниссанов", "тойот", "опелей" поближе к "зебрам" переходов. Тело приятно обдувал поток теплого воздуха, рубашка перестала липнуть к телу. Это было совершенно особое удовольствие – мчаться вот так на стрекочущей сорокасильной мотолошадке открытым с ног до головы воздушному океану. Так, наверное, чувствовал себя человек в доавтомобильные времена, сидя в какой-нибудь пролетке, с грохотом влекомой по городскому булыжнику одинокой лошадиной силой.
Главный дворец был обнесен зубчатой белой стеной – Кремль Кремлем, только стена не красная и не такой впечатляющей высоты. И, как колокольня Ивана Великого маковкой с крестом, как круглые купола кремлевских соборов, возносились из-за стены к небу многоярусные шпили дворцовых зданий, золоченые пики похожих на ракеты многочисленных ступ – памятных знаков, воздвигнутых на месте захоронения буддийских святых.
Рад сошел на землю, подал руку сойти Нелли и вынул из кармана кошелек. Тысячебатовая купюра внутри одиноко соседствовала с ватагой чужестранных пришельцев. Рад отделил ее от них и, достав, подал водителю.
Водитель посмотрел достоинство купюры, уважительно-деловитым движением сунул ее в один из многочисленных карманов серо-голубого жилета, в который был облачен, и принялся из другого кармана вытаскивать сдачу. Вытащил одну купюру, другую, третью, полез в новый карман, извлек из него уже целый ворох денег, присоединил к тем, что держал в руке, стал считать, сосредоточенно шевеля губами. Нелли стояла поодаль со скучающим безучастным видом, но вместе с тем весь ее вид выражал нетерпение. "Долго он еще будет там у тебя копаться?" – так и говорила она этим своим видом.
– Could you be quick, please? – Могли бы побыстрей? – поторопил Рад водителя.
Водитель взглянул на него своим мрачным, неулыбчивым взглядом.
– Yes, quick. – Да, быстро, – сказал он и вновь принялся перебирать купюры у себя в руках. – That's all. – Вот все, – отдал он наконец пачку Раду. – O'kay?
Рад, не отвечая ему, начал считать сдачу. Рядом с сотенной была двадцатка, за двадцаткой следовала пятидесятка, снова сотенная и снова двадцатка. Рад считал и не мог сосчитать. Казалось, у чужих денег при тех же цифрах на купюрах, что на привычных русских и долларах, было другое достоинство.
– O'kay? – понукнул его со своего сиденья водитель. – Quick?
Рад досчитал деньги, но у него не было уверенности, правильно ли он посчитал. Он насчитал меньше, чем полагалось сдать водителю.
– Just a minute. – Минутку, – проговорил он, принимаясь пересчитывать деньги.
Водитель быстро и сердито заговорил что-то по-тайски.
– Рад! – позвала Нелли. – Да отпусти ты его.
– Go! – Отправляйся! – махнул водителю рукой Рад. "Тук-тук", все это время стрекотавший под сиденьем водителя стрекозиными крыльями вхолостую, тотчас встрепетал ими в рабочем ритме, и "тук-тук" рванул прочь.
Рад, продолжая пересчитывать сдачу, шагнул к Нелли. И наконец досчитал. Все было точно, он не ошибся и в первый раз. Вместо девятисот бат водитель сдал ему семьсот пятьдесят.
– Черт! – выругался Рад.
– Что, обманул? – Нелли улыбалась.
– Обманул, – сказал Рад. Он был расстроен. Если бы то были его деньги – и то неприятно, но распорядиться так чужими! – А ты говорила, сердобольный.
– Ошиблась. Наоборот: высокий профессионал. Сразу угадал в тебе доходного пассажира. – Нелли вновь взяла его под руку и повлекла вдоль белой крепостной стены, отделенной от тротуара зеленой полосой газона, к бурлившим толпой воротам. – Сразу видно, не много ездил по свету. Да?
– Не слишком, – признался Рад. – До того ль, голубка, было в мягких муравах у нас.
– Муравы, как я понимаю, особо мягкими не были. – В голосе Нелли прозвучали нотки разоблачительной иронии. – Недодал он тебе и недодал, еще из-за каких-то четырех долларов переживать. Сто пятьдесят бат – это же меньше четырех долларов!
– Ладно, уговорила, не переживаю, – сказал Рад.
– Переживаешь-переживаешь, – не поверила ему Нелли. – А ты в самом деле не переживай. Приехал – наслаждайся жизнью. Расслабься. – Она потрясла его руку. – Расслабься!
Билеты, согласно объявлению, стоили для граждан Таиланда двадцать бат, для всех прочих в десять раз больше – двести.
Рад отдал в кассу положенные четыреста бат, получил билеты, но оказалось, что босые ноги Нелли, предательски выглядывающие розовыми чистыми пальцами в прорезь босоножек – неодолимое препятствие для проникновения на территорию дворца. Ноги согласно правилам ни в коем случае не должны были быть босыми, и пришлось покупать носки, которые предусмотрительно продавались прямо тут же.
– Вопрос на засыпку, – сказала Нелли, сидя на бетонной боковине крыльца под ногами стоящих в кассу и натягивая свежеприобретенные черные носки на ступни. – Как полагаешь, почему нельзя с голыми ногами?
– Чей-то маленький бизнес? – спросил Рад. – Приварок к зарплате?
– О нет. – Нелли, разогнувшись, отрицательно поводила перед собой рукой. – Никто здесь не будет из-за какого-то дурацкого приварка рисковать местом. Здесь строго, чуть что – и на улицу. Вари котелком дальше.
Рад поварил. Впрочем, не слишком. Азарта варить эту кашу в нем не было. Положено в носках – и положено.
– Неуважение – заходить в святые места с голыми ступнями? – снова вопросом ответил он.
– Вот и мне бы хотелось знать, – сказала Нелли. – Тут, когда заходишь в буддийский храм, положено оставлять у порога обувь. Может быть, не хотят, чтобы я шлепала по полу с грибком?
– Или чтоб не подцепила его, – развил Неллину мысль Рад.
– Или чтоб не подцепила. – Нелли закончила с носками, обула босоножки и встала. – Одна только странность: это правило существует лишь здесь. Чем объяснишь?
– Сдаюсь. – Рад поднял руки. – Побежден. Положен на лопатки. Готов к казни.
– Расслабься, расслабься! – снова сказала Нелли. Щелкающая фотоаппаратами, жужжащая видеокамерами экскурсионная толпа окружала их, они двигались в ней по широкой дворцовой дороге в ту часть дворца, где можно было ходить уже только за плату, и от этой толпы вокруг исходил мощный ток бездельной созерцательной размягченности. – Какая казнь? Женщина метет языком. Треплется. Ради удовольствия. Доставь ей его. Расслабься!
– Я расслабляюсь, расслабляюсь, – ответил Рад. – Только не напоминай мне об этом ежеминутно.
– Хорошо, буду ежечасно, – с неколебимо серьезным видом отозвалась Нелли.