– В самом деле? А вы попробуйте, – с коварством произнесла прелестница.
Отступать не хотелось.
– Прямо сейчас? – попытался Рад все же избежать исполнения своего обещания.
– А что же, – сказала прелестница. – Конечно. Рад сделал глоток мартини, отодвинул бокал и закрыл глаза. Ну, не подкачай, пришпорил он себя. Через полминуты он открыл глаза.
– Пожалуйста. Слушайте:
Александр Сергеич Пушкин
Был известный либерал:
Вместо хлеба ел он сушки,
Но других не заставлял.
– Все? – вопросила прелестница, поглаживая нос, когда он остановился.
– Все!
– Ну, во-первых, всего одна строфа. Согласитесь, немного.
– А за какое время? – перебил ее Рад.
– И тем не менее. Во-вторых, вы использовали готовую форму. Пошли путем, который протоптан. Заменили "хулиган" на "либерал" – и все.
– Так я же сказал "таких "Александр Сергеичей""! Сомнения, что подвергнется критике, у Рада не было, но он все же не ожидал, что реакция будет столь воинственно отрицательной. Словно он своим четырехстишием не просто покусился на что-то святое, а втоптал это святое в грязь.
– И вообще: при чем здесь "либерал" и "сушки"? – прелестница даже передернула плечами.
– Да при том же, при чем "наган" и "кока-кола". А смыслу, пожалуй, что больше: потому и либерал, что сам ел, а других не заставлял.
– Ни к селу ни к городу они, ваши сушки. – Прелестница так и подчеркнула голосом свое нежелание длить эту тему дальше. – Пропустила все из-за вас! – разворачиваясь на стуле в сторону наследника обэриутов, упрекнула она Рада – но уже без резкости и вмиг загораясь прежним счастливым возбуждением.
Наследник обэриутов, пока они обменивались мнением о его стихотворении, успел прочитать еще одно, встреченное с тем же восторгом, и теперь читал новое.
Рад крутанулся на стуле, слез с него, взял свой мартини и бесцельно двинулся по периметру гостиной, уходя от бара. Она была дура дурой, эта прелестница с выставленной наружу, такой соблазнительной грудью и очаровательной круглой задницей. Ее серьезность во взгляде, свидетельствующая о несомненном уме, была какой-то другой, не понятной ему серьезностью, ее ум был умом, совершенно неведомым ему. Она была глупа как пробка.
Его бывший сокурсник, Сергей в прошлой жизни, а ныне, стараниями Полины и ее окружения, Серж, возник возле Рада с улыбкой, напоминающей улыбку леонардодавинчевской Джоконды.
– Не скучаем?
Ну уж извини за этого наследника обэриутов, но я ни при чем, зачем-то Полине он нужен, говорила эта его леонардодавинчевская улыбка. Кстати, нечто напоминающее мужеподобную Мону Лизу, в лице его было.
– Я, знаешь, тоже тут сочинил стихотворение, – сказал Рад. – Послушай.
Он наклонился к уху хозяина дома и прочитал ему свое творение.
Его бывший сокурсник, начавший слушать с вежливым вниманием, когда Рад дочитал, запрыскал смехом и, сдерживаясь, чтоб не расхохотаться в голос, обнял Рада за плечи и ткнулся лбом ему в ключицу.
– Отлично! Отлично! – повторял он, давясь этим беззвучным смехом и катаясь лбом по плечу Рада. – Сам ел сушки, но других не заставлял? Отлично!
– А красавице вон не понравилось, – кивнул Рад на свою недавнюю соседку по барной стойке, когда бывший сокурсник перестал смеяться и оставил его плечи в покое.
– Джени-то? – проговорил, взглядывая в сторону бара, бывший сокурсник.
– Почему Джени? – не понял Рад. Галеристка явно была русская.
– Ну Женька она, Евгения, Женя, – сказал бывший сокурсник. – Значит, Джени. Как у тебя с ней? Я обратил внимание, она к тебе явно неровно дышит.
– Да нет, – сказал Рад, снова делая глоток из своего бокала. – Я уж мартини обойдусь. Ей джеймс бонды нравятся. Лоуренсы аравийские. В крайнем случае, штабс-капитаны рыбниковы. Говорила, есть у нее какой-то знакомый шпион.
– А, это она, наверно, о таком Цеховце говорила. – Хозяин дома взял у Рада из руки его бокал, понюхал и вернул Раду. – Какой моветон. Порядочные люди должны пить джин. Если не в чистом виде, то с соком. С тоником, наконец.
Он манипулировал бокалом, произносил хвалебное слово джину, а Рад пытался вспомнить, откуда ему известна эта фамилия, Цеховец. С кем связана. Редкая все же фамилия. Кого-то он знал с этой фамилией.
Потом в его сознании всплыла квартира на Столешниковом, Beefeater в рюмках, кубинские сигары и лицо с носом, который заканчивался круглым набалдашником – словно у клоуна.
– Это не Дрон его зовут, этого Цеховца? – спросил он. – Андроник Цеховец. Нет?
– Понятия не имею, – отозвался бывший сокурсник. – Я его никогда не видел. Не знаком с ним. Только с его отцом знаком. Не слишком близко, к сожалению. А хорошо было бы близко. Большой человек. Не олигарх, но... но уж, говоря по-американски, тейкун. Весьма даже крупный тейкун. – Он назвал компанию, во главе которой стоял отец этого незнакомого ему Цеховца. – Слышал о такой?
Еще бы Рад не слышал. При наличии в стране газет, радио и телевидения трудно было бы не услышать об этой компании. А наверное, если бы их и не было, слух о ней докатился бы до него в виде молвы.
– У того Цеховца, о котором я говорю, – сказал он, – в советские времена отец был замминистра.
Хозяин дома вспоминающе сощурил глаз.
– Точно! – ткнул он Рада в грудь пальцем. – Был замминистра. – Глаза у него заблестели. Знакомством с сыном тейкуна рейтинг Рада в его глазах резко поднялся. – Ну так это, может быть, решение твоих проблем? У Цеховца-старшего какие силовые структуры, представляешь? Такая крыша – против нее все прочие сявки.
Отказавши Раду в помощи делом, он готов был оказать ее в полной мере советом.
– А откуда всем известно, – спросил Рад, – что Дрон – Джеймс Бонд?
– Ну, это Джени говорит, – бывший сокурсник Рада пожал плечами. – Знает, наверное. А там... – он махнул рукой в сторону – жест, означающий существование неких чужих стран, объект внимания российской разведки, – там об этом не имеют, надо думать, понятия.
– Так он где же, там? – выделив голосом кодовое слово, поинтересовался Рад.
– Понятия не имею, – снова отбился бывший сокурсник. – Это все Джени, все вопросы к ней. Ко мне, если нужно, с вопросами о его папаше. Тут я столько знаю!
Наследник обэриутов закончил читать очередное нетленное произведение, и на гостиную вновь сошел сель восторга в американской обертке.
– Пойду подойду к Пол, – хлопнул хозяин дома Рада по плечу.
– Конечно, – отозвался Рад.
Он поглядел в сторону бара и встретился взглядом со своей недавней соседкой у барной стойки. Прелестница по-прежнему сидела там и, крича "вау", смотрела на него. В глазах ее было презрительное недоумение.
Не отрывая от нее взгляда, тем же путем, что двигался от бара, Рад вернулся к нему. Стул его был не занят, и он взлез на него. Он уже не помнил, что ушел отсюда с твердым решением не перемолвиться с прелестницей за весь вечер больше ни словом. Да что же, она действительно была прелесть и, кажется, действительно неровно дышала к нему, и не жизнь же предстояло ему разделить с нею.
– Простите, Джени, – сказал он, кладя ладонь на ее руку, крутившую за ножку бокал, – я был не прав. Стихи гениальные.
– Узнали мое имя? – проговорила она непрощающим голосом, но руки не отняла.
– За тем и отходил. Она помолчала.
– А насчет стихов вы меня что, дразнили?
– Ну-у... – протянул Рад, – я бы сказал так: разыгрывал.
– Вам в самом деле понравились стихи?
– Стихи гениальные, – подтвердил Рад.
На лицо Жени-Джени снова выскользнула та, прежняя улыбка соучастия в тайном и выгодном деле.
– Вы оценили, да?
– О, еще как, – сказал Рад, полностью завладевая ее рукой, отрывая от бокала и неся к губам.
Женя-Джени не воспрепятствовала его посягновению на свою руку.
– Надеюсь, мне больше не придется смотреть вам в затылок, – произнесла она, когда он, развернув ее руку ладонью вверх, целовал ей пульсирующее нежной голубой жилкой запястье.
– Помилуй Бог, – ответил Рад ничего не значащей фразой.
Он чувствовал в себе некоторые угрызения совести. Что бы она собой ни представляла, она была искренней в своих притязаниях. А он шел им навстречу полный корысти. Даже так: переполненный ею.
В конце концов, я ее ни к чему не принуждаю и не собираюсь принуждать, она инициатор и лишь берет то, что желает, нашел он некоторое время спустя, как избавиться от этих угрызений. И в конце концов, это было действительно так.
Глава третья
"Привет, Дрон, – писал Рад, с размеренной медлительностью ходя пальцами по клавишам клавиатуры. – Земля, оказывается, и в самом деле круглая: в какую сторону ни пойди – встретишь старых друзей. Вот и с тобой повстречался – разве только в виртуальном виде..."
Писать хотелось стремительно, стуча по клавишам со всей скоростью, на которую был способен, внутри в нем все было взахлеб, но он сдерживал себя, тщательно обдумывая каждую фразу. Писал Рад по-русски, но латиницей. Дрон жил в Америке, кто знает, как там у него обстояло дело с программами, компьютер мог оказаться нерусифицированным, и напиши на кириллице – Дрон получил бы вместо письма одну абракадабру. Вполне вероятно, Жене-Джени было известно и это обстоятельство – русифицирован у Дрона компьютер или нет, – но она спала, ее следовало специально будить, чтобы задавать вопросы, а Рад вовсе не горел желанием до такой степени раскрываться перед ней в своем интересе к ее знакомому шпиону. Достаточно было того, что самовольно залез в ее сумку и извлек оттуда электронную записную книжку. Конечно, он бы ни в жизнь не догадался, что адрес электронной почты Дрона Цеховца забит у нее в записную книжку, она сообщила об этом сама, пообещав дать его потом, но то, что он не утерпел, полез без разрешения – узнай Женя-Джени об этом, мало ли какие подозрения могли прийти ей в голову.
Мысль о ее электронной записной книжке сидела в нем болезненной лохматой занозой все время, пока терзали сладостной гимнастикой невинную до того кровать у него в комнате. И как эта заноза ни на мгновение не оставляла его в покое, так она не дала ему заснуть – ни на минуту. Лежал рядом с Женей-Джени, отдавшей свое эфирное тело стихии сна с той же горячей страстью, с какой отдавала ему физическое тело, уговаривал себя, что уже спит, спит, спит, – и не было ни в одном глазу. И что же было лежать, раз не спал, ждать дня?
Писать письмо Рад начал было на английском, но, написавши строк пять, удалил текст и перешел на русский. У него не было того знания английского, чтобы написать письмо так, как хотелось. Он мог это сделать только на русском. Латинская обертка была, конечно, жестковата, но управиться с ней особого труда не составляло.
"Ужасно интересно, как ты прожил эти годы, – неспешно ходили у Рада по клавишам пальцы. – Помню, в годы, когда мы с тобой познакомились, было модно цитировать китайскую поговорку: "Не дай вам Бог жить в годы перемен". Все с удовольствием цитировали ее и посмеивались: "А что, совсем даже ничего жить". Оказывается, то были не перемены, а так, замена декораций. Настоящие перемены пришли позднее. Не знаю, как ты, а я эту китайскую поговорку очень хорошо прочувствовал. Хотя не уверен, китайская ли она. Откуда у китайцев Бог. Они же конфуцианцы. А конфуцианство Бога не знает..."
И дальше, дальше ходили пальцы по клавишам – про китайцев, американцев, чехов, прибалтов... обо всем, обо всем, и только ничего о себе. Почти ничего. Так, вскользь, между строками, здесь фразой, здесь обрывком фразы – с небрежностью, походя: не перегрузить информацией, не оттолкнуть навязчивостью. Не письмо – болтовня, светский треп, салон фрейлины ее императорского высочества Анны Шерер: жу-жу-жу, жу-жу-жу...
Рад дописал письмо, перечитал, исправил опечатки и поместил в папку отправки. Связь с провайдером установилась с первой попытки – ночь, линии не заняты, самое дешевое интернетовское время. Щелчок мышки – и его письмо исчезло с экрана, чтобы, пронесшись по телефонным кабелям, брызнув пучком радиоволн в космос, отразиться от спутника и, устремившись обратно к земле, объявиться на другой стороне земного шара, с убытком по времени в восемь часов, упасть там в почтовый ящик полузабытого им знакомца тринадцатилетней давности.
Письмо ушло, заноза внутри исчезла, и Рад тотчас почувствовал: нет даже сил сидеть на стуле. Глаза закрывались, в голове был туман, он спал не легши. Выписывая ногами кренделя, Рад добрался до кровати, стащил с себя надетые, когда вставал, спортивные штаны, попытался снять рубашку – и рубашки уже не осилил. Недорасстегнув ее, он повалился рядом с Женей-Джени, стянул с нее половину одеяла, кое-как укрылся – и сон окончательно объял его.
* * *
Разбудил Рада стук в дверь.
Проснувшись, Рад по привычке первым делом посмотрел на часы напротив окна. Часы показывали около десяти. Свет торшера терялся в свете наступившего дня. Только на потолке были видны слабые контуры желтоватого овала.
Стук повторился. Черноволосая Женя-Джени рядом приоткрыла глаза, сонно поглядела на Рада и, путаясь в звуках, произнесла: "Какого черта?!" После чего бурно перевернулась со спины на живот и, уткнувшись лицом в подушку, затихла.
Спуская ноги на лаковый лед паркета, Рад с досадой обнаружил, что спал, не сняв рубахи, и она вся как жеваная. Ему приходилось тут самому и стирать, и гладить, и глаженой свежей, как помнилось Раду, у него не было.
– О черт! – ругнулся теперь он. И бросил тому, что стучался в дверь: – Иду!
За дверью оказался хозяин дома.
– Привет, – сказал он. – Ты не в Интернете ли? А то там людям с городского телефона нужно звонки сделать, а он все занят и занят. Или это что-то на станции?
Рад, стоя перед своим бывшим сокурсником в трусах и жеваной рубашке, оглянулся на стол. Экран монитора был тускло-сер, но маленькое овальное оконце около кнопки включения горело желтым – отправивши Дрону письмо, он не только не снял рубашки, но и не выключил компьютер. И видимо, не отсоединился от провайдера. А провайдерский компьютер угодливо решил нынче быть учтивым, не обижать пользователя и не разрывать с ним соединения.
– Привет, – ответно произнес Рад и повел рукой, приглашая хозяина дома войти.
То, что Женя-Джени провела вторую половину ночи в его комнате, не было тайной, и он не считал нужным делать из ее пребывания здесь секрет Полишинеля.
Хозяин дома ступил в комнату, стараясь не глядеть на белое кипение постели с выглядывающей из-под одеяла черноволосой головкой на подушке.
– Что, не отключился? – догадался он, сумев наконец переместить взгляд с головки на подушке к монитору.
– Извини, – сказал Рад, направляясь к столу. – Уважительная причина: помутнение рассудка.
Хозяин дома, следуя за ним, издал горловой звук одобрительного понимания. Похоже, он невольно покосился на постель.
Рад сел к компьютеру, подергал мышкой – монитор, оживая, щелкнул, и, несколько секунд спустя, экран высветился, явив глазам окно почтовой программы. Внизу среди ярлычков прочих программ висел и ярлычок Интернета – два зеленых квадратика, один на другом.
– Даешь! – сказал хозяин дома, становясь у Рада за спиной. – Чем вы тут занимались? Разжигали себя порносайтами, что ли?
Рад не ответил. Он щелкнул на кнопку получения почты и стал ждать. Оконце отчета, вылетевшее на середину экрана, известило о том, что почта начала поступать. В окне почтового ящика одно за другим стали выскакивать сообщения о поступивших письмах.
– А позднее получить почту не можешь? – вознегодовал над головой Рада хозяин дома. – Там ждут, позвонить нужно!
– Сейчас, сейчас, – отозвался Рад.
Он неотрывно глядел в окно почтового ящика. Все это были рассылки, что поступало. И первое письмо, и второе, и десятое... Какое-нибудь четрнадцатое-пятнадцатое было не рассылкой. Совершенно точно, что не рассылкой. Впервые за все время его жизни здесь.
Рад кликнул по адресу – и вытащенное из почтового ящика письмо вылетело на экран. Написано оно были кириллицей. И начиналось, без всякого обращения, словами: "Вот так да!".
– Есть, – сказал Рад, отрываясь от экрана и откидываясь на спинку стула.
– Что есть? – с недовольством спросил над его головой хозяин дома.
Рад убрал с экрана письмо, заменив одной из рассылок, и развернулся на стуле, чтобы видеть своего бывшего сокурсника.
– Письмо от Дрона.
– Какого Дрона? – Бывший сокурсник, может быть, и не забыл их вчерашнего разговора во время чтения стихов наследником обэриутов, но имени сына знакомого тейкуна в памяти у него явно не удержалось.
– Дрона Цеховца, – сдерживая ликование, ответил Рад.
– Дрона Цеховца? – переспросил бывший сокурсник. – Что это за Цеховец? – И вспомнил: – А, это который сын?
– Который сын, – подтвердил Рад. – Ты с ним, между прочим, знаком.
Ночью, сочиняя письмо, он сообразил, что они все трое были на той квартире, где учреждалась оппозиционная партия. Только он не был уверен, остался ли тогда его сокурсник, когда они с Дроном слиняли, или ушел еще раньше.
Хозяин дома, однако, не вспомнил Дрона на том сборе. Он только поразился самому этому факту: как жизнь свела траектории их судеб в одной точке Москвы на несколько часов и развела:
– Что ты говоришь! Надо же. Кругла земля, удивительно кругла!..
– А ты тогда до конца был? Или ушел? – спросил Рад.
– Нет, не досидел. – В тоне хозяина дома, каким он произнес это, прозвучала снисходительность искушенности. – Там это так все затянулось! А метро же до часу. Не нынешние времена: хоть в два часа ночи машину поймаешь, хоть в четыре утра. И своих колес еще не было. А ты, кстати, что, до конца сидел?
– Нет, тоже не до конца, – признался Рад. – Вот, с Дроном как раз и ушли.
– Так что не замели тебя?
– А все-таки что, без ГБ не обошлось? – ответно спросил Рад.
– О! – воскликнул хозяин дома. – Какое хорошее дело без них обходилось. Приехали, навели шухер: обыск, понятые, всех, кто остался, – в воронок и в отделение милиции. В милиции, естественно, – допрос, протокол, удар по психике. Но и все, по почкам не били, и вообще не били – не нынешние времена. По психике потоптались, до вечера подержали – и отпустили. Ты что, не знал?
– Нет, не знал, – сказал Рад. Что было абсолютной правдой: действительно не знал.