Ее нервные пальцы взлетели к горловине платья и принялись теребить красивую нитку жемчуга с бриллиантовой застежкой.
- Джори, если я задам тебе один гипотетический вопрос, ответишь ли ты мне искренне? Я встал:
- Мне не хочется отвечать на вопросы…
- Если твоя мама и папа когда-либо разочаруют тебя, подорвут твое уважение к ним - найдешь ли ты в своем сердце достаточно любви, чтобы простить их?
Конечно, сам себе быстро ответил я, хотя совершенно не мог себе представить такой ситуации. Я начал подвигаться к двери, а она все ждала моего ответа.
- Да, мадам, думаю, я простил бы им все.
- А убийство? - быстро спросила она, тоже вставая. - Ты бы простил? Случайное, неумышленное убийство?
Да, она точно помешанная, как и ее дворецкий. Мне захотелось побыстрее выбраться отсюда. Но надо, чтобы она поняла, что я предупреждаю всерьез. И я сказал:
- Если вы желаете Барту добра, оставьте его!
Ее глаза наполнились слезами; она молча кивнула. Я понимал, что причинил ей боль. Мне надо было скрепить сердце и не говорить слова извинения. Когда я уже выходил, позвонил разносчик, и двое мужчин внесли большой сверток.
- Не уходи, Джори, - попросила она. - Я хочу, чтобы ты взглянул, что это такое.
Зачем мне было разглядывать чужие вещи? Но я остался, отчасти подчиняясь тайному любопытству.
Старик-дворецкий пришаркал в зал, но она отослала его:
- Я не звала тебя; Джон. Пожалуйста, оставайся в своей половине, пока я не позвоню.
Он неприязненно взглянул на нее и убрался восвояси.
К тому времени сверток развернули, двое рабочих вынули упаковочные материалы и развернули что-то огромное в сером чехле.
Все эти приготовления были похожи на спуск корабля на воду. Мне отчего-то стало неприятно, тем более, что у нее самой был такой вид, будто она ждет-не дождется., когда я увижу содержимое. Может быть, она хочет сделать мне подарок; ведь она всегда дарит Барту все, что он только пожелает. Барт был, пожалуй, самым жадным на земле мальчишкой: он хотел все, особенно же он хотел любви к себе, и никому больше не желал эту любовь уступать.
Я успел понять, что рабочие разворачивали огромную картину, написанную маслом, но тут же вздрогнул и отступил, потрясенный: передо мной стояла мама, еще более прекрасная, чем наяву.
Она была в простом белом платье; ее тонкая рука опиралась на прекрасный резной столбик. А позади нее расстилалась пеленой мерцающая белая материя. Резная лестница уходила куда-то в туман, в котором угадывались очертания не то дворца, не то особняка.
- Ты знаешь, чей это портрет? - спросила она, когда картина была повешена на указанное место в одном из боковых залов.
Я тупо кивнул: я потерял дар речи.
Зачем ей мамин портрет?
Она подождала, пока уйдут рабочие. Они ушли улыбаясь, довольные выданными им деньгами.
Я с трудом дышал, причем все тело мое было в странном оцепенении.
- Джори, - ласково сказала она, поворачиваясь ко мне, -это мой портрет, его заказал мой второй муж вскоре после того, как мы поженились. Когда я позировала для него, мне было тридцать семь лет.
Да, моей маме тоже было тридцать семь, и на портрете эта женщина выглядела в точности как моя мама.
Я сглотнул комок в горле; мне захотелось в туалет, мне срочно надо было бежать… Но я остался: еще больше мне необходимо было выслушать ее объяснения. Я чувствовал приближение какой-то страшной тайны; я был совершенно парализован страхом.
- Мой второй муж, Бартоломью Уинслоу, был моложе меня, Джори, - быстро, будто боясь, что я не дослушаю, проговорила она. - Когда подросла моя дочь, она соблазнила моего мужа, увела его у меня, желая иметь от него ребенка и тем ранить меня еще глубже. Ведь я не могла иметь детей больше. Ты догадываешься, кто этот ее ребенок?
Я вскочил и попятился к выходу, выставив впереди себя руки, чтобы избежать новых нежелательных для меня откровений. Я не желал, не желал слушать это!
- Джори, Джори, Джори, - нараспев, покачивая головой, продолжала она, - ты совсем меня не помнишь? Вспомни-ка, как ты жил с мамой в горах Виргинии. Вспомни маленькую почту и леди в меховом манто. Тебе тогда было года три. Ты тогда увидел меня, заулыбался, подошел погладить мех и еще сказал, что я красивая - помнишь?
- Нет! - закричал я изо всех сил. - Я никогда вас не видел, никогда, прежде чем вы приехали сюда! А все блондинки с голубыми глазами выглядят одинаково!
- Да, - печально и отрешенно проговорила она, - тут ты прав. Я не хотела подшутить над тобой. Я думала, мне будет приятно твое удивление. Прости меня, Джори. Прости.
Мне надо было уйти, но я не в силах был оторваться от этих голубых глаз.
Когда я понуро шел домой, я чувствовал себя несчастным. Зачем я остался? Зачем этот портрет привезли, именно когда я был там? Отчего у меня было такое чувство, что эта женщина представляет угрозу для моей матери? Неужели ты, мама, соблазнила ее мужа? Неужели это правда? Но ведь у Барта именно такое имя: Бартоломью. Разве это не доказательство?
Все, что она рассказала, подтверждало те подозрения, которые до поры до времени спали во мне. Распахнулись какие-то двери, впуская все новые воспоминания, которые для меня были, как враги.
Я взобрался по ступеням на веранду, которую мама шутливо прозвала "южный дворик Пола". Конечно, на традиционное калифорнийское паттио это совсем не было похоже. Но чего-то на этой веранде не хватало. Я был так расстроен, что не сразу заметил: ну, конечно, не было Кловера. Я позвал его, но он не появился. Я начал искать и звать всюду.
- Бога ради, Джори, - выглянула из окна кухни Эмма, - не кричи так громко! Я только что уложила Синди, и ты разбудишь ее. Я видела Кловера несколько минут назад, он побежал в сад за бабочкой.
Я облегченно вздохнул. Бывали моменты, когда мой старый пудель превращался в щенка: это когда ему попадались весело порхающие бабочки. Я пошел на кухню к Эмме.
- Эмма, я давно хотел спросить: в каком году мама вышла замуж за доктора Пола?
Эмма в это время была занята холодильником, что-то бормоча про себя:
- Могу поклясться, что здесь лежали жареные цыплята. Остались с прошлого вечера. У нас сегодня печенка с луком, Барт это не любит, так я оставила цыплят специально для него. Думаю, твой проныра-братец уже съел их.
- Так вы не помните, когда они поженились?
- Ты тогда был совсем маленький, - ответила она, все еще продолжая поиски.
Эмма всегда плохо помнила даты. Она даже не могла запомнить собственный день рождения. Может быть, специально?
- Тогда расскажите мне снова, как мама встретилась с младшим братом Пола. То есть с нашим отчимом.
- О, Крис, конечно, был такой красивый, такой высокий и загорелый. Но доктор Пол был нисколько его не хуже… в своем собственном роде, конечно. Замечательный человек, ваш второй отец Пол. Он был такой добрый, такой мягкий, выдержанный…
- Странно, что маме сразу понравился не младший брат, а старший, правда?
Она выпрямилась и схватилась за спину, на которую всегда жаловалась. Потом вытерла руки своим белоснежным фартуком.
- Надеюсь, твои родители сегодня не опоздают к обеду? Беги-ка и скажи Барту, чтобы принял ванну, пока не поздно. Это нехорошо, когда мама приезжает и видит Барта вечно грязным.
- Эмма, вы мне не ответили.
Она повернулась к плите и начала поджаривать перцы.
- Джори, лучше бы ты спросил у своих родителей. Не приставай ко мне. Может быть, ты полагаешь, что я член семьи? Нет, мое место - на кухне, я, в крайнем случае, всего лишь друг семьи. Так что беги и не мешай мне готовить.
- Ну, пожалуйста, Эмма, это нужно не для меня, а для благополучия Барта. Я придумал кое-что, чтобы исправить его поведение. Но как могу я что-то сделать, если у меня нет фактов?
- Джори, - сказала она, улыбаясь мне, - будь счастлив, что у тебя такие замечательные родители. Вы с Бартом - очень счастливые мальчики. Я надеюсь, и Синди со временем поймет, как ей посчастливилось в тот день, когда твоя мама решила завести дочку.
День шел на убыль. Я искал где только мог, но не нашел Кловера. Я устало присел на ступени и смотрел, как небо становится из синего розовым с огненно-фиолетовыми полосами. Страшная тяжесть висела на сердце. Хорошо бы весь сегодняшний кошмар бесследно прошел. Кловер, где же Кловер? До этого момента я не осознавал, как много он значит в моей жизни, как мне будет его не хватать, если… если он исчез навсегда. Боже, сделай так, чтобы он не исчез, прошу тебя.
Я еще раз оглядел двор, а потом решил пойти в дом и позвонить в газеты, чтобы дать объявление. Я назначу за Кловера такое большое вознаграждение, что кто-нибудь его обязательно принесет.
- Кловер! - еще раз закричал я. - Ко мне! Из кустов вылез Барт в изодранной и грязной одежде. Его темные глаза странно бегали.
- Чего орешь?
- Не могу найти Кловера, - ответил я, - ты ведь знаешь, что он никуда не уходит. Он домашний пес. Я как-то прочел о людях, которые крадут собак, чтобы продать их в научные лаборатории для экспериментов. Барт, если кто-то продал так Кловера, я умру.
Он поглядел на меня, и на лице его можно было прочитать потрясение.
- Они не сделают этого… разве это возможно?
- Барт, надо найти Кловера. Если он не вернется, я сойду с ума, я умру. А что, если он попал под машину? Барт побледнел и начал дрожать.
- Что с тобой?
- Пристрелил волка прямо здесь. Выстрелил ему прямо в красный глаз. Он хотел напасть на меня, а я оказался быстрее и выстрелил…
- Прекрати, Барт! - Он начинал меня страшно раздражать своей несуразицей. - Нет здесь никаких волков, и ты прекрасно знаешь это!
Я рыскал по окрестностям до полуночи. Слезы стояли у меня в горел и наполняли глаза. У меня было предчувствие, что Кловера нет в живых. В поисках мне помогал папа.
- Джори, - наконец, сказал он, - давай бросим сейчас это дело и поищем еще утром. Если только Кловер не вернется сам. Хотя он и стар, но лунная ночь может романтически на него подействовать, поэтому не стоит переживать всю ночь, Джори.
Ах, если бы. Но вряд ли. Давным-давно уже Кловер перестал бегать за представительницами их прекрасного собачьего пола. Все, что теперь надо было ему - это лежать где-нибудь в безопасном месте, где на него не наступит Барт.
- Папа, иди ложись, а я поищу еще. Мне надо на репетицию только к десяти, поэтому ты больше нуждаешься сейчас во сне, чем я.
Он обнял меня, пожелал удачи и пошел в свою комнату. Часом позже и я сдался. Кловера не было в живых. Это было единственное объяснение его исчезновения.
Мне надо было рассказать родителям о своих подозрениях.
Я проник к ним в спальню и встал возле кровати. Лунный свет падал на их тела. Мама лежала в полуоборот, и ее голова покоилась на папиной груди; он спал на спине, и его левая рука обнимала ее за бедро. Простыни достаточно прикрывали их наготу, но мне стало очень стыдно. Я отступил назад. Не надо было мне входить. Во сне они оба выглядели моложе, чувственнее; зрелище было и трогательно, и постыдно одновременно. Я не понимал источника этого стыда. Ведь папа уже давно и честно объяснил мне все, что происходит в постели между мужчиной и женщиной.
Я неожиданно всхлипнул и повернулся.
- Крис, это ты? - спросила мама во сне, поворачиваясь на другой бок.
- Я здесь, милая. Спи, бабушка нас не найдет, - пробормотал сонно папа.
Я, потрясенный, застыл на пороге.
Оба говорили как дети, знавшие друг друга. И опять эта бабушка.
- Я так боюсь, Крис. Если они нас увидят и поймут, что мы им скажем, как объясним?
- Ш-ш-ш, - прошептал он. - Теперь жизнь наша станет другой. Верь в милость Божью. Мы с тобой были достаточно наказаны. Он не станет наказывать нас больше.
Я стремительно побежал в свою комнату и упал на кровать. Внутри меня были опустошение, холод и мрак вместо любви и света, как бывало раньше. Кловер пропал, навсегда. Мой верный любимый добрейший пудель, который никому не причинил вреда за свою жизнь. А Барт подстрелил волка.
Что еще придумает Барт? Знает ли он, что я видел и слышал? Может быть, поэтому он ведет себя так странно? Поэтому он смотрит на маму так, будто хочет ее смерти? Слезы вновь стали душить меня. Теперь я верил, что Барт - сын не дяди Пола. Барт - сын второго мужа этой старой леди, и зовут его так же. Это он - тот высокий темноглазый человек, которого я смутно помню. Доктора Пола я помнил хорошо, а моего собственного отца я знал только по фотографиям.
Наши родители лгали нам. Почему они скрыли правду? Не потому ли, что правда была так безобразна, что они не решились рассказать нам? Или они так не верят в нашу любовь к ним?
Бог мой, но ведь тогда их секрет должен быть таким ужасным, что мы не сможем простить!
А Барт просто опасен. Я знал, что это так. День ото дня он становился все более неуправляемым. Утром я хотел немедленно бежать к папе и маме и рассказать им. Но пришло утро… и я не смог сказать ни слова. Теперь мне становилось понятно, отчего папа настаивал на том, чтобы мы разучивали по одному новому слову каждый день. Для выражения таких переживаний нужны специальные слова, а я, увы, не был еще достаточно образован, чтобы облечь все свои мысли в соответствующие слова и термины. Мне нужна была поддержка, но где ее искать, если перед глазами все время стоит Барт с его темными пронизывающими глазами, Барт, который что-то знает?
Господи, ты ведь слышишь сейчас меня, ты видишь все; дай мир моим родителям, ниспошли им успокоение, так чтобы они не грезили по ночам какой-то страшной бабушкой; потому что, чтобы они ни совершили, праведное или нет, они не могли поступить против совести своей.
Отчего вдруг взялись эти мысли и слова?
Блажен мир, лишенный реальности. В моей памяти были люди-тени, ничего конкретного, конкретной была лишь ненависть Барта, которая росла день ото дня.
УРОКИ
Июль. Мой месяц. "Зачат в огне, рожден в жару", сказал про меня Джон Эмос, когда я сказал ему, что мне скоро десять лет. Не знаю, что он имел в виду, но мне нет до этого дела. Скоро увижу Диснейленд. Ура! А дурак Джори портит мне все веселье своим длинным печальным лицом, и все из-за того, что какая-то грязная собачонка не приходит домой.
Я сидел и думал, кто будет кормить Эппла в то время, как я поеду в Диснейленд. В это время Джон схватил меня за руку и повел в свою комнату наверху гаража. Там было сыро и пахло противно, как в аптеке.
- Барт, сядь здесь и читай мне вслух из дневника Малькольма. Если ты все врешь мне, что читаешь эту книгу, то Бог накажет тебя.
Я с печалью и унынием поглядел на Джона. Мне было весело и не хотелось читать всякие мрачные книги. Я взглянул на Джона с той печалью, которую почувствовал бы Малькольм к старой и больной женщине, которая не может говорить без свиста и пришепетывания. Но я сел и начал читать.
"Юность моя была растрачена на плотские наслаждения, и, по мере того, как я приближался к своему тридцатилетию, я понял, чего была лишена моя жизнь. Это главный стержень, эта цель - религия. Кроме денег, следует всегда иметь в жизни стержень. Я желал искупить свои прегрешения, свои увлечения женщинами; причем чем развратнее они были, тем более влекли меня. Не было для меня большего удовольствия, чем видеть красивую высокомерную женщину униженной, поступающей недостойно. Мне доставляло удовольствие бить их, оставляя красные рубцы на их прекрасной коже. Я видел их кровь - и это приводило меня в восторг. Тогда я понял, что нуждаюсь в Божьей помощи. Мне нужен Бог. Мне нужно спасти свою вечную душу от дьявола".
Я оторвался от рукописи и взглянул на Джона, стараясь понять все эти длинные слова, которые для меня ничего не значили.
- Понимаешь ли ты, что Малькольм говорит тебе, мальчик? Он говорит: неважно, насколько ты ненавидишь женщин, все равно властвовать над ними - наслаждение, но дорогой ценой, мальчик, очень дорогой ценой оно покупается. К сожалению, Бог наделил человека греховными желаниями, и ты должен подавлять их, когда будешь взрослеть. Затверди в уме и никогда не забывай: женщины будут причиной твоей погибели. Я знаю это. Они погубили меня; они держали меня, как слугу всю жизнь, когда я должен быть гораздо большим.
Я встал и ушел: я устал от Джона Эмоса и его слов. Я шел к своей бабушке, которая любила меня больше, чем любит Бог. Больше, чем кто-нибудь на Земле. Она любила меня такого, каким я был. Она так меня любила, что даже сочинила, будто она настоящая моя бабушка, хотя я знал, что этого просто не может быть.
Суббота - лучший день недели. Папа оставался дома, и мама была счастлива. Мама наняла тупую домработницу, чтобы та помогала ей, потому что у нее теперь было столько дел, чтобы прихорашивать и наряжать Синди. Будто кому-то интересно, как та выглядит. Джори в субботу ездил в балетную школу, чтобы увидеться со своей дурочкой-подружкой. Днем он приедет и разрушит все мои планы. А у меня было много планов. Повидать Эппла. Посидеть на коленях у бабушки, и чтобы она попела мне свои чудесные песни. Утро обычно проходило незаметно во всех этих делах.
Джон Эмос каждый день рассказывал мне, как стать таким, как Малькольм. И я чувствовал себя все взрослее и сильнее.
В это утро Синди купили новый пластиковый плавательный бассейн. Старый для нее был недостаточно хорош. Мерзкая девчонка! Ей покупали все; новое, даже новый красно-белый купальный костюм, с мерзкими красными ленточками на плечах. А как она кокетливо пыталась стянуть его с себя обратно!
Джори вскочил и побежал в дом за камерой, чтобы запечатлеть это. Щелк! Он передал камеру маме:
- Сними меня с Синди, - попросил он.
Конечно, она счастлива, чти он попросил ее, ведь он будет на фотографии вместе с Синди, Они даже не спросили меня, хочу ли я сняться с ними. Слишком часто, видно, я набычивался, высовывал язык, кривил презрительно лицо. Все уверены, что Барт способен все испортить.
Проклятые кусты исцарапали мне руки, ноги. С кустов на меня сыпались насекомые. Проклятые клопы! Я давил их, шлепал по телу, пробираясь сквозь кусты, пока эта слюнявая девчонка радовалась, плескаясь в бассейне.
Когда они попытаются увезти меня из Диснейленда на восток, я убегу, поймаю машину и вернусь домой, чтобы ухаживать за Эпплом. Так бы сделал Малькольм. Мертвецам все равно. Они не обидятся, если я не положу цветов на могилу. А мерзкая бабушка Джори будет даже рада, что меня нет.
Я подбежал к дереву, залез на стену, спустился, а потом подошел к будке Эппла, который рос каждый день и становился все больше. Я бросил ему печенье, и оно вмиг исчезло. Эппл прыгнул на меня, и я упал.
- А теперь съешь эту морковку - вместо чистки зубов!
Эппл понюхал морковку. Завилял хвостом. Подпрыгнул и выбил морковку из моих рук. До сих пор так и не научился играть в лошадиные игры.
Я запряг Эппла в новую тележку для пони, и мы объехали весь двор.
- Н-но! - кричал я. - Смелее, поймаем этих ворюг! Беги вперед, мой верный конь, нам надо успеть до захода солнца!
Я заметил тень, мелькнувшую среди холмов. Быстро повернулся и выстрелил! Так и есть: индеец! Сниму скальп! Индейцы преследовали нас, пока мы не оставили их далеко позади. Холмы сменились знойной пустыней. Мучимые жаждой, мы искали оазис. А увидели мираж.
Вот она, женщина из миража. В развевающихся черных одеждах, она шла поприветствовать нас возле своего жилья…
- Воды… - простонал я. - Чистой, холодной воды…