- Кэти, милая моя, утри свои слезы. Бабушка хотела, чтобы мы поверили в муки ада - наказание за грехи. Но нет большего ада, чем тот, который люди сами создают себе. И нет рая кроме того, что мы сами себе построим. Не разрушай моей веры в тебя. Для меня нет жизни без тебя.
- Тогда не навещай больше в этом году твою мать. Он взглянул на нее с болью в глазах. Я не мог больше стоять; я опустился на пол.
Что тут произошло? И почему мне так страшно?
БАРТ
- И на седьмой день Бог отдыхал от трудов своих, - читал Джори, пока я утрамбовывал землю, посеяв на пятое мая, день рождения тети Кэрри и дяди Кори, анютины глазки в их память.
Маленькие дядя и тетя, которые умерли маленькими, и которых я никогда не видел. Умерли давным-давно, еще до моего рождения. В нашей семье часто кто-нибудь умирал. (Удивительно, что они находят в этих анютиных глазках? Глупые никчемные цветочки с пестрыми "лицами"). Жаль, что мама всегда так чинно отмечает дни рождения умерших.
- И знаешь, что самое главное? - спросил важно Джори, будто бы я был последний олух в свои девять лет, а он - совсем взрослый в четырнадцать. - В самом начале, когда Бог только создал Адама и Еву, они жили в Эдеме вовсе без одежды. Но однажды говорящий змей сказал им, что это греховно, и тогда Адам надел фиговый лист.
Фу… голые люди, которые даже и не соображали, что ходить голыми - это грех?!
- А что надела Ева? - спросил я, оглядывая окрестные деревья в надежде увидеть подходящий лист побольше.
Но Джори продолжил читать, не отвечая, в той своей манере нараспев, которая напоминала мне о древних временах, когда Бог надзирал за всеми - даже за голыми людьми, которые разговаривали со змеями. Джори говорил, будто он может положить любую библейскую историю на "воображаемую" музыку, и это пугало меня и вызывало бешенство: ведь я не мог слышать этой "воображаемой" музыки! Это будто делало меня глупее, еще хуже, чем просто тупым!
- Джори, а где здесь найти фиговый лист?
- Зачем тебе?
- Я бы снял одежду и носил его. Джори рассмеялся:
- Ой, не могу! Барт, для мальчишки носить фиговый лист можно только на одном единственном месте, но ты будешь смущен, если я тебе скажу, - на каком.
- Скажи! Я не засмущаюсь!
- Не-ет! Тебе станет стыдно!
- Мне никогда не стыдно!
- А тогда откуда ты знаешь, что такое стыд? Кроме того, ты что, видел когда-нибудь, чтобы папа, например, носил фиговый лист?
- Нет… Но если я никогда не узнаю, что такое фиговый лист, как я пойму: стыдно мне это будет или нет? Я сказал об этом Джори.
- Ха, тебе будет стыдно, будет!
Он снова начал насмехаться и прыгать через все мраморные ступени длинным и легким прыжком мне на зависть. Я-то знаю: он хотел, чтобы я семенил следом и беспомощно завидовал. Как бы я хотел быть таким же ловким! Как бы было хорошо так же танцевать, и чтобы все вокруг восхищались, и все любили меня… Джори всегда был старше, выше и красивее меня. Но погоди, Джори. Может, я стану умнее тебя, если уж не выше и красивее. У меня недаром большая голова - значит, в ней много мозгов. Я вырасту, я буду расти день за днем, и, может быть, перерасту Джори. Я буду выше папы, выше всех в мире!
Девять, только девять… как бы мне хотелось, чтобы мне было уже четырнадцать.
Джори сидел на верхней ступени, недосягаемый, оскорбительный… ненавижу. Несправедливо.
Я помню тот день, когда мне было только четыре года, и Эмма дала каждому из нас в руки по желтенькому пушистому цыпленку. Никогда не испытывал ничего подобного тому восторгу; никогда больше не держал в руках такого чуда… Я держал его, любил его, вдыхал его младенческий запах, а потом опустил осторожно на землю… - и проклятый цыпленок упал замертво!
- Ты чересчур сжал его, - сказал папа, который все мог всегда объяснить. - Я же предупреждал, чтобы ты не держал его чересчур сильно. Цыплята очень нежные, и обращаться с ними надо с осторожностью. Сердечко у них находится совсем близко, под кожицей, так что давай договоримся, что в следующий раз ты будешь осторожнее, ладно?
А я боялся, что Бог тут же накажет меня, прямо на месте, хотя ведь это была и его вина, верно? Я же не виноват, что мои нервные окончания не пронизывают всю кожу, и что я не могу чувствовать боль, как все - это Его вина! Но Бог простил меня, и через некоторое время я подошел к клеточке, в которой гулял живой цыпленок - цыпленок Джори. Я вытащил его и хотел сказать ему, что у него есть надежный друг. Как мы веселились с ним! Он бегал от меня, я гонялся за ним, наверное, часа два или больше - и вдруг ни с того ни с сего этот цыпленок тоже упал замертво!
Я ненавидел смерть и всех мертвяков. Отчего жизнь такая хрупкая?
- Что с тобой?! - кричал я ему в отчаянии. - Я же не давил на этот раз! Я даже не держал тебя! Я был осторожен, так перестань притворяться, а то папа подумает, что я нарочно убил тебя!
Как-то раз я видел, как папа спас тонувшего человека и выкачал воду у него из легких. Я сделал то же самое, надеясь, что цыпленок оживет. Но он был мертв. Я помассировал его сердце, но никакого результата не последовало… Я молился, чтобы он ожил, но он оставался мертв.
Я ни для чего не годился. Все было напрасно, ничего не получалось. Я никак не мог оставаться чистым. Эмма говорила, что надевать на меня чистую одежду - пустая трата ее времени и усилий. Я желал помочь вытереть тарелку - и непременно ронял ее. Мне покупали новую игрушку - и через несколько минут она ломалась. Я обувал новые башмаки - и через десять минут они уже выглядели, как старые. Я же не виноват, что они стираются так быстро. Просто не умеют делать хорошую обувь. Я никогда не видел своих коленок не пораненными и не забинтованными. Когда я играл в мяч, мои руки не слушались и не могли поймать его. Подпрыгивая, я падал. Больше того, дважды при игре в мяч я ломал пальцы. Трижды я падал с дерева. Однажды я сломал правую руку, в другой раз - левую. В третий раз я отделался ушибами. Джори никогда ничего не ломал.
Не удивительно, что мама запрещала нам с Джори ходить в тот старый огромный дом по соседству, где было множество лестниц, потому что она знала, что рано или поздно я упаду с какой-нибудь лестницы и переломаю кости.
"Жалко, что у тебя совсем нет координации", - говорил обычно Джори
Он встал и заорал:
- Барт, не убегай, как девчонка! Нажми на ноги, используй их, как батут. Вложи в них всю силу и прыгай! Забудь о том, что можешь упасть! Ты не упадешь, если не будешь думать об этом. Если ты поймаешь меня, я отдам тебе свой скоростной мяч!
Господи, ничего я больше не желал в этом мире, кроме того чудесного мяча! Джори умел здорово бросать его. Когда мы расставляли жестянки в ряд на стене и пуляли в них мячами, он умудрялся сбивать одним ударом несколько. Я никогда не мог сбить ни одной, но зато я здорово сбивал людей и разбивал стекла, которых даже не видел до того.
- Плевать мне на твой мяч! - рявкнул я, хотя мне очень хотелось его заполучить.
Его мяч был гораздо лучше, чем мой; ему всегда доставалось все лучшее.
Он с сочувствием посмотрел на меня. Ненавижу, когда меня жалеют!
- Хорошо: я отдам его тебе, даже если ты не выиграешь и не прыгнешь; а ты отдашь мне свой.
Поверь, я не хочу поиздеваться над тобой. Я просто хочу, чтобы ты перестал бояться, что все сделаешь не так.
Он улыбнулся своей чарующей белозубой улыбкой. Его улыбку все находили очаровательной, особенно, мама. Мое лицо всегда было мрачно.
- Не желаю я твоего мяча, - повторил я; и я на самом деле не желал, чтобы меня унизили в очередной раз, да еще некто такой красивый, грациозный, взрослый, вышедший из фамилии потомственных русских балетных танцоров, которые, в свою очередь, всегда женились на балеринах.
Но что такого, скажите на милость, в этих танцорах? Что такого великого? Ничего, ровным счетом ничего! Просто Бог пожелал почему-то сделать ноги Джори красивыми и стройными; а мои - неловкими шишковатыми палками, которые к тому же всегда в ссадинах.
- Ты ненавидишь меня! Ты хочешь, чтобы я умер - признайся?
Он непонимающим долгим взглядом посмотрел на меня:
- Да не хочу я, чтобы ты умер! И ничуть я тебя не ненавижу… Я люблю тебя, как своего брата, даже если ты скандалист и не слишком ловкий мальчик.
- Ну, спасибо, ввек не забуду.
- Хватит об этом. Пойдем лучше посмотрим, что там в доме.
Каждый день после школы мы с Джори приходили к высокой белой стене, отделяющей наш сад от соседнего, сидели на ней или перебирались через нее и шли в дом. Скоро занятия в школе закончатся, и мы целыми днями будем играть. Как хорошо было чувствовать, будто этот пустой дом целый день дожидается нас! Странный пустой дом со множеством комнат, огромными и извилистыми холлами, с сундуками, полными сокровищ, с высокими потолками, комнатами странной формы; временами позади одной комнаты скрывалась целая череда других.
На красивых старинных канделябрах жили пауки, кругом шныряли мокрицы, оставляли свои следы сотни мышей. Иногда в дымоходы залетали птицы и бешено хлопали крыльями, пытаясь выбраться обратно. Иногда они влетали в комнаты, бились о стекла, и мы находили их мертвые жалкие тела. А иногда нам удавалось кого-нибудь спасти, раскрыв настежь окно.
Джори предполагал, что кто-то по срочной причине покинул этот дом. Половина мебели была здесь забыта, и на нее оседала пыль, отчего у Джори иногда начинал морщиться нос. Я вдыхал в себя запахи пыли, старости, сырости и думал о том, что они мне говорят. Я мог долго неподвижно стоять и слышать голоса призраков, а если мы с Джори садились на пыльную потрепанную кушетку и сидели тихо, то с потолка начинали слышаться какие-то шорохи, будто призраки спешили нашептать нам свои секреты.
- Никогда не рассказывай, что ты разговариваешь с призраками, - предупреждал меня Джори, - а то подумают, что ты ненормальный.
У нас есть одна ненормальная в семье - это мать нашего отца, но она уже давно живет в дурдоме далеко отсюда, в Виргинии. Однажды летом мы поехали навещать ее и старые вонючие могилы. Мама тогда не пошла внутрь кирпичного здания, вокруг которого по зеленым лужайкам прогуливались хорошо одетые люди. Никто бы и не подумал, что они - психи, если бы рядом с ними не стояли санитары в белых халатах.
Папа навещает ее каждое лето. И мама всегда спрашивает: "Ну что, ей лучше?", а папа становится грустным и отвечает: "Нет, особого улучшения нет, но если бы ты простила ее…"
И это всегда выводит маму из себя. Похоже, она хочет, чтобы старуха осталась в дурдоме навсегда.
- Послушай-ка, Кристофер, - однажды выпалила, разозлившись, мама, - помни: она должна ползать перед нами на коленях и просить у нас прощения! Иначе быть не может - и не будет!
Прошлым летом мы не поехали никого навещать. Я ненавидел вонючие могилы, старую мадам Маришу с ее черными жирными волосами, ненавидел, как она всегда делала пучок, и в нем черные волосы перемежались с белыми; мне дела нет до того, если две старые леди с Востока так и не дождутся нашего очередного визита. А что касается тех, кто лежит в могилах - ха! Пусть себе остаются со своими цветами или без цветов, им ведь все равно! Слишком много мертвяков в нашей жизни, это ни к чему.
- Пошли, Барт! - позвал Джори. Он уже влез на дерево с нашей стороны сада. Я с трудом влез следом и уселся рядом.
- Знаешь что? - задумчиво сказал мне Джори. - Когда-нибудь я куплю маме такой же большой дом. Я слышал, как они с папой говорили о больших домах; я подумал, что ей хочется дом побольше нашего.
- Они всегда говорят о больших домах.
- А мне нравится наш дом, - сказал Джори, пока я сидел на стволе и барабанил пятками о стену.
Однажды я слышал, как мама сказала, что кирпичи, проступающие из-под краски, "обнаруживают интересную текстуру". Я делал все, что от меня зависело, чтобы текстура была еще интереснее.
Но было в том огромном доме что-то глупое и несовместимое: погреба без содержимого, трубы и раковины без воды, поржавевшие ванны, облупившаяся краска…
- А здорово будет, если сюда въедет какая-нибудь большая семья, а? - сказал Джори.
Ему, как и мне, хотелось, чтобы вокруг было много друзей и товарищей по играм. У нас с ним были только он да я.
- Вот если бы у них было двое мальчиков и две девочки, вот здорово! - продолжал мечтать Джори. - Чудесно, если по соседству живут девочки.
Чудесно, конечно. Для Джори. Наверняка, он мечтает, чтобы сюда переехала Мелоди Ришарм. Тогда бы уж он целовал, обнимал ее каждый день. Я только один раз видел их за этим. Девочки! Противно.
- Ненавижу девчонок! Хочу, чтобы все были мальчиками! - закричал я.
Джори засмеялся и сказал, что это все оттого, что мне только девять, но потом я сдружусь с девчонками еще больше, чем с мальчишками.
Только я хотел сказать ему, что он - кретин, как увидел, что к дому движутся два грузовика. Вот это да! Никогда здесь никого не видел.
Мы сидели на стене и наблюдали, как рабочие разгружают машины и суетятся, бегая туда-сюда. Кто-то из рабочих забрался на крышу и проверял там что-то. Другие пошли в дом с лестницами и ведрами, будто собирались там красить. У некоторых были огромные свертки обоев. Оглядывали даже деревья и кустарники.
- Слушай! - сказал Джори, неожиданно огорченный. - Кто-то, видно, купил это владение. Клянусь, они въедут после того, как покрасят и отремонтируют.
Не надо нам никаких соседей, которые потревожат мамин и папин покой. Они так часто говорили: как хорошо, что здесь нет соседей, которые бы тревожили наш покой.
Мы смотрели, пока не начало темнеть, а потом пошли в дом и договорились ни слова не рассказывать родителям. Потому что примета такая: только выскажешь предположение вслух, как оно и сбудется. Мысли не в счет.
Следующий день был воскресенье, и мы поехали на пикник на Стинсон Бич. Но в понедельник после школы мы с Джори вновь сидели на стене и наблюдали. Было холодно и туманно. Где мы теперь станем играть?
- Эй, ребята! - позвал толстый дядька снизу. - Чего вы там делаете?
- Ничего! - крикнул Джори. Я вообще никогда с незнакомыми не разговаривал. Джори за это надо мной издевался.
- Как это ничего, если вы висите на стене? Не валяйте дурака, это частное владение, и вам тут нечего глядеть! Иначе получите!
Он был злой дядька и кошмарный на вид: вся одежда у него была грязная и рваная. Когда он подошел к нам, я увидел, какие огромные и грязные у него ботинки. Слава Богу, стена была три метра высотой, достать он нас не мог.
- Мы просто иногда играем здесь, - сказал Джори, который никого не боялся. - Но мы ничего не трогаем. Все здесь, как было.
- А теперь сматывайтесь отсюда! И чтоб ноги вашей здесь не было! Этот дом купила одна богатая леди, и она не желает, чтобы на ее заборах висели дети. И не думайте, что сможете забраться сюда без спроса: она старуха, но у нее много слуг.
Слуг! Ничего себе!
- Богатые люди имеют право жить по своему разумению, - добавил он. - Все, что им вздумается… Бог - это деньги, вот что я скажу.
У нас была одна прислуга - Эмма, значит, мы не богатые. Джори говорил, Эмма для нас - как добрая тетя: не родственница, не прислуга. Для меня Эмма была чем-то обыденным, ее я видел, сколько помнил себя, и я знал, что меня она любит меньше, чем Джори. Я ее тоже не любил.
Прошло несколько недель. Занятия в школе закончились. А рабочие все еще отделывали соседнее владение. Мама и папа уже, конечно, заметили перемены, и нельзя сказать, чтобы они были счастливы. Мы с Джори оба недоумевали, отчего у нас в доме никогда не бывает гостей, но мама с папой не хотели этого.
- Это все из-за того, что они до сих пор влюблены друг в друга, - шептал мне Джори. - Вспомни: Крис - третий муж у нашей мамы, и ее цветение еще не закончилось.
- Какое такое цветение? - удивился я. - Не вижу никаких цветов.
Джори с почестями перешел в первую ступень высшей школы… Я еле-еле переполз в пятый класс. Я ненавидел школу. Ненавидел и всю эту суету, эти перемены вокруг соседнего особняка. С него слетела вся таинственность. А как интересно нам с Джори там было!
- Мы переждем, а потом как-нибудь прокрадемся посмотреть на эту старуху, - прошептал мне Джори, чтобы не услышали все эти садовники, окапывающие деревья и стригущие кустарник.
Она стала владелицей огромного куска земли, эта старуха. Значит, понадобится еще много работ и много рабочих. Весь двор был усеян мусором, кучами гвоздей, нанесенной с крыши грязью и ржавчиной, соскобленной с железной решетки въезда; там, где находилась "поляна любовников", как называл ее Джори.
Тот самый отвратительный толстый дядька шел к нам и по пути подбирал пустые пивные банки. Мы же не делаем ничего плохого!
- Сколько раз говорить вам, пацаны? - заревел он. - Не заставляйте меня повторять, а то будет плохо!
И он сжал огромные кулаки.
Джори сидел, как ни в чем не бывало, не желая слушаться.
- Вы что, глухие? - снова взревел дядька. Лицо Джори вспыхнуло и сделалось из красивого злым.
- Мы не глухие! Мы живем здесь. Эта стена на нашей территории так же, как и на ее. Так наш отец сказал. И мы имеем право сидеть здесь столько, сколько нам захочется. Поэтому не смейте кричать на нас!
- Ну, ты и заноза, парень! - бросил дядька, уходя. Он даже не взглянул на меня, а ведь я был такой же занозой, только все это таилось внутри меня.