* * *
Через две недели концерн подписал контракт на реставрацию старейшей ленинградской гостиницы. Впервые за время, прошедшее после возвращения из Ливии, Нильс внятно обрадовался. Потом попытался произвести инвентаризацию своих знаний о России. Вспомнил, что когда-то там правил царь и устраивались роскошные балы. Царя свергли какие-то местные Каддафи, собиравшиеся строить рай для рабочих, но у них ничего не получилось. Еще он знал, что в центре Москвы есть Красная площадь. А в центре Триполи – Зеленая. Вспомнил, что несколько лет назад ливийцы очень гордились "проектом 48" – покупкой у русских завода по производству автомата Калашникова…
Подумав, что в Ливии ему очень мешало незнание языка, Нильс отправился в книжный магазин, купил словарь и учебник русского, который назывался "Тройка". Пришел домой, открыл первый урок. Буквы выглядели непросто – хоть в них и не было этих мудреных мусульманских кружев. Часа два Нильс заучивал алфавит.
От кого-то когда-то он слышал, что у славян загадочная душа, совершенно непонятная европейцу. Потом вспомнил, что по-шведски слова "славянин" и "раб" звучат почти одинаково.
"Интересно, может, у русских "раб" звучит так же, как "швед"? Он раскрыл шведско-русскую часть словаря и нашел нужную страницу:
slav I – en, er – славянин
slav II – en, ar – раб.
Сверившись на всякий случай с русским алфавитом и его транскрипцией, Нильс прочитал второе значение: "rab". Получалось почти arab. Вот как! А шведы? Он снова ракрыл словарь:
svensk – en, ar – швед.
"Schved" – почти бегло прочитал Нильс и полез в русско-шведский раздел.
швед – м svensk 2. – Было написано там. И никаких других значений. Правда перед "шведом" шла:
швабра – ж svabb 2,
а после "шведа":
швейцар м – portvakt 3.
Получалось, что по-русски "швед" хоть и не "раб", но тоже где-то в районе обслуги. Нильсу стало весело.
* * *
В первый ленинградский вечер они с коллегами пошли в ресторан гостиницы, которую им предстояло отреставрировать. Стены в зале были покрыты красным слегка плешивым бархатом и облезлой позолотой, но что-то неуловимое все-таки напоминало о царских временах.
Они заказали водку, шампанское и блины с икрой. Народу в ресторане было немного, в основном, проживающие в гостинице иностранцы.
Через какое-то время в холл гостиницы с улицы ввалилась большая и шумная русская компания. Они раздевались в гардеробе, громко разговаривали и смеялись. Женщин было больше, чем мужчин, все были одеты ярко и нарядно. Нильс с интересом наблюдал за новыми посетителями сквозь распахнутую дверь ресторана.
Чуть в стороне от остальных он вдруг заметил странную женскую фигуру – в огромном, похожем на сугроб рябом пальто с коричневым воротником и в белом пушистом головном уборе, который отдаленно напоминал мамину шляпку-ромео. Оперевшись о стену, фигура сняла сапоги, надела туфли на высоких каблуках и стала еще нелепее – из-под громоздкого пальто виднелись худые лодыжки, которые, казалось, могут в любой момент сломаться под тяжестью "сугроба". "Ну и пугало!" – произнес проследивший за взглядом Нильса супервайзер Йоста. Теперь он был подчиненным Нильса. Нильс промолчал.
Пальто-сугроб, между тем, наконец попало к гардеробщику, оставив у зеркала молодую и очень худенькую девушку. На ней была черная юбка и остроотутюженная белая блузка с бантом у воротника. Немодная оправа прикрывала лицо, а собранные на макушке в хвост волосы скалывала красная пластмассовая заколка.
Компания вошла в зал, расселась за столом, на котором стояла табличка "reserved", и начала шумно веселиться.
Он ловил на себе заинтересованные взгляды нарядных подруг девушки из пальто-избушки. Два раза его приглашали танцевать. Первая пригласившая танцевала молча. Вторая, представившись Викой, заговорила на приличном английском и рассказала, что они празднуют день рождения главного редактора их газеты "Leningrad times". Газета выпускается на английском и рассчитана главным образом на иностранцев.
Вика поинтересовалась, успел ли Нильс побывать в Эрмитаже, он ответил как-то невпопад, потому что через Викино плечо наблюдал, как девушка в немодных очках пыталась помочь официантам расставить что-то на столе, и как принимавшие помощь официанты тайком обменялись насмешливыми минами. Она не увидела насмешку на их лицах – она догадалась. Сняла свои очки – верхняя изогнутая перекладина и уменьшающие глаза линзы без оправы – и стала тереть стекла носовым платком, часто-часто моргая и глядя куда-то вниз.
– Кто это? – спросил Нильс у Вики, которая рассказывала ему что-то об иконах и Русском музее, и с которой он, как оказалось, танцевал уже второй танец.
– Это? – удивилась Вика. – Это Зоя. Она у нас корректор. Ни одной ошибки не пропустит. Стережет английскую грамотность, как солдат границу. – Вика пожала плечами. Она была яркая, высокая, в розовом лайковом костюме. А Зоя маленькая и незаметная, в явно бабушкином наряде.
Нильс проводил Вику к ее столу и вернулся к своим. Йоста, выразительно посмотрев в сторону розовой лайки, рассказал анекдот – что-то про русских женщин и венерические заболевания.
– Ты ее уже занял или еще нет? – спросил Йоста у Нильса. – Если нет, то я тоже попробую. – Его законную жену Эву сушили в клинике для алкоголиков, Йоста был временно холост.
Не ответив, Нильс продолжал наблюдать за Зоей. Все ее коллеги танцевали, она сидела за столом одна. Перед ней стояла белая круглая вазочка с золотым ободком, в ней лежали маленькие чуть примятые оливки и по-лягушачьи перепончатый листик петрушки. Зоя взяла одну оливку украдкой. Потом решительно налила себе полный бокал вина и выпила залпом.
Неожиданно она поймала на себе взгляд Нильса. Смутилась, отвела глаза в сторону, но уже в следующую минуту снова посмотрела на него – без опаски и в полной уверенности, что он уже разглядывает Вику или кого-нибудь еще. Во всяком случае, не ее. Обнаружив, что это не так, залилась багровым цветом и, схватив, лакированную сумочку с белой металлической защелкой, побежала к выходу, одновременно семеня и подпрыгивая на своих высоких каблуках.
В углу зала играли в рулетку. Не на деньги – на "Советское шампанское". За игру на деньги здесь еще сажали в тюрьму. Нильс купил один жетон за один рубль и поставил на зеро. Несколько раз пробежав по кругу, стрелка остановилась. На нуле.
Публика оживилась. Метрдотель убежал куда-то в служебное помещение и вернулся с крученым из толстой алюминиевой проволоки ящиком, из которого тянули серебряные шеи зеленые бутылки. Кто-то сказал ему, что здесь никто никогда не выигрывал, потому что рулетка с магнитами. Что это первый случай…
В зал вернулась Зоя.
Нильс встал, медленно подошел к ее столу и церемонно произнес:
– Razreshite?
Зоя встрепенулась, огляделась по сторонам и посмотрела на него вопросительно, словно сомневалась, что он понимает, что говорит.
– Razreshite? – уверенно повторил Нильс и протянул ей руку.
Она смотрела куда-то в пол и легко повторяла его движения. За толстым коромыслом оправы прятались прямые шелковые брови и густые темные ресницы с рыжеватыми концами.
– Skazhite mne chto-nibud po russki, – попросил Нильс. Помолчав, она тихо, словно куда-то в пространство, произнесла:
– Далеко-далеко у озера Чад изысканный бродит жираф…
Нильс все понял. Чад – это рядом с Ливией, за соседней межой африканского огорода. Там по белому песку гуляют разнорыжие жирафы. А на зеро он только что выиграл целый ящик шампанского…
Первую бутылку они открыли на свадьбе.
В цирке
Ире Кузьменко
До катастрофы Карина шла по жизни грациозно и бесстрашно, как извилистая эквилибристка идет по нервному канату, протянутому на высоте обморока. Время от времени, удерживая равновесие, Карина размахивала в воздухе ярким зонтиком – а публике казалось, что она кокетничает и просто тестирует прочность внимания к собственной персоне.
К вниманию она за свои двадцать семь привыкла и точно знала, что оно состоит из сладкого, как шоколад, восхищения, неназойливой, как лимонная карамелька, симпатии и легкой зависти со вкусом лакрицы. Что до последнего, то злостные завистники встречались, к счастью, нечасто. Карина старалась их не замечать – равно как старалась не замечать и прочие щелочные мелочи жизни. Она видела и любила все масштабное и красивое – а все масштабное и красивое видело и любило ее. Ей очень нравилась эта взаимность. А в те редкие, но неизбежные для чуткой барышни минуты, когда в ее солнечное сознание случайно заплывала легкая тучка, которую Карина преувеличивала до слова "депрессия", – в такие мгновения она боялась одного: а вдруг тот, кто режиссирует жизнь, возьмет и возведет вокруг нее забор-частокол из тяжелых и занозливых обстоятельств, она не сможет из-за забора выбраться, будет сидеть внутри, постепенно превращаясь в угрюмую дуру, которую никто не любит… Впрочем, подолгу рассуждать на эту тему было некогда – надо было бежать дальше по невидимой дорожке у подножия купола, украшенного по ночам звездами, похожими на правительственные награды.
Карина вовсе не была той "вамп", которая напоминает круглую башню из кружевного мрамора, призывно пошатывающуюся в поисках опорного перпендикуляра. Фундамент у башни хрупкий и не соответствует грунту, за ее стрельчатыми окнами – лестничные провалы и опасные пустоты, но пыль там пахнет ванилью, и на этот запах покорно поворачивают русла реки мужского интереса. Приблизившемуся к башне мужчине кажется, что он вот-вот заполнит собой все пространство этого переживающего упадок архитектурного шедевра, но на самом деле ни выше, ни ниже цоколя мужчину не пускают. От этой вечной и беспокойной тектоники со временем устает сама башня – и пикантный пизанский крен рискует рано или поздно превратить изящное строение в руины…
Нет, Карина покоряла мужчин по-другому. Она была маяком и умела при необходимости по-павлиньи распустить свой почти солнечный свет на все его радужные составляющие. Суда устремлялись сюда целыми караванами. Любой корабль был бы счастлив, если бы ему позволили остаться в этой гавани подольше, но на самом деле не это было главным – главным было то, что на маяке всегда было тепло и весело. Даже если вокруг штормило, как в приключенческом романе…
В детстве Карина много читала, срывала совершенно заслуженные аплодисменты, с чувством играя на скрипке в музыкальной школе, без труда получала пятерки по всем общеобразовательным предметам и любила справедливость. Самые отъявленные школьные хулиганы таскали за ней портфель и доверяли ей тайны, над которыми ломали головы следователи по делам несовершеннолетних. Карина хулиганов – как могла – воспитывала, но тайны хранила свято.
После восьмого класса она поступила в музыкальное училище, предполагая потом пойти в консерваторию. Но в семнадцать лет на Карину из зеркала смотрела очень привлекательная брюнетка с таким ярким взглядом, что, когда она останавливала его на нотной странице, ноты разлетались в стороны на манер воробьев. Играть на одной из многочисленных скрипок в каком-нибудь пусть даже известном оркестре Карина не хотела. Одновременно она понимала, что муза незаурядности потребует от нее аскезы, а ей хотелось жить полнокровно. Поэтому вместо исполнительского факультета консерватории, Карина поступила на музыковедческий, который закончила привычным мажорным маршем, получив красный диплом музыкального критика.
В студенческие годы у нее была целая команда платонических поклонников, которых Варвара Львовна, ее колоритная бабушка, называла "сухими одоратерами". В свое время бабушка очень хотела, чтобы внучку назвали Корой – в честь красавицы-жены академика Ландау. Родители, принадлежавшие к ироничному поколению физиков-лириков, услышав это, сначала рассмеялись. Но потом отец новорожденной вспомнил, что в его русской крови присутствуют несколько армянских капель, а у армян есть имя Карина, которое неплохо сочетается с отчеством Андреевна и фамилией Владимирова. Так что теперь, наблюдая за тем, как Кору-Карину наперебой зовут в кино, театры, рестораны и на романтические променады, Варвара Львовна испытывала гордость и считала, что именно она поспособствовала тому, что девочка выросла всеобщей любимицей.
Помимо многочисленных невинно-необязательных встреч, у Карины за время учебы случились два полноценных романа. Первый был похож на петарду. Пока Карина горела сама, в воздухе зигзагом бегал яркий свет. Но как только она чуть-чуть охладела, молодой человек упал вниз отработанным капсюлем, начал припадочно кататься по земле, норовя попасться Карине под ноги, так что ей пришлось довольное долгое время возвращаться домой обходной дорогой…
Во втором романе ей казалось, что они подрядились стрелять из Петропавловской пушки. На расстоянии их чувства были похожи на нормальную влюбленность – они думали друг о друге с нежностью, звонили и говорили приятные слова. Но физическое пересечение их путей почему-то вызывало страшный шум. При встречах они громко ссорились из-за тихих пустяков, бурно мирились, стекла дрожали, случайные свидетели вздрагивали. Со временем Карина пыталась прогнозировать время и силу выстрела, но, как бы она ни старалась, элемент неожиданности всегда сохранялся. Ей это начало надоедать.
Но тут она встретила своего будущего мужа. Это был молодой человек совершенно новой породы: умный, богатый и – ненужный плюс! – красивый. Они прожили вместе пять лет, похожих на бесконечную новогоднюю елку. И среди красных на атласных ленточках шаров и пупырчатых, как огурцы, шишек, ее взгляд иногда обнаруживал ностальгического звездного мальчика в тулупчике навырост, подвешенного к колючей ветке за невидимую петельку на золотом колпаке. Он улыбался, но его черные тонкие брови уползали куда-то в минор, и Карине вдруг становилось грустно – словно она жалела о том, что все сложилось именно так, как она хотела. Или будто предчувствовала, что придет день, и все, что сложилось так, как она хотела, разрушится…
Однажды разноцветной осенью муж сообщил, что хочет пожить один. Она попыталась ответить шуткой – с легкостью побежала по канату, но ее тяжелое сердце не держало баланс, и Карина едва не упала вниз. Схватившись за веревку руками, в самый последний момент, она сохранила присутствие. А потом раскачалась, набрала высоту и начала вращаться вокруг каната на центробежных воспоминаниях…
Они познакомились, когда Карина была на пятом курсе. Ее родители к тому времени уже два года жили в Германии, отец-физик преподавал в университете, а за ней "присматривала" Варвара Львовна.
На зимние каникулы Карина собиралась поехать к отцу с матерью в Гамбург, а вечером накануне отъезда отправилась на день рождения к подруге. Там она и увидела Влада. Приглашенных в небольшом кафе было много – человек двадцать – двадцать пять, но высокий, в черных джинсах и стильном черном свитере Влад как-то сразу выделялся из общей массы. Глаза его в живом освещении свечей мерцали, мобильный телефон то и дело требовал его внимания, но не звонил, а дискретно вибрировал, и Влад выходил из шумного зала поговорить о чем-то безотлагательном и важном.
Понаблюдав за ним минут пятнадцать, Карина подошла к хозяйке вечеринки, имениннице Юле, и сказала:
– Я вот думаю, может, мне стоит выйти за него замуж, а?
Подруга восторгнулась и обалдела. Влад был "самым видным женихом" в солидном адвокатском бюро, куда ее, выпускницу юридического, недавно взяли на работу. Они еще не успели толком познакомиться, и Юля вовсе не строила на его предмет никаких планов, нет! Просто приглашая его на свой день рождения, почему-то немного волновалась. И собиралась при случае с ним потанцевать. А вот Карина сразу решила выйти за него замуж!
"Ладно, не факт, что у нее что-нибудь получится!" – подумала про себя Юля, а вслух произнесла:
– Партия достойная, так что пойдем, я вас познакомлю. Для начала.
– Это Влад, мой коллега, очень хороший адвокат, – немного жеманно представила Юля, – а это Карина, моя близкая подруга, еще со школы…
– Я только что собралась замуж, – бодро произнесла Карина. Пробежала по канату, элегантно держа в руках медный самовар, в котором кипели эти пять слов. И совсем не обожглась.
Влад немного растерялся, но потом включил свой адвокатский политес и церемонно произнес:
– Поздравляю! Хотя вообще-то жаль!
– Насчет "жаль" – напрасно, – еще быстрее побежала по канату Карина со своим резко увеличивающимся в размерах самоваром, – потому что замуж я собралась за вас.
Свидетельница разговора Юля была настолько поражена видом совершенно растерявшегося супермена, что даже забыла про себя назвать Карину "нахалкой".
Они проговорили весь вечер, и в аптекарском соответствии с ролью "жениха" он не отходил от нее ни на шаг. У дверей ее подъезда Влад осторожно поцеловал Карину в губы, потом посмотрел куда-то на землю и спросил, собирается ли она блюсти целомудрие до свадьбы?
– Ну вообще-то мы, конечно, живем не в прошлом веке… Но дело в том, что я… Не то, чтобы я передумала… Нет! Ты действительно потрясающий! Я, пожалуй, даже не встречала людей с таким полным комплектом достоинств – и умный, и красивый, и веселый! И даже богатый… Но кое-что в тебе меня смутило… – Карина выдержала паузу, продолжительностью в один рассеянный взгляд куда-то поверх его головы, а потом продолжила: – Так что я должна к тебе сначала немножко присмотреться…
– А что именно тебя смутило? – слишком быстро спросил Влад. Он старался, чтобы это прозвучало шутя, а получилось обеспокоенно.
– Я пока не могу выразить это конкретными словами, мне нужно подумать, – кокетливо ответила Карина и, дыханием обозначив на его щеке поцелуй, скрылась в подъезде.
На следующий день рано утром она улетела к родителям. А еще через три дня на улице недалеко от их немецкого дома обнаружила Влада, сосредоточенно разглядывавшего номера зданий. Вид у него был достойный, но томный, – словно он утратил способность спать ночами, размышляя над тем, что же такое смутило Карину в день их знакомства.
Даже намека на удивление при виде Влада Карина не проявила.
– Хочешь, я покажу тебе дрессированных немцев? – произнесла она вместо приветствия.
– Хочу, – ответил Влад с выражением, покрывавшим намного больше, чем просто желание смотреть на аборигенов.
Карина взяла его за руку и привела к ближайшему пешеходному переходу. Была суббота, семь вечера. Родители жили в спальном районе – домов много, а машин мало даже в будние дни, по выходным же здесь вообще проезжали два-три автомобиля в час. На пешеходном переходе горел красный. Обозреваемость проезжей части была минимум метров триста – и ни звука, ни тени движения. Трое мужчин и одна спешившаяся пожилая велосипедистка в овечьих кудряшках дисциплинированно дожидались зеленого сигнала.