В книге "Устал рождаться и умирать" выдающийся китайский романист современности Мо Янь продолжает своё грандиозное летописание истории Китая XX века, уникальным образом сочетая грубый натурализм и высокую трагичность, хлёсткую политическую сатиру и волшебный вымысел редкой художественной красоты.
Во время земельной реформы 1950 года расстреляли невинного человека - с работящими руками, сильной волей, добрым сердцем и незапятнанным прошлым. Гордую душу, вознегодовавшую на своих убийц, не примут в преисподнюю - и герой вновь и вновь возвратится в мир, в разных обличиях будет ненавидеть и любить, драться до кровавых ран за свою правду, любоваться в лунном свете цветением абрикоса…
Творчество выдающегося китайского романиста наших дней Мо Яня (род. 1955) - новое, оригинальное слово в бесконечном полилоге, именуемом мировой литературой.
Знакомя европейского читателя с богатейшей и во многом заповедной культурой Китая, Мо Янь одновременно разрушает стереотипы о ней. Следование традиции классического китайского романа оборачивается причудливым сплавом эпоса, волшебной сказки, вымысла и реальности, новаторским сочетанием смелой, а порой и пугающей, реалистической образности и тончайшего лиризма.
Роман "Устал рождаться и умирать", неоднократно признававшийся лучшим произведением писателя, был удостоен премии Ньюмена по китайской литературе.
Мо Янь рекомендует в первую очередь эту книгу для знакомства со своим творчеством: в ней затронуты основные вопросы китайской истории и действительности, задействованы многие сюрреалистические приёмы и достигнута максимальная свобода письма, когда автор излагает свои идеи "от сердца".
Написанный за сорок три (!) дня, роман, по собственному признанию Мо Яня, существовал в его сознании в течение многих десятилетий.
Мы живём в истории… Вся реальность - это продолжение истории.
Мо Янь
"16+" Издание не рекомендуется детям младше 16 лет
Содержание:
ГЛАВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА 1
КНИГА ПЕРВАЯ - ОСЛИНЫЕ МУЧЕНИЯ 1
КНИГА ВТОРАЯ - НЕСГИБАЕМОСТЬ ВОЛА 26
КНИГА ТРЕТЬЯ - СВИНЯЧЬИ ВЫКРУТАСЫ 53
КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ - СОБАЧИЙ ДУХ 105
КНИГА ПЯТАЯ - КОНЕЦ И НАЧАЛО 141
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА К НОВОМУ ИЗДАНИЮ 146
Мо Янь
Устал рождаться и умирать
ГЛАВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Симэнь Нао - Богатый землевладелец в деревне Симэньтунь. Расстрелян, после смерти перерождается как осёл, вол, свинья, собака, обезьяна, большеголовый ребёнок Лань Цяньсуй. Один из главных повествователей книги.
Лань Цзефан - Сын Лань Ляня и Инчунь, председатель уездного торгово-снабженческого кооператива, заместитель начальника уезда. Один из главных повествователей книги.
Урождённая Бай - Жена Симэнь Нао.
Инчунь - Наложница Симэнь Нао. После 1949 года выходит замуж за Лань Ляня.
У Цюсян - Вторая наложница Симэнь Нао. После 1949 года выходит замуж за Хуан Туна.
Лань Лянь - Батрак семьи Симэнь Нао. После 1949 года крестьянин-единоличник, в конечном счёте остаётся единственным в Китае.
Хуан Тун - Командир народного ополчения деревни Симэньтунь, бригадир большой производственной бригады.
Симэнь Цзиньлун - Сын Симэнь Нао и Инчунь. После 1949 года одно время носил фамилию приёмного отца - Лань. Во время "культурной революции" исполнял обязанности председателя ревкома большой производственной бригады деревни Симэньтунь, потом заведовал свинофермой, был секретарём комсомольской ячейки, с началом политики реформ и политики открытости стал секретарём парторганизации, председателем совета директоров особой экономической зоны по туризму.
Симэнь Баофэн - Дочь Симэнь Нао и Инчунь, "босоногий врач" деревни Симэньтунь, вышла замуж за Ма Лянцая, впоследствии стала жить с Чан Тяньхуном.
Хуан Хучжу - Дочь Хуан Туна и У Цюсян, вышла замуж за Симэнь Цзиньлуна, впоследствии стала жить с Лань Цзефаном.
Хуан Хэцзо - Дочь Хуан Туна и У Цюсян, жена Лань Цзефана.
Пан Ху - Герой корейской войны, бывший директор и партсекретарь пятой хлопкообрабатывающей фабрики.
Ван Лэюнь - Жена Пан Ху.
Паи Канмэй - Дочь Пан Ху и Ван Лэюнь. Секретарь уездного комитета партии. Жена Чан Тяньхуна, любовница Симэнь Цзиньлуна.
Пан Чуньмяо - Дочь Пан Ху и Ван Лэюнь. Любовница, вторая жена Лань Цзефана.
Чан Тяньхун - Закончил уездное театральное училище по классу вокала, работал в деревне Симэньтунь с отрядом по проведению "четырёх чисток", во время "культурной революции" зампредседателя уездного ревкома, впоследствии замдиректора труппы уездной оперы маоцян.
Ма Лянцай - Учитель и директор начальной школы в Симэньтунь.
Лань Кайфан - Сын Лань Цзефана и Хуан Хэцзо, замначальника привокзального полицейского участка в уездном городе.
Пан Фэнхуан - Дочь Пан Канмэй и Чан Тяньхуна, её настоящий отец - Симэнь Цзиньлун.
Симэнь Хуань - Приёмный сын Симэнь Цзиньлуна и Хуан Хучжу.
Ма Гайгэ - Сын Ма Лянцая и Симэнь Баофэн.
Хун Тайюэ - Староста деревни Симэньтунь, председатель кооператива, секретарь партячейки.
Чэнь Гуанди - Начальник района, потом уезда, приятель Лань Ляня.
КНИГА ПЕРВАЯ
ОСЛИНЫЕ МУЧЕНИЯ
ГЛАВА 1
Пытки и неприятие вины перед владыкой ада. Надувательство с перерождением в осла с белыми копытами
История моя начинается с первого дня первого месяца тысяча девятьсот пятидесятого года. Два года до этого длились мои муки в загробном царстве, да такие, что представить трудно. Всякий раз, когда меня притаскивали на судилище, я жаловался, что со мной поступили несправедливо. Исполненные скорби, мои слова достигали всех уголков тронного зала владыки ада и раскатывались многократным эхом. Несмотря на пытки, я ни в чём не раскаялся и прослыл несгибаемым. Знаю, что немало служителей правителя преисподней втайне восхищались мной. Знаю и то, что надоел старине Ло-вану до чёртиков. И вот, чтобы заставить признать вину и сломить, меня подвергли самой страшной пытке: швырнули в чан с кипящим маслом, где я барахтался около часа, шкворча, как жареная курица, и испытывая невыразимые мучения. Затем один из служителей поддел меня на вилы, высоко поднял и понёс к ступеням тронного зала. По бокам от служителя пронзительно верещали, словно целая стая летучих мышей-кровососов, ещё двое демонов. Стекающие с моего тела капли масла с желтоватым дымком падали на ступени… Демон осторожно опустил меня на зеленоватые плитки перед троном и склонился в глубоком поклоне:
- Поджарили, о владыка.
Зажаренный до хруста, я мог рассыпаться на кусочки от лёгкого толчка. И тут откуда-то из-под высоких сводов, из ослепительного света свечей раздался чуть насмешливый голос владыки Ло-вана:
- Всё бесчинствуешь, Симэнь Нао?
По правде сказать, в тот миг я заколебался. Лёжа в лужице масла, стекавшего с ещё потрескивавшего тела, я понимал, что сил выносить мучения почти нет, и если продолжать упорствовать, неизвестно, каким ещё жестоким пыткам могут подвергнуть меня эти продажные служители. Но если покориться, значит, все муки, которые я вытерпел, напрасны? Я с усилием поднял голову - казалось, в любой момент она может отломиться от шеи - и посмотрел на свет свечей, туда, где восседал Ло-ван, а рядом с ним его паньгуани - все с хитрыми улыбочками на лицах. Тут меня обуял гнев. Была не была, решил я, пусть сотрут меня в порошок каменными жерновами, пусть истолкут в мясную подливу в железной ступке…
- Нет на мне вины! - возопил я, разбрызгивая вокруг капли вонючего масла, а в голове крутилось: "Тридцать лет ты прожил в мире людей, Симэнь Нао, любил трудиться, был рачительным хозяином, старался для общего блага, чинил мосты, устраивал дороги, добрых дел совершил немало. Жертвовал на обновление образов святых в каждом храме дунбэйского Гаоми, и все бедняки в округе вкусили твоей благотворительной еды. На каждом зёрнышке в твоём амбаре капли твоего пота, на каждом медяке в твоём сундуке - твоя кровь. Твоё богатство добыто трудом, ты стал хозяином благодаря своему уму. Ты был уверен в своих силах и за всю жизнь не совершил ничего постыдного. Но - тут мой внутренний голос сорвался на пронзительный крик - такого доброго и порядочного человека, такого честного и прямодушного, такого замечательного обратали пятилепестковым узлом, вытолкали на мост и расстреляли! Стреляли всего с половины чи, из допотопного ружья, начинённого порохом на полтыквы-горлянки и дробью на полчашки. Прогремел выстрел - и половина головы превратилась в кровавое месиво, а сероватые голыши на мосту и под ним окрасились кровью…"
- Нет моей вины, оговор это всё! Дозвольте вернуться, чтобы спросить этих людей в лицо: в чём я провинился перед ними?
Когда я выпаливал всё это, как из пулемёта, лоснящееся лицо Ло-вана беспрестанно менялось. Паньгуани, стоявшие с обеих сторон, отводили от него глаза, но и со мной боялись встретиться взглядом. Я понимал: им абсолютно ясно, что я невиновен; они с самого начала прекрасно знали: перед ними душа безвинно погибшего, - но по неведомым мне причинам делали вид, будто ничего не понимают. Я продолжал громко взывать, и мои слова повторялись бесконечно, словно перерождения в колесе бытия. Ло-ван вполголоса посовещался с паньгуанями и ударил своей колотушкой, как судья, оглашающий приговор:
- Довольно, Симэнь Нао, мы поняли, что на тебя возвели напраслину. В мире столько людей заслуживают смерти, но вот не умирают!.. А те, кому бы жить да жить, уходят в мир иной. Но нам такого положения дел изменить не дано. И всё же, в виде исключения по милосердию нашему, отпускаем тебя в мир живых.
Это неожиданное радостное известие обрушилось на меня, будто тяжеленный мельничный жёрнов, и я чуть не рассыпался на мелкие кусочки. А владыка ада швырнул наземь алый треугольник линпай и нетерпеливо распорядился:
- А ну, Бычья Голова и Лошадиная Морда, верните-ка его обратно!
И, взмахнув рукавами, покинул зал. Толпа паньгуаней потянулась за ним, и от потоков воздуха, поднятых широкими рукавами, заколебалось пламя свечей. С разных концов зала ко мне приблизились два адских служителя в чёрных одеяниях, перехваченных широкими оранжево-красными поясами. Один нагнулся, поднял линпай и заткнул себе за пояс, другой схватил меня за руку, чтобы поднять на ноги. Раздался хруст, мне показалось, что кости вот-вот рассыплются, и я завопил что было мочи. Демон, засунувший за пояс линпай, дёрнул напарника за рукав и тоном многоопытного старика, поучающего зелёного юнца, сказал:
- У тебя, мать-перемать, водянка в мозгах, что ли? Или чёрный гриф глаза выклевал? Не видишь, что он зажарен до хруста, как тяньцзиньский хворост "шибацзе"?
Молодой демон растерянно закатил глаза, но старший прикрикнул:
- Ну что застыл? Ослиную кровь неси!
Молодой хлопнул себя по лбу, просветлев лицом, словно прозрел. Он бросился из зала и очень скоро вернулся с заляпанным кровью ведром, похоже, тяжёлым, потому что тащил он его, еле переставляя ноги и изогнувшись в поясе, - казалось, вот-вот свалится.
Ведро тяжело хлопнулось рядом, и меня тряхнуло. Окатило жаркой волной тошнотворной вони, которая, казалось, ещё хранит тепло ослиного тела… В сознании мелькнула туша забитого осла и тут же исчезла. Демон с линпаем достал кисть из свиной щетины, окунул в густую тёмно-красную кровь и мазнул меня по голове. От странного ощущения - боль, онемение и покалывание, будто тысячами иголок, - я невольно взвыл. Послышалось негромкое потрескивание, и я ощутил, как кровь смачивает мою прожаренную плоть, будто хлынувший на иссохшую землю долгожданный дождь. Меня охватило смятение и целый сонм переживаний. Демон орудовал кистью быстро, как искусный маляр, и вскоре я был в ослиной крови с головы до ног. Под конец он поднял ведро и вылил на меня остатки. Жизнь снова закипела во мне, вернулись силы и мужество. На ноги я встал уже без помощи служителей.
Хоть этих демонов и звали Бычья Голова и Лошадиная Морда, они ничуть не походили на те фигуры с бычьими головами и лошадиными мордами, которые мы привыкли видеть на картинках, изображающих преисподнюю. От людей их отличала лишь отливающая ослепительной голубизной кожа, словно обработанная какой-то волшебной краской. В мире людей не бывает ни ткани такой благородной голубизны, ни подобной листвы деревьев. Хотя цветы есть, маленькие такие, растут на болотах у нас в Гаоми: утром раскрываются, а к вечеру лепестки вянут и осыпаются…
Долговязые демоны подхватили меня под руки, и мы зашагали по мрачному тоннелю, которому, казалось, не будет конца. С обеих сторон на стенах через каждые несколько чжанов висели бра причудливой формы, похожие на кораллы, с блюдечками светильников, заправленных соевым маслом. Запах горелого масла становился то насыщеннее, то слабее, голова от него то затуманивалась, то прояснялась. В тусклом свете виднелись полчища огромных летучих мышей, висевших под сводами тоннеля. Их глаза поблёскивали в полумраке, а на голову мне то и дело падали зёрнышки вонючего помёта.
Дойдя до конца тоннеля, мы вышли на высокий помост. Седовласая старуха протянула к грязному железному котлу белую и пухлую ручку с гладкой кожей совсем не по возрасту, зачерпнула чёрной деревянной ложкой вонючей жидкости, тоже чёрного цвета, и налила в большую алую глазурованную чашку. Принявший чашку демон поднёс её к моему лицу и недобро усмехнулся:
- Пей. Выпьешь, и оставят тебя все горести, тревоги и озлобление твоё.
Но я отшвырнул чашку и заявил:
- Ну уж нет, пусть все горести, тревоги и озлобление остаются в моём сердце, иначе возвращение в мир людей теряет всякий смысл.
И с гордым видом спустился с помоста. Доски, из которых он был сколочен, подрагивали под моей поступью. Демоны, выкрикивая моё имя, бросились за мной.
В следующий миг мы уже шагали по земле дунбэйского Гаоми. Тут мне знакомы каждая горка и речушка, каждое деревце и каждая травинка. Новостью оказались вбитые в землю белые деревянные колышки, на которых чёрной тушью были выведены имена - одни знакомые, другие нет. Таких колышков было полно и на моих плодородных полях. Землю раздали безземельным беднякам, и моя, конечно, не стала исключением. В династийных историях полно таких примеров, но об этом перераспределении земли я узнал только сейчас. Земельную реформу в мире людей провели, пока я твердил о своей невиновности в преисподней. Ну поделили все большие земельные угодья и поделили, меня-то зачем нужно было расстреливать!
Демоны, похоже, опасались, что я сбегу, и конвоировали меня, крепко ухватив ледяными руками, а вернее, когтями за предплечья. Ярко сияло солнце, воздух был чист и свеж, в небе щебетали птицы, по земле прыгали кролики, глаза резало от белизны снега, оставшегося по краям канав и берегам речушек. Я глянул на своих конвоиров, и мне вдруг пришло в голову, что они похожи на актёров в гриме синего цвета.
Дорога шла по берегу реки. Мы миновали несколько деревенек, навстречу попалось немало знакомых, но всякий раз, когда я раскрывал рот, чтобы поздороваться, демоны привычным движением сжимали мне горло так, что я и пикнуть не мог. Крайне недовольный этим, я лягал их, но они не издавали ни звука, будто ноги у них ничего не чувствовали. Пытался боднуть головой, тоже напрасно: лица как резиновые. Руки с моего горла они снимали, лишь когда вокруг не было ни души.