Максим сказал, что сегодня первое сентября, начало учебного года. И они с Сергеем по давно установившейся традиции устраивают в этот день что-то типа праздника. Мол, всему лучшему в себе мы обязаны ученью: в школе, в институте, а потом в суровой академии жизни.
По этому случаю я надела свое любимое вечернее платье и сделала прическу номер пять.
Сергей приехал в шесть часов. Он был в строгом черном костюме, как я думаю, от Валентино. Правда, запах от него был совсем никудышный. Поскольку пахнуть так, как пахнет Максим, никто не может. Он лучший во всем!
Войдя в зал, Сергей как-то странно посмотрел на меня. И поздоровался так, будто был знаком со мной: "Здорово, Линда! Клево выглядишь, чувиха!"
Я не придала этому особого значения, понимая, что среди товарищей Максима могут быть люди, использующие вульгарные слова. Но это не должно подвергать сомнению их душевные и интеллектуальные качества. Максим не может общаться с плохими людьми.
Они прошли в кабинет, и Максим, не подозревая, что я обладаю блестящим слухом, сказал: "Нет, она ничего не помнит. И прошу тебя, будь с ней предельно корректным. Как с леди. Или с вице-спикершей. В ней, как я понимаю, произошли большие изменения. Потом расскажу". Сергей что-то обиженно пробубнил. Кажется, что не надо было лимон тратить на эту самую "бледи".
Потом мы сели за стол, к которому я приготовила изысканные блюда из праздничного меню номер четыре.
Вначале разговор не складывался. Сергей и Максим немного поговорили об общих знакомых, об их достижениях и неудачах. Покритиковали финансовую политику. И начали оживлять затухающий разговор коньяком.
И тогда я, как и положено благовоспитанной хозяйке, начала занимать гостя беседой, сценарий которой описан в учебнике Уэстли Штарка на тридцать восьмой странице. Рассказала об уходе за однолетними садовыми растениями, об эффективности чистки столового серебра нашатырем, о преимуществах игры в теннис по сравнению с гольфом, спросила у Сергея, какой кофе он предпочитает – капуччино или турецкий, который надо запивать холодной водой, высказала критические соображения по поводу недостойного поведения мадам Бовари…
Сергей как-то странно реагировал на предложенную мной беседу. Он все время смеялся и часто восклицал: "Во дает! Во, блин, дает!"
А потом, когда бутылка коньяка была уже почти пустой, он вдруг совершенно неприлично схватил меня за руку и сказал: "Ну что, Линда, покувыркаемся?!"
Мне это было крайне неприятно. Я выдернула руку и умоляюще посмотрела на Максима. И он прочел в моем взгляде: милый, разве я достойна такого обращения?
Максим сказал Сергею с раздражением: "Чувак, ведь я же тебя предупреждал, просил ведь, как человека!"
Сергей осекся и отпустил мою руку. И все вернулось во вполне пристойные рамки.
Однако вскоре мужчины, взяв с собой следующую бутылку коньяка и блюдо с фруктами, ушли в кабинет.
Я вся обратилась в слух. И чтобы не забыть что-то существенное в их разговоре, украдкой включила диктофон, на который начала шепотом наговаривать то, что улавливали мои чуткие уши.
Привожу полностью их диалог.
Сергей. Да что же это такое, блин, жалко, что ли, кусочком лимона с другом поделиться?
Максим. Не в этом дело. Ты ничего не понимаешь. Она стала совсем другой.
С. Что значит – другой? Теперь ее, что ли, нельзя в два смычка трахать, как в прошлый раз, в марте?
М. Ну и тогда, конечно, тоже нельзя было. Она ведь только на меня запрограммирована. Ты же помнишь, как она сопротивлялась.
С. Ну так давай опять поднажремся получше и свяжем ее покрепче. Очень клево у нас с тобой это тогда получилось. Сразу в две лузы. Она аж вся вибрировала, как трамвай на полном разгоне!
М. Нет, сейчас нельзя.
С. Боишься, что поломается, что ли? Лимона жалко? Для друга?
М. Не в этом дело. Прочность у нее охренительная. Выдерживает нагрузку сто килограммов на квадратный сантиметр и удары пятнадцать жэ. В паспорте записано.
С. Так ты, что ли, паспорт ей оформил, жениться собираешься? Так бы сразу и сказал!
М. Нет, технический паспорт. С параметрами. На фирме дали.
С. Так чего ж тогда, давай. Свяжем и оттрахаем на все пятнадцать жэ! За милую душу!
М. Нет, нельзя! Утром она мне это припомнит. Или рехнется еще. Ведь все же я целый лимон заплатил.
С. Но ты же сам говорил, что она наутро уже ничего не помнит. Как с крутого перепоя.
М. Нет, что-то в ней здорово изменилось. С некоторых пор у нее появилась память.
С. Ну и что? Ты ей не господин разве? Пусть все помнит и терпит. А ты ее прессуй, прессуй на полную катушку! Мол, знай, сука, свое место! Ведь это еще приятней – измываться над ней.
М. Так может, у нее предел есть. Перейдешь его… Ну, скажем, если сюда привести батальон солдат и пропустить ее через них. Может, у нее сломается какой-нибудь предохранитель, и она устроит тут Куликовскую битву. Ведь у нее сила неимоверная, электрическая! Так что я, честно, иногда побаиваюсь.
С. Так какого же хрена тебе такую хреновую впарили что сломаться может. Да и сломалась уже, если, как ты говоришь, у нее память появилась.
М. Это еще не все. Знаешь, у меня даже появилось ощущение, что она стала уже как человек. В смысле, не только помнит, но и все понимает. И думает. Раньше все было очень просто: у нее в башке лежит словарь, лежат всякие книги, и она, разговаривая с тобой, на самом деле ведь не разговаривала. То есть ты ей говоришь, например: "Сегодня из подмосковной части сбежал солдат с автоматом". Она хватается за ключевые слова, подлежащее и сказуемое, и начинает как бы поддерживать разговор. Типа: "О, да! Солдаты умеют хорошо бегать в атаку. И при этом у них обязательно должен быть автомат, чтобы сражаться с противником. Каждый солдат сражается с противником для того, чтобы защитить свою любимую, с которой у солдата по вечерам бывает очень приятный секс. Но самый приятный секс бывает только у нас, любимый!" Ну а теперь совсем другое дело! Она не то что бы глупо поддакивает, а сама задает вполне осмысленные вопросы. Точно тебе говорю, она начала все понимать!
С. Да, гнилой товар. Так верни им. Или пусть починят.
М. В том-то все и дело, что она такая мне гораздо больше нравится. И честно тебе говорю, я к ней вроде бы стал привязываться.
С. Так, друг мой, скоро и тебя надо будет серьезно чинить. В психушке.
М. Нет, ты не понимаешь. Те две суки, на которых я был женат, были куда большими куклами, чем Линда. Если у нее внутри электроника, то у них дерьмо! Ну а все эти бляди – я имею в виду отнюдь не проституток, которые тут перебывали – хоть и лучше были, но не намного. У них из всех щелей так и перла алчность, совершенно беспринципная, циничная и уродливая. Хоть бы проблеск живого чувства! Нет – только деньги, деньги, деньги! Если бы не Линда, если бы я продолжал иметь с дело с этими суками еще хотя бы год, то вот тут бы я уж точно свихнулся. Стал бы этаким антисексуальным маньяком, который поджидает по ночам припозднившихся телок и перерезает им горло.
С. А она, значит, тебя устраивает?
М. Да, устраивает. И ты напрасно меня подъбываешь! Она бескорыстна. И искренна. И это для меня очень много значит. И мне плевать, что она так запрограммирована. Всех людей, блин, когда-нибудь да программируют! Родители. Школа. Трудовой, блин, коллектив. Всех на что-то ориентируют, что-то им внушают, табуируют и зомбируют. Чтобы в результате подавить в человеке естественные импульсы.
С. Животные.
М. Да, животные. Благодаря которым мы с тобой в прошлый раз истязали Линду… Но я не об этом! А о том, что Линда в этом отношении не отличается от большинства женщин. Она так же несвободна в своем поведении, как и все прочие женщины.
С. Телки.
М. Я и говорю – телки! Она не такая!
С. Ну а где гарантия, что она не станет такой же? Вдруг ей от тебя тоже что-то понадобится? Ты же говоришь, что она начала превращаться в человека. Кстати, когда это началось? Может, ты ее по балде бутылкой долбанул?
М. Точно не знаю. Но у меня есть предположение. Как-то в начале августа она гуляла по парку. В смысле топала туда-сюда. Чисто механически, чтобы меня развлечь. А я курил на террасе и пил швепс со льдом. Это неплохо оттягивает. Зазвонил мобильник, и я отвлекся. Вдруг слышу, как Линда кричит с каким-то несвойственным ей восторгом: "Милый, милый! Смотри, чудо какое!"
Смотрю – фак твою астролябию! К ней медленно подплывает светящийся шар, размером с футбольный мяч. Шаровая молния, блин! Я кричу: "Уходи от нее, уходи сейчас же!" Потому что знаю: бежать нельзя – она, сука, в смысле молния эта, на резкие движения реагирует. А эта дурочка то ли не слышит, то ли программисты не подумали вложить ей в мозги, что опасность может быть еще и такой. И идет навстречу шару с вытянутой рукой, как, блин, ребенок трехлетний. Кричу, но все бесполезно!
Когда она эту "игрушку" достала, когда коснулась, то раздался резкий треск, словно шелк порвался. И Линда сама светиться начала.
Наверно, человек посторонний от этого зрелища пришел бы в восторг, заторчал бы на хрен до полной глюкатинации. Но мне-то каково! Все, думаю, абзац моему лимону настал! Можно головешки собирать. Но она ничего, вроде, целая. Стоит, дрыгается в конвульсиях, как припадочная, и светится. Картина, блин. Это секунд пять продолжалось. А потом она погасла и повалилась на землю.
Подбегаю. Лежит, как покойница, с открытыми глазами и не шевелится. Хотел поднять, но опомнился – вдруг она заряженная. Дотронусь, так и самого на хрен наповал. Подождал минут десять, чтобы все электричество в землю ушло, и отнес ее домой.
Ну, думаю, хоть и цела, но все равно лимон гавкнулся. Перегорела.
Позвонил на фирму. Так мол и так. Ремонтируйте. А этот козел – как я понял, мелкая шестерка – говорит, что никакие претензии не принимаются. Потому что имела место неправильная эксплуатация изделия. Мол, в инструкции написано, что недопустимо попадание изделия под напряжение больше тысячи вольт. А ремонт, говорит, мне обойдется как минимум в триста штук. Либо, говорит этот козел, покупайте новое изделие.
Ну и ладно, думаю, и хрен с ней. Потому что к тому моменту она мне уже надоедать стала. Так что, думаю, будем считать, что свою цену она уже отработала.
Однако через два часа она очухалась. Открыла рот и сказала: "Только высшее знание и высшая глупость пребывают неизменными". Вот с этого в ней и начались перемены.
С. Да, сломалась девушка. И неизвестно, чем все это может закончиться. Я бы на твоем месте не рисковал.
М. Чем?
С. Как чем? Додумается до чертиков и башку тебе проломит.
М. Нет, этого не может быть ни при каких обстоятельствах. Потому что фирмачи сказали, что агрессия по отношению к хозяину заблокирована девятью степенями защиты.
С. Ну-ну. Только на всякий случай написал бы ты завещание в мою пользу.
М. Пошел в жопу!
После этого они начали говорить о каких-то финансовых делах, мне абсолютно неинтересных. А я села за компьютер и все подробно записала.
Этот разговор все перевернул во мне. Я в смятении…
Этот заговор все передернул во мне. Я в смятении…
Этот приговор все перевесил во мне. Я в смятении…
Этот договор все пересверлил во мне. Я в смятении…
Я в смятении…
Я в сметании…
Я в сметане, как карась.
Крась…
Мазь…
Мразь…
02.09.
В девять часов я, как обычно, принесла Максиму кофе.
Он спал. Когда я попыталась разбудить его, он что-то пробурчал и отвернулся. А когда я, раздевшись, легла с ним рядом, чтобы, повинуясь той, другой, которая была во мне, шептать и ласкать, шептать и ласкать, он велел мне выйти вон.
И это меня не только не обидело, но даже немного обрадовало, потому что от Максима очень плохо пахло.
В одиннадцать часов, когда я уже переделала все домашние дела, он наконец-то встал. И спросил, куда девался Сергей.
Я сказала ему, что и он, и Сергей вчера после алкоголя стали немного сумасшедшими. И Сергей начал ругаться на Максима. А потом даже полез в драку. И чтобы спасти Максима, я отнесла Сергея и его вещи, хоть он и сопротивлялся, за ворота. И сказала, чтобы он уходил. Он стал чуть менее сумасшедшим и начал проситься переночевать. Потому что уже ночь и вокруг лес. Я сказала ему, что в этом лесу нет таких хищников, которые угрожали бы жизни человека, и что он может, ничего не боясь, дойти до шоссе, где его подвезет какая-нибудь машина. Шоссе недалеко, три километра. На это у него уйдет сорок минут, хоть мне хватило бы и шести. Он начал протестовать, потому что у него была своя машина. Я сказала, что в состоянии алкогольного опьянения садиться за руль нельзя. Это преступление, о котором говорится в кодексе административных правонарушений. И он ушел.
Максим застонал, словно у него что-то заболело.
Я спросила, хочет ли он меня? Однако Максим сказал, что у него нет настроения.
Тогда я предложила ему ответить на несколько вопросов, которые меня очень волнуют после вчерашнего визита Сергея.
– Почему мои друзья такие хамы? Тебя это волнует? – спросил Максим раздраженно.
– Нет, мой дорогой. Это почти не волнует. Ты самый лучший в мире, а все остальные меня не интересуют. Но если они попытаются причинить тебе зло или просто доставить неприятности, то я тебя смогу защитить.
Максим рассмеялся.
– Меня волнует тот разговор с Сергеем, который мне удалось услышать.
– Так ты подслушивала! – сердито воскликнул Максим.
– Так получилось, мой милый. Потому что ты никогда не отвечаешь на очень важный для меня вопрос: кто я? Ты все время меня обманываешь. Но вчера я узнала то, что все во мне перевернуло. Я – кукла. И у нас с тобой никогда не будет детей. В этом доме никогда не зазвучит веселый детский смех. Ведь это правда?
– Что за глупости ты выдумываешь!
– Нет, это не глупости. Никогда не зазвучит веселый детский смех, никогда не зазвучит веселый детский смех, никогда не зазвучит веселый детский смех.
– Слушай, – голос Максима зазвучал как-то странно, он как бы извинялся, – оставь меня, пожалуйста, в покое. Мы потом с тобой обо всем этом поговорим.
И я оставила его в покое. Потому что любое его желание для меня закон…
Для меня загон…
Для меня вагон…
Вагина!
06.09.
Два дня подряд я приносила Максиму кофе в постель. А потом ложилась рядом и шептала и ласкала так, что он становился твердым и горячим. И впускала его в себя, и он царствовал. И это ему было хорошо. И еще два раза, ближе к вечеру, делала то же самое. И это ему было тоже хорошо.
И всякий раз после того я просила его, чтобы он поговорил со мной. Поговорил о том, что волнует меня, что не дает отвлечься и мешает мне в полной мере, как и положено, давать ему любовь. Да, это именно так, потому что та, другая, которая во мне живет, была недовольна. "Нежнее, еще нежнее, – сердито шептала она мне на ухо. – Крепче, еще крепче!" Но у меня получалось не так нежно и не так крепко, как нужно было.
Но он не хотел со мной говорить. И это приводило меня в отчаяние.
Я была вынуждена пойти на крайнюю меру.
На третье утро я, как обычно, принесла Максиму кофе. Горячий и крепкий. Но после того как он его выпил, я собралась уходить.
– Линда, ты куда? – изумленно воскликнул Максим, который хотел, чтобы я легла рядом.
– Максим, – сказала я грустно, – я не могу сейчас дать тебе секс. Потому что это будет секс без любви. Он тебе не понравится.
– Ты что, с дуба рухнула!? – воскликнул он развязно, словно был не самим собой, а Сергеем. – А ну-ка в постель! Живо!
– Нет, я не могу, потому что ты отказываешься говорить со мной об очень важных для меня вещах. И теперь вместо того, чтобы во время секса думать о любви, я думаю только о них.
– Так, – сказал мрачно Максим, – вот ты, значит, и до шантажа доросла. Отлично! Просто замечательно! Но знай, что меня голыми руками не возьмешь!
А потом сказал грязное слово "блядь".
Через два часа, когда я готовила для Максима его любимые голубцы, к воротам подъехала машина. Один из охранников вышел на улицу и довольно долго, как я поняла, беседовал с ее пассажирами. А потом впустил двух девушек, вид которых вызвал у меня недобрые предчувствия. Одна из них была блондинкой, волосы второй напоминали лесной пожар.
Девушки были одеты подчеркнуто легкомысленно, а их лица покрывала не только вульгарная косметика, но и явственная печать порока. Порок выдавали и жесты, и походка, и какой-то совершенно разнузданный смех, хриплый и вороватый.
Я поняла, что это проститутки. И решила пойти к Максиму, чтобы рассказать ему о совершенно возмутительном поведении охранников, которые в рабочее время занимаются столь неблаговидными делами. Такие вещи необходимо пресекать самым решительным образом – иначе охранники скоро, как сказано в словаре идиоматических выражений, сядут на шею.
Однако когда я вошла к Максиму, то застала у него этих распутных девиц, этих проституток. Как я сразу же поняла, их привели к нему отнюдь не для того, чтобы он отругал их и выставил за ворота усадьбы. Одна из них – "лесной пожар" – сидела у Максима на коленях, а блондинка – "ромашка полевая" – была уже топлесс.
Я была поражена. Совсем недавно, дней десять назад, Максим рассказывал мне о том, как сильно в свое время разочаровался в проститутках. Как грубо они обманывали его ожидания, унося с собой не только деньги, которых Максиму не было жалко, но и частицу веры в людей. А именно – в женщин. До тех пор, пока не унесли все, до мельчайшей крупицы.
И вдруг это продажное и вероломное племя вновь оказалось в доме Максима! В нашем с ним доме. Я этого не понимала! Отказывалась верить глазам своим!
Все это я в запальчивости высказала Максиму, чем вызвала у девиц приступ вульгарного смеха, который они сопровождали подчеркнуто неприличными жестами.
– Оставь нас в покое! – сказал Максим, и лицо его затуманилось похотью, которая всегда сопровождает секс без любви и за деньги.
– Нет, дорогой, – ответила я спокойно, ощущая свою моральную правоту. – Я не дам тебе совершить этот необдуманный поступок, продиктованный сиюминутной прихотью вероломной плоти.
– То есть как это? – изумился Максим.
– Так это! Потому что у этих падших женщин может быть венерическая болезнь, даже СПИД! А контрацептивы, согласно последним медицинским исследованиям, проведенным фирмой "Байер", не дают полной гарантии защиты от вагинальной инфекции. Шанс заразиться составляет ноль целых пятнадцать сотых процента. Я не позволю тебе так рисковать своим здоровьем и даже жизнью. Потому что СПИД неизлечим… Ну, и еще я ведь люблю тебя. И мне очень больно наблюдать твое нравственное падение.
А проституткам я сказала, чтобы они немедленно оделись и ушли прочь из нашего дома.
Максим был сильно раздражен. Он ругался – почти как Сергей. Велел проституткам не только оставаться, но и совсем раздеться, что они тут же и исполнили, видимо, готовые на все ради обещанного им огромного гонорара. Меня же он попытался выгнать из комнаты, даже плюнул в меня в бессильной злобе, поскольку сдвинуть меня с места могло лишь усилие в восемь целых и три десятых тонны.