Гриша даже не думал ни о чем промежуточном. Он от чувств к тому глупому маршалу задохнулся и сейчас же направил катер носом в пирс. А уж как они втемяшились - это ж надо было посмотретъ.
Катер-то в те времена кургузые был фанерный для легкости прохождения минных полей, мать твою рать, и как он вперился в пирс - это ж просто божье везение, что он сразу не захлебнулся, не затонул, потому что от удара нос вовнутрь у него провалился.
Маршалу некогда было, он ушел, а катер потом висел на лебедке - благо что рядом была, - чтоб под воду совсем не уйти.
Самые дотошные поинтересуются, упал ли моряк от толчка. Да вы что, мармеладные, ответим мы им.
Он даже не заметил, что его сбрасывали, поскольку пирс даже не шевельнулся. Смотал удочки и все такое.
Доктор Ухо
- Доктор Ухо…
- А что тут удивительного? - выдавил из себя старпом. На подведении итогов обсуждалась фамилия нового корабельного врача, и старпом не упустил возможности высказаться по этому поводу. - Самая медицинская фамилия. Хорошо еще, что не доктор Скелет, Позвоночник или Желудок. Или вот доктор Печень. А? Как вам, например, доктор Печень? Или прозектор Кишечник, дерматолог Клоака… А еще может быть врач Холера… О господи…
Тем и закончилось обсуждение, а на следующий день медик Ухо от переживаний по случаю того, что его назначили не в госпиталь, а сразу на вонючее железо, на улице напился и упал с грохотом навзничь.
Его дотащили до корабля и бросили в амбулатории. Он пришел в себя и от страха перед случившимся съел пятнадцать таблеток, от которых он проснулся только через две недели.
- Ухо! - орал старпом, стоя над усопшим Гиппократом. - Доктор Ухо! А также Скелет! Позвоночник! Желудок! Кишечник и Клоака! Что вы себе позволяете, врач Холера!..
А я вам говорю…
что флот наш не победить!
Не придумали еще такого средства. У нас может быть все: корабли гибнут, дохнут, взрываются, горят, тонут, у них отрывает винты, они сталкиваются, и пробоина выворачивает им внутренности, у них лопаются трубопроводы, и гидравлика через незначительный свищ под давлением в сто атмосфер превращается в факел, в туман, и в нем все время кто-то бегает и орет, вроде от страха и боли, а на самом деле от нетерпения, от желания помочь, от поиска необходимого решения, от жизни, от силы.
Видели бы вы, как они тонут, эти наши корабли! Они тонут, а ты, слава богу, в стороне, а не там, в кипящей воде, в мешанине, куда летят всякие обломки и разное такое, и что-то все время валится на голову, неукоснительно бомбит.
Тогда ты застываешь, если ты все еще в стороне, при наблюдении за столь величественной картиной, и она овладевает тобой целиком, а заодно и твоим воображением, которое рисует черт-те что, но все это потом - все эти игры воображения, а пока ты не можешь отвести глаз, ты толчешься где-то рядом, вздрагиваешь тогда, когда вздрагивает и корабль, ты наклоняешься вместе с ним, становишься на попа, погружаешься медленно, а потом переламываешься пополам и падаешь, падаешь, и внутри у тебя болит каждая жабра, печенка или же селезенка.
Знаете, ведь у нас в отсеке все рядом: и то, что должно взорваться, и то, от чего оно взрывается, а потом что-то пластмассовое выгорает совершенно окончательно совсем, и в отсек пошла, пошла вода - сперва пошла, а затем и поперла.
А ты перед всем происходящим такой совершенно незначительный, абсолютно несказанно маленький и невыразительный, и тебе предписано ходить, охраняя все это безобразие, но так, чтоб чего-нибудь не задеть, не коснуться, не дотронуться, не облокотиться, не опереться, а иначе - взрыв и убиение через обгорание и утопление.
И так у нас существуют огромными периодами, можно сказать, даже годами. И с каждым годом оно - это самое - все более и более готово к воспламенению и погребению. А ты, как какой-то, ей богу, дельфин, помещенный в тесный аквариум, должен умнеть на глазах, приобретая прозорливость и все большую и большую гибкость и проворство, чтоб обходить все эти смертоносные преграды и препятствия.
И при этом ты брошен - о тебе не думает никто. Даже не вспоминает.
Ты покинут - но все как-то веришь, что не совсем.
Ты предан - но все еще любишь своего предателя.
Опасность - вот от чего работает твой ум. Ты с ней один на один. Десятилетиями. Она нужна тебе. Необходима. Чтобы тренировать ту самую изворотливость, без которой ты уже не можешь обойтись.
Ты, как кошка, готов в любую секунду упасть на спину и выставить вперед свои цепкие когти.
Это потому, что ты моряк, бармалей тебя забодай.
И именно поэтому с тобой ничего не может случиться.
Мой "Минск"
Я был зачат по будильнику.
Точнее, по тому мерзкому звуку, который из него исходил. По нему треснули, он замолчал, движения продолжили, и я был зачат, и с тех пор не люблю все металлическое.
Исключение составляет большой противолодочный корабль "Минск", который люблю.
Не так давно его продали корейцам для организации плавучего борделя.
А я до сих пор во сне по нему хожу и слышу голос нашего политолога, капитана третьего ранга Непродыхайло Виктора Анисимовича, который любил выйти на верхнюю палубу, когда солнце, штиль и бирюзовые небеса, вздохнуть со значением и сказать: "Ну и погода! Усраться можно". А потом он обращал свои взоры на меня и говорил:
- Усатэнко, молоко матери! Почему не идем на партийное собрание?
- Не член партии, товарищ капитан третьего ранга!
- Ну и что? Ты же комсомолец!
- Уже нет. Выбыл по возрасту.
- Так! Шестнадцать торпед с ядерным боезапасом без партийного влияния. Как же это?! Усатэнко! Ведь если что случится, мы же тебя наказать не сможем! Как же на тебя надавить партийным рычагом?
После чего он спускался в недра корабля, где страдал.
А мы таскали на корабль баб. Потому что уйти на четырнадцать месяцев и не оттрахать половину города-героя Севастополя - это, я вам скажу, непростительное хамство. Но и тут партия была начеку. Открывается дверь каюты, а за ней совершается могучий коитус.
- Чем занимаемся?
- Да вот… и…бемся, товарищ капитан третьего ранга.
- Заканчивайте, товарищи. Заканчивайте и освобождайте помещение.
А мне, тайному организатору всего сего безобразия, он говорил:
- На корабле бабы.
- Да что вы, Виктор Анисимович!
- Да, да, и не уговаривайте меня Я же не слепой. Я все знаю. Я не теоретик партийно-политической работы, я практик. Вот, пожалуйста, - подходит к каюте и стучит в нее нашим условным стуком.
Из-за двери:
- Голос!
И зам очень тонко, чтоб не сразу признали:
- Танк блоху не давит!
Открывается дверь, а за ней две голые задницы - одна прилипла к другой, причем нижняя принадлежит прекрасному полу.
- Вот вам пожалуйста! - говорит наш Анисимович, аккуратно притворяя дверь. - Какие вам еще нужны доказательства? Разве что постучать еще куда-нибудь? - стучит.
Оттуда:
- Сколько вас?
- Только раз!
- Вы нам знаки подадите?
- Слушайте, ежели хотите.
- Сымитируйте-ка нам старпома.
- Вот вам хер на полвагона.
После чего дверь открывается. За ней та же голожопая картина. И так мы с ним ходим довольно долго.
Это я, как было отмечено выше, доставил на корабль весь этот злопахучий кордебалет, который мгновенно рассосался по каютам. Когда проходим мимо моей двери, она открывается, и из-за нее высовываются сразу две очаровательные мордашки:
- Сережа, ты еще долго?
- Сейчас, - говорю им и поворачиваюсь к замполиту: - Виктор Анисимович, так я пошел? - после чего в ту же секунду исчезаю за дверью, пока он не очнулся.
Эх, Виктор Анисимович, где вы теперь и кто слушает вашу политинформацию:
- Эх-фиопия, можно сказать, с Сомали горшки-то между собой побили? Побили. Ну а мы, как вы думаете, на чьей стороне? Арифметика проста, товарищи. В Эх-фиопии сколько населения? Правильно - тринадцать мильенов. А в Сомали? Только три. Так что ясно должно быть, на чьей мы стороне. Мы всегда на стороне демократического большинства.
Он любил самолично объявить по корабельной трансляции художественный фильм. Зайдет в рубку, покажет дежурному знаком - мол, ну-ка давай, и тот ему включит радиовещание:
- …и будет демонстрироваться фильм "Двадцать шестого не стрелять!"…
А в этот момент дежурный как раз решает проверить оружие, благо что пересменка, передергивает затвор, совершенно позабыв выдернуть магазин. Спуск - выстрел и всеобщее онемение, потом возня и голос:
- Уже застрелили…
Словом, хороший был корабль. Сколько раз он горел… Он горел, а мы его тушили.
А сколько у нас летунов погибло! Только поговорили, он сел в свой самолетосамокат, разгоняется, срывается с палубы и, так и не набрав высоту, падает в море.
Погружающийся самолет еще виден сквозь толщу воды, а мы на полном ходу на него наваливаемся. Так что не люблю я ничего металлического.
Потом вдовам трудно доказать во всяких там инстанциях, что муж погиб, а не пропал без вести, потому как тела-то не нашли.
А нет тела - пенсии нет. Не оформить по нашим законам пенсии без тела, чтоб их зачали по будильнику.
Так и будет числиться "без вести".
Глупость
Ах, как прекрасна полярная ночь где-нибудь там, на 69-й параллели, когда мороз добавляет в воздух свои истолченные бриллианты, а на небе самый сумасшедший художник - природа - вдруг поведет-поведет невесомой своей кистью, чуть коснувшись небесного края, и уже отринет, отпрянет, потому как чудесные краски сами взметнутся, образуя удивительные вихри, меняющие то скорости, то направление - как это и случается с дуновеньями - и цвета.
А ты стоишь, как осел, запрокинув башку, лишенный начисто собственного тела, то есть веса и дыхания, и думаешь о том, что такое красота, и о том, как она холодна, безразлична к твоей незначительной жизни; и в душе возникает щемящее чувство всеми покинутого, в котором никогда-никогда не разберешься, а потом возникает еще одно чувство - на этот раз радости от того, что живешь, наверное, козлина ты этакая, а потом и задора - а как же еще - хочется прыгать, орать, делать всякие глупости.
Так стоял Сова, и смотрел он в небо, а потом он ощутил в себе вышеотмеченную радость и вышеупомянутое желание пошалить, оглянулся вокруг и увидел там, вдалеке, на дороге, собственную жену.
Она шла домой с сетками.
И Сова немедленно побежал.
Не к жене, конечно.
Он побежал домой, чтоб успеть раньше жены, чтоб успеть устроить ей незначительную веселую глупость, без которой так скучно-тоскливо жить, когда вокруг такая бесчувственная, невозможная красота.
Не зажигая свет, он в шинели вошел в ванную и спрятался там просто за пять минут до прихода жены.
И она вошла. Сперва в дверь, потом в ванную.
А Сова еще в темноте шагнул ей навстречу и сказал: "Ав!"
Она с ним две недели не разговаривала.
Мы с Серегой
- Абсурд - это высшее проявление математики. Собственно, абсурд - это и есть математика со всеми своими проявлениями. Вернее, так: логическая формула может быть описана с помощью уравнения, в котором цифры заменены словами, которые, в свою очередь, очень здорово описываются этими цифрами, которые - на этот раз слова - из-за этих цифр в падежных окончаниях не всегда связаны между собой. Это и есть абсурд. Понятно?
Это Серега. Он у нас философ. Люблю я слушать Серегу. Пять минут - и он что-нибудь да изречет.
Например:
- России не повезло. Она расположена поперек. Меридианов, конечно. А как можно управлять страной, расположенной поперек, когда после Урала все ложатся спать? Ты хочешь ими управлять, а они спят!
А вот еще:
- Никто никогда не соотносил размеры страны и размеры человека. А ведь все имеет значение. Возьмем Голландию и Россию. Если соотнести человека в Голландии и России с размерами страны, становится ясно, во сколько раз у нас человек ценится меньше, чем в Голландии.
Знаете, мне иногда кажется, что мы с Серегой древние греки. Он - учитель, я - ученик. И видится мне, что ходим мы по чудесному саду в сандалиях. Он впереди, я сзади. Он на ходу поворачивается ко мне и говорит, а я записываю все это на навощенной дощечке остро отточенной палочкой.
К примеру, такое:
- Концепт - это множественность, хотя не всякая множественность, тут полезно отметить, - концептуальна.
А я: тра-та-та - записал.
Или:
- В сердцевине каждой монады, видите ли, находятся эти самые сингулярности.
А вокруг цветы и всевозможные фрукты, разбросанные щедрой рукой того самого дарителя, скрытого от нас навсегда; того самого, кто позволяет и допускает и наш лепет, и все эти потуги относительно философии мимолетнейшей из наук, каждое утверждение которой - боже ж ты мой! - не более чем бабочка-турчанка, назначенная позировать. А все потому, что ему- тому дарителю - просто очень-очень хорошо, смешно и светло на душе.
Как подумаешь об этом, так непременно улыбнешься.
- Ты чего? - спросит тогда Серега, а я скажу ему:
- Да просто так…
Итак, Костик
- У меня прыщики на залупе.
Костик. Если он заговорил о своей… э-эм… залупе, то лучше его все-таки выслушать.
- Понимаешь, раньше их никогда не было. А залупа…
По моим наблюдениям, у Костика это самое чувствительное место. У некоторых имеются чувствительные губы, а у Костика…
- …и она болит. Вернее, чешется. Точнее, я думаю, свербит.
Сейчас он опишет нам все свои состояния.
- …и вот еще: она ноет.
Мне кажется, самое время изложить "причины кончины", как говорил наш старпом. "Какие у вашей кончины, - говорил он, имея в виду конец, если хотите, или член, проще говоря, - были причины?.."
- Я лечился вместе с женой…
Ах вот оно что.
- …от возможного заражения ее микрофлорой…
Печально, и все-таки.
- У женщин она не заразная, но…
Мы узнаем много нового.
- но вот в чем проблема… Ну?
- Она становиться агрессивной во время месячных или климактериальных явлений. И в принципе ничего страшного, но эти почесывания.
Да.
- …стоишь и чешешься, чешешься…
Да.
- И самое интересное, никогда раньше не чесалось. Врачи заставили меня съесть антибиотики, и я их жрал, как гиена конину, а меня тошнило, как последнюю блядь.
Ну, это, может быть, слишком.
- Да, да, как последнюю блядь.
Видимо, навязчивый образ.
- Пойду опять в медчасть. Если врач ничего не придумает, воткну ему все его тюбики в жопу. У меня же ничего не было. Но меня заставили. Говорят, если жена лечится, то вам обязательно надо принять курс. Принял, сука, курс и теперь вот чешусь. Хорошо еще, что член не отвалился.
Да, я полагаю.
- А что ты думаешь? Я иногда заглядываю в трусы с надеждой, поскольку кажется, что там что-то физически отделяется. Думаю, не может быть, чтоб отвалился. Так однажды физически ощутил, что даже перестал чесаться. Пойду посмотрю, что он скажет.
(Врач, наверное.)
- Слушай, хорошо, что ты меня выслушал с пониманием. А то нашим только скажи, они тут же ржать начнут, и никакого толку. Схожу, и если только доктор ничего не придумает…
Костик уходит.
Мне кажется, доктор что-нибудь придумает.
А то ведь он ему точно воткнет.
Все тюбики в жопу.
Это у нас запросто.
Юра
- Как ты думаешь, я - интересный мужчина?
Видите ли, Юра у нас зануда.
- Она мне сказала, что я - интересный мужчина. И я теперь не знаю. Надо с кем-то посоветоваться…
Мы с ним стоим на построении, и мне от него, видимо, не отвертеться.
- А ты как считаешь?
- Что?
- Я - интересный мужчина?
Длительное молчание по стойке "смирно" может означать только одно.
- Нет, ты не увиливай. Если я - неинтересный мужчина, ты так и скажи.
- Ой, бля…
- Что?
- Юра, сейчас восемь утра. Подъем флага, можно сказать, нашей Родины…
- Значит, по-твоему, я - неинтересный мужчина…
- Юра…
- Нет, конечно, некоторым совершенно насрать на то, что говорят их друзьям женщины, потому что им-то женщины говорят совсем другое, а может, вообще не говорят, а делают то, что и следовало доказать. А когда у человека проблемы, и он к ним обращается, то можно обращаться с ним, как с последней… или можно вот так по-хамски надуться, как индюк…
- Юра…
- Ну ты что, не можешь сказать, интересный я мужчина или нет?
- Я могу, конечно, сказать.
- Ну?..
- Но сквозь зубы.
- Почему?
- Потому что ты, сука, стоишь во второй шеренге, а я - в первой. На тебя вчера смотрела женщина, а на меня сейчас смотрит старпом…
- Ну ладно, хорошо… Я, конечно, не могу требовать от друга ничего такого, но сказать-то он может…
- Что?
- Я же говорю… Она мне сказала… И я теперь не знаю… Ты мне должен посоветовать… Как это расценивать… Это как предложение? Как ты считаешь?..
- Что?
- Да еб-т… ты мне можешь ответить на простой вопрос? Я же ничего сверхъестественного не спрашиваю! Я всего лишь желаю узнать, интересный я мужчина или нет!
- Да! Да!.. Розы в стволе, три морковки внутрь Вовке, пончики сверху - девочки снизу! Ты - интересный мужчина! И будь я бабой, ты бы у меня так просто не отвертелся. Я бы взял тебя за уши и так бы тебя оттрахал! Так бы оттрахал, что ты бы у меня плакал и просил еще.
После непродолжительного молчания:
- Ты что, обиделся?
- Нет…
Опять Костик
- …Оказывается, после всех этих антибиотиков, что я наглотался, у меня микрофлора на залупе уничтожена вся!
- Не понял.
- Видишь ли, она живет на тебе не только там, но и всюду, и не дает размножаться чужеродной микрофлоре.
А-а…
- И ты находишься с ней в мирном сосуществовании.
Ясно. Это он о прыщах. Трудно, знаете ли, от того многообразия, что нас всех здесь окружает, сразу же перейти к чьим-то почесываниям.
- А если микрофлора убита…
Потрясающе…
- … то ее место занимает чужеродная…
Не знаю, что и сказать.
- …Она-то и чешется!..
Открытие. Я считаю, что это открытие.
- И если вчера у тебя чесалась залупа…
М-да.
- …то завтра будет чесаться все остальное.
Интересно, к чему бы мне все это применить.
- Он мне говорит, что нужно лечить всех моих женщин.
Речь, скорее всего, идет о внутреннем голосе.
- Да нет же! Это мне врач сказал. Ты что, совсем ничего не помнишь? Я пришел к нему, как ты понимаешь, с тем чтоб воткнуть ему все его тюбики в жопу, а он мне все объяснил.
Мы удивлены и ошарашены.
- И теперь нужно лечить всех.
Я думаю, да.