- Не кто иной, как вы, мисс Редди, рекомендовали этот пакет, - рявкает Эбелхаммер, разъяренный американский тайфун, бушующий в нью-йоркском небоскребе. - И что вы теперь намерены предпринять? Вы меня слышите, мисс Редди?
Грубо выдернутые из привычной дремы, две коровы тянут морды к накидке, которую я позаимствовала у свекрови. Пусть мир перевернется, но я не позволю наикрупнейшему из своих клиентов узнать, что во время разговора с ним меня облизывают коровы.
- Прежде всего, мистер Эбелхаммер, постараемся сохранить спокойствие, сэр. Мне понадобится несколько дней на изучение ситуации, и, разумеется, я немедленно переговорю с нашим аналитиком по Японии. Рой, как вам наверняка известно, считается лучшим специалистом в своей области. (Вранье. Аналитик по Японии, этот законченный раздолбай, трахается сейчас в Дубай со стриптизершей, которую подцепил в каких-то трущобах. Шансов вытащить его из койки - ноль целых ноль десятых.) В ближайшее время я перезвоню вам и изложу план действий.
Звонкий, как кафедральный колокол, голос моей свекрови плывет над лугом прямиком в ледяное заокеанское молчание Эбелхаммера:
- Уж эти мне американцы! Никакого уважения к традициям.
19.35
Вернувшись домой, оттираю следы коровьих лепешек с брючек Эмили. Нежно-сиреневых, ажурной вязки. Пола, похоже, собирала ребенка на каникулы во Флориду, а не в Йоркшир. Надо было заглянуть в чемодан перед отъездом. Возникнув в кладовке, Шерил морщит носик. Ее мальчишки гуляли в коричневой болонье.
- Очень практично, Кейт. Рекомендую.
02.35
Над нашей кроватью склонилась темная фигура. Сажусь, нащупываю выключатель. Доналд?
- Катарина, на проводе мистер Хокусаи из Токио. Требует тебя. Ты не могла бы подойти к телефону в кабинете?
Голос свекра пугающе ровен - Доналд, похоже, усилием воли сдерживает все, что по справедливости должен высказать мне. Пока я в одной рубашке сонно тащусь мимо него к двери, его седые брови ползут вверх. Ловлю свое отражение в зеркале: ночной рубашки на мне нет. Я заснула в своем новом французском белье.
03.57
Эмили плохо. Скорее всего, перевозбудилась - переела шоколада плюс непривычно большая порция мамочки. Завершив разговор с японской каучуковой компанией, я ползу обратно под одеяло к мирно похрапывающему Ричарду, и тут в соседней комнате раздается такой вой, будто зверю приснился страшный сон. Эмили сидит на кровати, прижав ладошку к левому уху. Рвота повсюду: на ее ночной рубашке, на ее покрывале - боже, боже, покрывало Барбары! - на одеяльце, овечке и бегемотихе в балетной пачке, даже в волосах. В глазах застыли мольба и ужас: самое страшное для Эмили - потеря собственного достоинства.
- Меня тошнит, мамочка! Не хочу, чтобы тошнило, - стонет она.
Я несу ее в ванную и держу над раковиной, как когда-то делала моя мама. Ощущаю ладонью влажный жар ее лба, чувствую, как напрягается в спазмах и расслабляется животик. Когда мучения Эмили заканчиваются, мы долго сидим вместе в теплой воде, и я выбираю клюковки из ее волос.
Эмили в чистой рубашке и на чистом белье уже снова дремлет, а я как могу очищаю покрывало от остатков русского салата, замачиваю в ванне, потом устраиваюсь на полу рядом с дочерью и подсчитываю убытки нашей компании, если раздраконенный Эбелхаммер откажется от услуг "ЭМФ". Двести миллионов, и ни баксом меньше. Головы полетят во все стороны. А моя собственная голова, между прочим, даже у парикмахера не успела побывать. Все времени не хватает. Вчера Эмили преподнесла мне в подарок мой портрет.
- Какая красивая коричневая шляпка у мамочки! - восхитилась я.
- Вот глупая! Это же волосы. Наверху они коричневые, а внизу желтые.
С удивлением чувствую, как по-детски крупные слезы обжигают щеки.
08.51
Всплываю с ощущением ныряльщика в кандалах. Эмили еще спит. Трогаю лоб: гораздо лучше, жара почти нет. На кухне тонкогубая, каменнолицая Барбара стреляет глазами в часы.
- Надеюсь, ты не сочтешь, что я лезу не в свое дело, Катарина, если я посоветую тебе заглядывать в зеркало прежде, чем выйти из спальни. Что подумает Ричард? Нельзя пренебрегать своей внешностью. Мужчины этого не прощают.
Объясняю, что полночи возилась с Эмили и практически не сомкнула глаз. Взгляд Барбары останавливается на мне, тот самый бесстрастный, оценивающий взгляд, которым будущая свекровь сверлила меня при первом знакомстве. Так фермеры смотрят на телок, прикидывая степень породистости и предполагаемые надои.
- Ты и в лучшие дни тускловата, дорогая, - жизнерадостно сообщает Барбара, - но капелька румян творит чудеса. "Пожар осени" от Хелены Рубинштейн - выше всяких похвал. Чашечку чаю?
За праздничным столом я назвала себя основным кормильцем в семье. Ей-богу, не хотела. Само вырвалось. Речь зашла о новогодних желаниях, и Доналд, мой тактичный, но прямолинейный свекор, высказал пожелание, чтобы Катарина в наступающем году поменьше работала. Очень мило, галантно и, я бы даже сказала, трогательно с его стороны. Все испортила невестка, добавив с презрительным фырканьем:
- Точно. Может, к концу года дети начнут ее узнавать.
У-у-уф. Последний бокал вина был явно лишним для Шерил, и от меня требовалось одно - быть выше пьяных колкостей. Но после трех дней сплошного унижения я не способна даже на такую малость. Тогда-то и произошла катастрофа. Тогда-то я и открыла рот, чтобы произнести:
- Будучи основным кормильцем в семье…
И все. При виде ошарашенных лиц родственников я предпочла захлопнуть рот, и фраза угасла, как звук охотничьего рожка.
Доналд подтолкнул очки к переносице и набил рот пастернаком, который - я точно знаю - терпеть не может. Ладонь Барбары легла на горло, скрывая багровое пятно, расползающееся по коже. С тем же эффектом я могла бы признаться в замене грудей силиконовыми имплантантами или в принадлежности к сексуальному меньшинству.
Рич тем временем прилагал героические усилия, чтобы свести катастрофические последствия к минимуму. Сделав вид, что я назвала себя всего лишь "кормилицей семьи", он усердно затыкал родне рты этой клейстерообразной брехней.
- Твоя ошибка в том, Кейт, - прокомментировал он чуть позже, сидя на кровати, пока я собирала чемодан для внеплановой поездки в Лондон, - что, выложив людям полную информацию, ты ждешь, что они согласятся с твоими выводами. А людям твоя информация не нужна. Многие из них - особенно родители - боятся всего нового и не видят в нем пользы. Родители не хотят знать, что ты зарабатываешь больше меня. Моего отца, например, сама мысль о такой возможности приводит в ужас.
- А тебя?
Ричард опускает взгляд на свои ботинки:
- Если честно, мне тоже здорово не по себе.
27 декабря, 13.06
В лондонском поезде авария с отоплением. Окна пустого купе в толстом слое инея, еду как будто в гигантском мятном леденце. Решив согреться, выстаиваю очередь в буфете. Коллеги по несчастью, такие же рождественские парии, все как один жаждут алкоголя. То ли семей у бедолаг нет, то ли сбежали от многочисленной родни, но они одиноки и топят праздник в вине.
Беру четыре мини-бутылочки: виски, две содовой и "Тиа Мария". Едва успев вернуться на свое место, слышу трезвон мобильника в сумке. На дисплее номер Рода Тэска. Прежде чем нажать кнопку ответа, отставляю руку с телефоном на безопасное от уха расстояние.
- Я жду объяснений! Какого хрена мы купили кучу дерьма у япошек, которые клепают долбаные матрацы, на которых, черт побери, дохнут сопляки?! Твою мать, Кэти! Слышишь, нет?
Отвечаю, что мечтаю услышать, но связь отвратительная и вообще поезд входит в туннель. Пока я смешиваю вторую порцию содовой с виски, на ум приходит интересная мысль: а не потому ли я и заполучила "Сэлинджер" в клиенты, что кто-то разнюхал о надвигающейся катастрофе с "Токи Раббер" и ловко перебросил проблему на мои плечи? До чего же ты наивная дурочка, Кейт.
Через несколько секунд Род перезванивает, чтобы устроить конференц-связь с великим и ужасным Эбелхаммером.
Бубня клиенту положенные заверения в успехе нашего предприятия, я смотрю, как слова превращаются в облачка пара и плывут к потолку, протягиваю руку в перчатке к окну и царапаю на обледеневшем стекле: РИЧ.
- Надеетесь на выигрыш в лотерее, дорогая? - замечает официант, зашедший за моей пустой тарой.
- Что? А-а! Нет, деньги тут ни при чем. Рич это мой муж.
НЕ ЗАБЫТЬ!!!
Новогодние обеты:
Найти равновесие между семьей и работой, дальше так жить нельзя. Подниматься на час раньше, чтобы все успевать. Проводить больше времени с детьми. Научиться быть с детьми самой собой. Не принимать Ричарда как должное! Больше общаться с ним - совместные ужины по воскресеньям и т.д. Придумать себе хобби для отвлечения от работы. Выучить итальянский? Вспомнить, что живу в столице - выбираться на выставки, в музеи, в "Тейт" и т.д. Не манкировать антистрессовой терапией. Завести наконец альбом для детских рисунков, как положено настоящей матери. Постараться вернуться в десятый размер. Личный тренер? Обзвонить друзей, если они меня еще помнят. Женьшень, постная рыба, ничего мучного. Секс? Новая посудомоечная машина. "Пожар осени" от Хелены Рубинштейн.
6
Суд по делам материнства
В зале повисла напряженная, церковная тишина. Стены обиты дубовыми панелями. На скамье подсудимых - блондинка между тридцатью и сорока, в белой ночной сорочке и просвечивающим из-под нее красным бюстгальтером. Вид у нее усталый, но решительный. Поднявшись перед судом присяжных, она наклоняет голову, как взявшая след гончая. Но время от времени женщина машинально потирает за правым ухом, и тогда вы догадываетесь, что она на грани слез.
- Катарина Редди, - громовым голосом произносит председатель, - сегодня вы предстали перед судом по делам материнства по обвинению в том, что, будучи работающей матерью, компенсируете отсутствие заботы о детях материальными благами. Признаете ли вы себя виновной?
- Не виновна, ваша честь.
Прокурор подпрыгивает со своего места:
- Будьте любезны сообщить суду, миссис Шетток - таково, полагаю, ваше настоящее имя, - будьте любезны сообщить суду, что вы подарили на Рождество своим детям Эмили и Бену.
- Ну, я… точно не помню.
- Она не помнит! - фыркает прокурор. - Однако вы не станете отрицать, что потратили на подарки около четырехсот фунтов стерлингов?
- Я не уверена…
- На подарки для двух маленьких детей, миссис Шетток. Четыре. Сотни. Ф-фунтов. Стерлингов-в. Полагаю, вы не станете отрицать и тот факт, что, пообещав Эмили от имени Санта-Клауса что-то одно - либо велосипед для Барби, либо кукольный домик, либо хомячка в клетке со съемной поилкой, вы в конце концов купили ей все три вышеупомянутых подарка плюс пупса Бини, на которого она засмотрелась во время кратковременной остановки на заправочной станции близ Нью-арка?
- Все верно, но я ведь сначала купила кукольный домик, а потом Эмили написала Санте, что хочет хомячка…
- Правда ли, что когда ваша свекровь, миссис Шетток, спросила у вас, любит ли Эмили брокколи, вы сказали, что очень любит, в то время как на тот момент ответа не знали?
- Да, но не могла же я заявить матери своего мужа, что не знаю, любит моя дочь брокколи или нет.
- Почему не могли?
- Потому что матери знают такие вещи.
- Громче! - требует судья.
- Я сказала, что матери знают вкусы своих детей.
- А вы не знаете?
У подсудимой сводит спазмом горло, она сглатывает, но слюны нет, нёбо словно облеплено тонким наждаком. Если бы меня заставили проглотить собственный язык, думает женщина, ощущение было бы таким же. Когда она вновь открывает рот, голос звучит едва слышно:
- Бывает, я действительно не знаю, что любят мои дети. Их вкусы меняются каждый день, если не каждый час. Помню, Бен терпеть не мог рыбу, а потом вдруг… Видите ли, я не успеваю следить за тем, как они меняются. Но Барбаре я этого сказать не могла: она решила бы, что я плохая мать.
Прокурор поворачивается к судье, на его длинном бледном лице кривая ухмылка.
- Я прошу суд отметить, что подсудимая скорее солжет, чем поставит себя в неловкое положение.
Женщина отчаянно мотает головой.
- Нет, нет, нет! - с мольбой обращается она к судье. - Это нечестно. Дело не в неловкости, нет! Мне трудно описать это чувство. Оно похоже на стыд, глубокий, животный стыд. Послушайте, я точно знаю, что Ричард - это мой муж, - Ричард представления не имеет, любит Эмили брокколи или нет, но для отца это нормально. А матери не знать что-то о своих детях - противоестественно…
- Именно, - говорит судья и царапает в блокноте слова "противоестественно" и "мать".
- Уверяю вас, - быстро добавляет женщина, явно опасаясь, что и так сказала слишком много, - уверяю вас, что я не хочу избаловать своих детей.
И она умолкает. Задумывается.
Она хочет избаловать детей. Хочет больше всего на свете. Ей необходимо знать, что хотя бы в малости она возмещает им свое отсутствие. Она мечтает, чтобы Эмили и Бен имели все, чего была лишена их мама. Но об этом не скажешь судье, присяжным, прокурору. Им не понять, каково первоклашке в первый школьный день оказаться единственным ребенком в одежде не того оттенка, потому что твой мышиный комплект мама купила в соседнем универмаге, а на всех остальных - серебристая форма из "Уайетт и Мур". Женщина видит, что ее обвинителям неведомо ощущение нищеты.
Но опыт подсказывает, что мужчины должны оценить разумный подход. Прочистив горло, она произносит по возможности ровным, бесстрастным тоном:
- Какой смысл так много работать, если не можешь купить своим детям то, что приносит им радость?
Судья бросает на нее взгляд поверх полукружий линз:
- Миссис Шетток, мы не намерены вдаваться в философские дискуссии.
- А может, и стоило бы, - возражает женщина, безжалостно расчесывая кожу за правым ухом. - Понятие хорошей матери включает в себя куда больше, чем глубокие познания в области детских овощных предпочтений.
- Тишина! - гаркает председатель. - Тишина в суде! Вызываю Ричарда Шеттока.
Только не это! Боже, пожалуйста, не дай им вызвать Ричарда. Не станет же Ричард свидетельствовать против меня? Ведь не станет, нет?
Часть вторая
1
С Новым годом!
Понедельник, 05.57
- И-и-и-и-и открылись, и-и-и-и-и закрылись. Ра-аз - открылись, два - закрылись.
Я стою посреди гостиной, ноги врозь, руки над головой. В каждой руке по мягкому мячу - такое ощущение, будто держишь голову гигантского осьминога. Мне велено описывать руками круги в воздухе, ни в коем случае не роняя мячей.
Приказ отдан чудаковатой оптимистичной особой лет пятидесяти, с булыжником горного хрусталя на шее. В свободное время эта оригиналка, должно быть, устраивает шествия в защиту тех тварей, которых нормальные люди с удовольствием передавили бы, - крыс, летучих мышей, скунсов. Фэй - мой персональный тренер, призванный помочь в осуществлении новогодней программы физического развития и релаксации. Тренершу мне прислали из "Академии здоровья и фитнеса". Удовольствие не из дешевых, но я рассчитываю сэкономить на одежде, вернувшись в свои добеременные формы. В любом случае занятия с Фэй обойдутся дешевле, чем абонемент в фитнес-зал, на который мне вряд ли удастся выкроить время.
- Единственное упражнение, на которое тебя хватает, Кейт, - это поднятие визитницы со стопкой членских карточек всех лондонских центров здоровья, - замечает Ричард.
Нечестно. Нечестно, но справедливо. Заплыв в бассейне последнего из центров, которые я осчастливила своим членством, совершенный в перерыве между деловым ланчем с клиентом и совещанием с начальством, обошелся мне - навскидку - в сорок семь с половиной фунтов за сто метров.
Признаться, я ожидала увидеть Синди Кроу-форд в розовой лайкре, а мне подсунули Айседору Дункан в зеленом балахоне. Потрепанный жизнью эльф, мой персональный тренер облачена в двойную пелерину, я такую прежде видела лишь в фильмах про Шерлока Холмса.
- Зовут Фэй, - лаконично сообщил эльф, и из необъятной сумки - двойника той, в которой Мэри Поппинс носила свою вешалку для шляп, - на свет божий явились "шары Чи".
Медленное, нудное вращение "шаров Чи" - не совсем то, что я замыслила в качестве физического самосовершенствования. Осторожно интересуюсь, нельзя ли поскорее заняться проблемными зонами.
- Понимаете, после кесарева у меня остался валик на животе. Никак не могу с ним справиться.
Исполненная презрения, точно борзая на бегах овчарок, Фэй вздрагивает от вмешательства в творческий процесс.
- Я работаю с человеком в целом, Катя. Можно называть вас Катей? Только после того как мы освободим мозг, можно перейти к телу, постепенно приспосабливая разные его части друг к другу, пока не научим их вести мирный диалог.
- Видите ли, - пытаюсь объяснить я по возможности мирно, - у меня туго со временем. Если вы научите мышцы живота хотя бы "здрасьте" мне по утрам говорить, это будет здорово.
- Вам незачем объяснять, что вы крайне занятой человек, Катя. Я это сразу поняла, только увидев вашу голову. У вас невероятно тяжелая голова. Бедная, бедная голова. А мышцы шеи?! Шире круги! Свободнее! Свободнее! Они с трудом держат голову, что в свою очередь рождает поистине невыносимое напряжение в поясничной области.
С чего я взяла, что за свои деньги получу удовольствие? Через тридцать минут мне кажется, что следующую встречу придется назначать спецу по бальзамированию. Фэй тем временем, уложив меня ничком на пол, предлагает вообразить, что я отдыхаю в гамаке. Воображению мешают досужие мысли о шпионах и предателях, из которых персональный палач за двадцать пять фунтов в час пытками вытягивает все их секреты. Если верить Фэй, это упражнение поможет "перегруппировать позвоночник", самый жалкий позвоночник из всех, с которыми ей приходилось работать.
- Отлично, Катя, отлично. Превосходно! - радуется она. - А теперь медленно заводим руки за голову и повторяем за мной. Борьба-а-а не доводит до добра-а-а. Борьба-а не доводит до добра-а.
07.01
Фэй отбывает. Поистине невыносимое напряжение немедленно охватывает поясничную и все прочие области. Я угощаюсь глубокой тарелкой хлопьев с медом и орехами: тренировка и диета несовместимы. Приткнувшись за кухонным столом, вдруг настораживаюсь от незнакомого звука - скрежещущего, шипящего, бьющего по нервам. Откуда?.. Господи, да это же… тишина. Полное отсутствие звуков - вот что давит на уши. Еще пять минут, целых пять минут я впитываю в себя тишину, прежде чем кухня наполняется утренними воплями Эмили и Бена.