- Сынок! Принеси еще один джин, - попросила Настя. - Может, в последний раз гуляю. Будильник меня уволит первой.
- А кто такой Будильник?
- Первый, он же главный заместитель Ивана. Это он выразил тебе сочувствие. Я его ненавижу.
- А мне он понравился.
- А ты заметила, как он на тебя смотрел?
- Как?
- А никак. Как на табуретку. Такие на учительницах не женятся.
- И зря. Многое теряют. А почему он Будильник? Он всех будит?
- Потому что он точен, как будильник. Он не человек. Он механизм. У него все по расписанию. Понедельник - теннис и сауна. Вторник и среда - театр или Консерватория. Четверг - библиотека.
- Он и читает? - вставила я.
- Он пишет диссертацию. Пятница - ночной клуб. Субботу и воскресенье он проводит за городом, но никто не знает где и с кем. Он меня ненавидит.
- За что?
Бармен принес джин с тоником. Я попросила бутерброды. Бармен принес с осетриной. Я считала быстро - на кофе у меня денег уже не оставалось.
- За что? - повторила я.
- Потому что я когда-то спала с Иваном, потому что я с Иваном на "ты", потому что, прежде чем принять решение, Иван советуется со мной.
- И поступает, как советуете вы? - спросила я.
- Да.
- Тогда посоветуйте, чтобы отец уволил Будильника, и никаких проблем.
Настя внимательно посмотрела на меня. Я ей улыбнулась. Я всегда улыбаюсь, когда говорю гадости.
- А ты, наверное, сучонка? - предположила Настя после небольшой паузы.
- Конечно, - согласилась я. - Но немного. А вы?
- Когда-то я была большой сукой…
Меня заносило, я этого совсем не хотела, Настя мне нравилась, и я ей об этом сказала:
- А вы мне понравились.
- Не скажу, что я от тебя в восторге, - ответила Настя, - но дело с тобою, наверное, можно иметь. Ты не такая уж мышка, как показалось вначале.
- Это вы об одежде?
- И об одежде тоже.
- Учительницы, как разведчики, не должны выделяться, иначе ученики будут не слушать тебя, а разглядывать. От меня очень пахнет алкоголем?
Настя открыла сумочку, достала коробочку и вытряхнула из нее небольшую пастилку.
- Пососи. Отбивает запах. Держу для ГАИ.
- А вы за рулем?
- Всегда, - ответила Настя.
- Сейчас, может быть, не стоит садиться за руль? - предположила я.
- Два джина - это меньше моей нормы. Я не сажусь за руль после пяти.
Я достала кошелек и начала отсчитывать половину.
- В следующий раз заплатишь, - сказала Настя.
- Следующего раза может и не быть.
- Будет. И не один.
Мы вышли из прохладного бара в уже нагретые московские улицы. Я дошла с Настей до ее "девятки". Она села, вставила ключ в замок зажигания, тронулась с места, посигналила мне, перестроилась во второй, потом в третий ряд. На все это ей потребовалось не больше семи секунд.
Я вернулась в институт Склифосовского, но попасть к отцу мне не удалось. Так всегда бывает, когда я выпиваю. Вначале я энергична и даже нахальна, потом наступает апатия, хочется спать, и я теряю кураж. Можно было, конечно, подождать, когда заступит вечерняя смена, но ждать придется часов пять, и я решила вернуться домой. Я обещала Нугзару, что приду на переговоры.
Нугзар, пятидесятилетний грузин, уже больше тридцати лет жил в Москве, был женат на русской, но сохранил вкусы мальчика с проспекта Руставели в Тбилиси. Он носил кепки, которые были шире общепринятых, по-прежнему любил яркие галстуки и лаковые ботинки.
Он меня встретил во дворе многоэтажного дома, в котором снимал подвал для хранения овощей, хотя обычно овощи привозили на грузовиках и сразу распределяли по точкам, по маленьким муниципальным рынкам, палаткам у станций метро. Скоропортящийся товар надо было продавать как можно быстрее.
- Нугзар, - сказала я, - у меня отец попал в автомобильную аварию. Сейчас в реанимации. Раньше чем через неделю я не смогу выйти на работу.
- Отец - это святое. - Нугзар вздохнул. - Придется взять шалаву.
Шалавами Нугзар называл женщин, которые жили за счет кавказцев. Они сдавали им квартиры, спали с ними и торговали их товаром, обсчитывая покупателей, сбивая весы.
Покупатели жаловались. Общество потребителей устраивало контрольные закупки, выписывали штрафы. Приходилось еще снабжать овощами милицию, особенно муниципальную, потому что, при всех правильно оформленных документах и оплаченных налогах, они могли придраться к чему угодно. На разбирательство уходило время, овощи гнили, Нугзар давно подсчитал, что выгоднее давать взятки, чем ссориться с представителями власти.
В прошлом году в первый же день моей торговли подъехала машина муниципалов, из нее вышли двое здоровых, уже ожиревших парней с автоматами, в полувоенной-полуспортивной форме. Они ничего не требовали, ни к кому не придирались, просто шли вдоль рядов торговцев. И Ахмет, в обязанности которого входили контакты с властями и разбирательства с обиженными покупателями, быстро обошел нас, набил два огромных целлофановых пакета огурцами, помидорами, горячим лавашом, маринованным луком и погрузил их в багажник милицейской машины. Муниципалы уехали, но за день приезжали еще две патрульные милицейские группы. Все эти поборы увеличивали стоимость продуктов.
Вечером я позвонила в Управление муниципальной милиции отцу одного из своих учеников, рассказала о посетителях и назвала ему номер милицейской машины. Я знала о традиционном антагонизме между обычной милицией и муниципальной. Муниципалы больше получали и меньше работали. Милицию традиционно презирало КГБ, нынешнее ФСБ - Федеральная служба безопасности, сотрудники которой не брали взяток, во всяком случае не мелочились, как в районных отделениях милиции.
- Куда мне обратиться, - спросила я, - в ФСБ или в Управление по организованной преступности?
- Никуда не надо обращаться. Я разберусь.
И муниципалы перестали делать поборы возле универсама. Но Нугзар предупредил меня:
- Спасибо, но не надо больше. Теперь с других берут больше. Они на меня держат обиду, хотят, чтобы я тебя уволил.
- Это совет глупых людей, - сказала я Нугзару.
- Они не глупые, они опасные, - возразил Нугзар.
- Глупые! - не согласилась я. - Умный, прежде чем взять на работу или уволить, все узнает о человеке. Если меня уволить, вреда будет еще больше.
- Почему?
- Пусть они сходят в школу и все про меня узнают.
Я знала, что обо мне скажут в школе: она тихая, но не гнется, лучше с нею не связываться. Я вошла в конфликт с директором школы, он больше занимался коммерцией, чем процессом обучения. Директор не заключил со мною контракта, я подала в суд. Директора уволили, а я осталась.
Через несколько дней Нугзар подошел ко мне с предложением:
- Эти неглупые люди все про тебя узнали и предлагают, чтобы ты заняла место Ахмета. У весов стоять не будешь, а получать будешь в десять раз больше.
- Спасибо, но я временный работник. Я через два месяца уйду, а Ахмет работает круглый год.
- И ты работай. Будешь получать в двадцать раз больше, чем учительница. Сейчас и профессора торгуют.
Я добилась своего: с меня не стали брать поборов, и я могла торговать, не обвешивая и не обсчитывая.
- Я тебя буду ждать, - сказал Нугзар, - а шалаву возьму временно.
Я поблагодарила Нугзара еще раз и поехала в госпиталь Бурденко, где, по моим расчетам, Гузман уже должен был закончить операцию.
Гузман пил чай в своем кабинете. Он налил мне чаю в чашку из тонкого фарфора, хорошего английского чая с бергамотом.
- Как мать? - спросил он.
- Здорова.
- Агрессивна по-прежнему?
- По-прежнему.
- Русские женщины хороши в обороне - не сдаются и не предают. Но они так привыкли защищаться, что, когда наступит мирное время, не могут перестроиться.
- Илья Моисеевич, но ведь у вас жена тоже русская.
- Но моя жена из великих русских женщин!
- А вы знаете, как бы она повела себя, узнав о вашей измене?
- Знаю, - сказал Гузман. - Лет десять назад у меня был роман, небольшой, на полгода, так она мне только недавно сказала, что знала о нем.
- Знала десять лет и не проговорилась?
- Да.
- Тогда она действительно великая женщина.
- Конечно. Я ее так и зову: Евдокия Великая.
- А что с отцом? - перевела я разговор, заметив, что Гузман посмотрел на часы.
- Травма позвоночника, не опасная. Я не исключаю, что мосле несложной операции он встанет на ноги. Но сегодня ему сделали томографию мозга и обнаружили опухоль. Я вначале думал, что врачи ошибаются, он проходил у меня через томограф полгода назад. Поехал, посмотрел сам. Опухоль есть. Перед этой катастрофой он три месяца провел в Бразилии, процесс, вероятно, только начался, солнце могло активизировать его: он же никогда не прикрывает голову. Если это злокачественная, то последствия могут быть самые разные.
- Какие?
- Иногда одной операцией не обходимся. Бывают и две, и три, и пять. А сердце у него… Ты же знаешь, у него был инфаркт.
Об инфаркте я ничего не знала.
- Так что, если ты собираешься ехать отдыхать, лучше тебе все отложить. Может, придется выхаживать.
- Операцию будете делать вы?
- Обычно хирурги стараются не оперировать родственников и друзей. Посмотрим. Я знаю только одно: Иван надолго вываливается из тележки.
- Он знает об этом?
- Да. Я ему сказал.
- А что он?
- Ничего. Попросил сигарету.
- Я бы тоже закурила.
Это была уже пятая сигарета за день. Мы с Гузманом выкурили по сигарете.
- Не затягивайся, когда куришь, - порекомендовал Гузман. - Это называется быстрое курение, которое наносит удар по сосудам сердца и мозга. Курить, как и жевать, надо медленно, получая удовольствие и не нанося вреда.
Ни Анюты, ни матери дома не оказалось. Я приняла душ и проспала до ужина. Мать явно хотела что-то сообщить, ожидая вопроса, как у нее прошел день. Она любила рассказывать с подробностями. Я не спрашивала. Наконец она не выдержала и сказала:
- Я взяла билеты, выезжаем через три дня.
Сама виновата. Могла сказать ей, что не еду с ними, раньше. Теперь, пока не будет сдан мой билет, я двое суток буду выслушивать упреки. И все-таки надо начинать этот неизбежный разговор.
- Извини, я задержусь на неделю.
- Я бы тоже задержалась, - тут же включилась Анюта. - И вообще, мне ваша деревня вот так настоебенила.
Мать отложила вилку.
- Что за выражение? Это же подзаборный мат!..
- Подзаборного не бывает. Пишут только на заборах, - возразила Анюта.
- Ты что, не понимаешь, что сказала плохое слово? - спросила мать.
- Слова - это только слова. Они не могут быть ни хорошими, ни плохими.
От кого она эту формулировку могла услышать? Мать молчала, не находя нужного слова. Значит, сейчас эту дискуссию о хороших и плохих словах перекинет на меня. Так и случилось.
- Может быть, ты объяснишь ей, какие слова можно говорить девушке, а какие нельзя? - предложила мне мать.
- Только вначале уточни, - улыбаясь, попросила Анюта, - я еще девочка или уже девушка? Или я нимфетка?
- Ты прочла "Лолиту" Набокова? - спросила я.
- Еще в прошлом году, - ответила Анюта. - Но меня ждут подруги во дворе. Можно мы с тобой хорошие и нехорошие слова обсудим перед сном? И по "Лолите" у меня к тебе будут вопросы. Я надеюсь, ты на них мне ответишь.
- Постараюсь. Ладно, иди гуляй.
- Ты запускаешь дочь, - предупредила меня мать, когда Анюта вышла.
Я промолчала, потому что знала, что все равно я получу следующий и главный для матери на сегодня вопрос:
- Так почему же ты не можешь выехать с нами вместе?
- Я устроилась на временную работу. Через месяц я приеду.
- Какая же это работа? Опять торговать овощами?
- Да, опять. Другим способом я деньги заработать не могу.
- Твою прошлогоднюю торговлю полгода вся поликлиника обсуждала.
- Мне плевать, что обсуждает поликлиника.
- А мне не плевать.
- Ты знаешь, какие траты нам предстоят осенью? И может быть, ты знаешь, как эти деньги заработать другим способом?
- Да не будешь ты торговать, ты будешь ему носить бульон.
- Вряд ли. Он, наверное, умрет.
- Ничего с ним не будет. Как ты могла пойти к нему? Ты забыла, что он нас бросил?
- Насколько я помню, это ты его выгнала!
- Да, выгнала! - гордо подтвердила мать. - Он стал спать с собственной секретаршей. Какая пошлость!
- Мать, а ты никогда не задумывалась, почему мужчина уходит от одной женщины к другой?
У меня была фора: Милёхин от меня не уходил, я сама подала на развод.
- И почему же? - спросила мать.
- Потому что он из двух зануд выбирает меньшую. Я пошла спать. Мне завтра рано вставать.
По тишине на кухне я поняла, что мать плачет. Можно было обойтись и без последней плюхи. Но надоело.
Утром я выехала с теми, кто рабочий день начинает с восьми утра, чтобы попасть в палату отца хотя бы за час до прихода врачей. К тому же я подготовилась: у матери сохранился зеленый халат операционной сестры и такие же брюки. Вчера я заметила, что в институте больше зеленых, чем белых халатов.
Я переоделась и оставила свои вещи под лестницей, надеясь, что вряд ли кто сюда заглянет, пока я буду в палате у отца.
Конечно, мой операционный наряд был мешковат, но никто не обращал на меня внимания. Я зашла в палату отца и увидела Настю и очень высокого молодого мужчину, оба были в белых халатах.
Отец и Настя переглянулись. Отец попытался улыбнуться, но у него не очень получилось. Подклеенный угол рта мешал. Судя по наклейкам, его лицо было зашито еще в пяти местах.
- Спасибо, что приехала. Настя мне рассказала. У тебя сейчас каникулы?
- Да.
- Ты не хотела бы поработать? Ты, кажется, на прошлых каникулах работала?
- Да. Я уже договорилась и на этот раз.
- У меня к тебе есть другое предложение.
Высокий мужчина сделал плавное движение рукой сверху вниз, почти дирижерский жест.
- Это Малый Иван, - представила его Настя.
Я протянула ему руку и встала. Мужчина оказался очень высоким. Я могла пройти у него подмышкой.
- Не очень уж и малый, - сказала я.
- Он тоже Иван Кириллович, поэтому, чтобы не путать, твой отец проходит как Большой Иван, а он - как Малый.
- Ребята, - прервал ее отец, - времени мало, перейдем к делу. Вер, мне нужна твоя помощь.
- Я готова помогать.
- Дай слово, что выполнишь мою просьбу! - потребовал отец.
- Даю. Честное пионерское не подходит по возрасту, слово коммуниста тоже - в рядах не состояла. Честное учительское подойдет?
- Подойдет, - ответил отец. - Некоторое время я не смогу бывать в компании. Не исключено, что мне придется выехать за границу.
- Сейчас решается вопрос, оперироваться ему здесь или и Швейцарии, - уточнила Настя.
- Мне некого оставить вместо себя. Полины нет. Ты - единственная и самая моя близкая родственница.
- Я не родственница, я дочь, - поправила я его.
- Тем более. Пока меня не будет, ты поработаешь в компании.
- В качестве кого?
- Как кого? - не понял отец. - Президента компании. Я ведь президент, а не хер собачий.
- Как скажешь.
Отец замолчал. Молчали и Настя, и Малый Иван.
- А вы говорили: не согласится, не согласится! Вы не знаете нас, Бурцевых! - Отец закрыл глаза.
У него, наверное, появились какие-то мозговые отклонения. И Малый Иван, и Настя соглашаются с ним, потому что он травмирован, его не надо раздражать, его надо успокаивать.
В палату вошла медсестра.
- Вы кто? - спросила она.
- Мы - консилиум, - ответила Настя. - Я - профессор Петрова.
- Ты такая же профессор, как я - английская королева.
Медсестра и Настя были примерно одного возраста.
- Уходите, - продолжала медсестра. - Заведующая отделением начинает обход. А ты, если их еще раз проведешь, получишь по полной, - обратилась ко мне медсестра.
- Всё, уходим, - тут же согласилась я.
- Мне надо еще пятнадцать минут, - сказал отец.
- Нам надо больше, - ответила медсестра.
- На профессора вы не потянули, - сказала я Насте, когда мы вышли в коридор.
- А ты только на медсестру, - ответила Настя. - Пошли. Надо все обсудить.
- Где будем обсуждать? - поинтересовался Малый Иван.
- В баре, за углом в переулке.
- Предложение принято.
Мы зашли в уже знакомый бар, по-прежнему пустой. Бармен улыбнулся нам, как старым знакомым.
- Два джина с тоником, креветки, бутерброды с рыбкой, три виски в один стакан, - заказывала Настя. Я, по-видимому, не могла скрыть своего удивления, и она пояснила: - Если Иван выпивает меньше ста пятидесяти, он засыпает.
- А мне еще сосиски, - добавил Малый Иван, - три, нет, лучше пять штук, с кетчупом.
- Продолжим, - сказала Настя, когда бармен принес все заказанное. - По твоему выражению лица я поняла, что ты подумала: отец заговаривается, так?
- Да, - подтвердила я.
- Так он в полном и здравом уме. А теперь дай мне слово, что обо всем, что ты сейчас услышишь, ты нигде и никому не скажешь.
- Что-то я сегодня непрерывно даю честное слово, - не удержалась я.
- Не ёрничай, - предупредила Настя. - И слушай. Твой отец вел переговоры с одним из наших партнеров. Закончив, он вместе с Полиной сел в "мерседес". Водителя он отпустил раньше. Отец ездит быстро, на скорости в сто двадцать километров он почувствовал хлопок, и его занесло влево. Он выскочил на встречную полосу и врезался в мачту освещения. ГАИ определило, что у "мерседеса" на ходу отвалилось колесо. У "мерседеса" просто так колеса не отваливаются. Сейчас ФСБ разбирается. Этот хлопок мог быть небольшим радиоуправляемым взрывом. А может быть, в то время пока отец вел переговоры и шофера не было, вывели из строя рулевое управление: авария произошла через три минуты после его отъезда. Может быть, это было предупреждение, но, может быть, его просто хотели уничтожить.
- А кому это надо?
- Не знаем. У нас есть несколько конкурентов. Уже год, как из компании происходит утечка информации, о каждом нашем решении становится известно нашим конкурентам. Кто-то стучит, но кто - наша служба безопасности определить не может. Они добились своего. И хотя отец жив, он временно отходит от дел.
- А что, в компании нет ни одного человека, который смог бы заменить отца на время его болезни?
- Есть, но нет гарантии, что именно этот человек не работает против компании.
- Но все, наверное, не могут быть против?
- Но и не все могут руководить компанией…
- А я, значит, могу? Но я в этих тендерах, фрахтах - ни уха ни рыла. Я эти слова слышала с детства, но я их не понимаю.
- А тебе и понимать не надо. Компании нужна передышка. Пусть они успокоятся, потеряют бдительность, тебя им бояться нечего. Чего бояться учительницу? И они раскроются.
- Это, кажется, называется подсадной уткой?
- Да. Подсадная утка. Иван, объясни ей технологию, я уже не могу: мне надо выпить.