- Ты абсолютно права. Он так за меня переживал, что выпустил из виду.
- А на другой день с работы он не мог позвонить? Я уже все морги обзвонила! А он является, как красное солнышко: "Здрасьте, я ваша тетя". Я его, конечно, выгнала.
- И правильно сделала. Я его тоже пропесочила. Он сидит у меня, и на нем лица нет, так он переживает. Ты меня извини, пусть он, на всякий случай, еще эту ночь побудет со мной, а завтра, если я буду в норме, он вернется домой. Вот он просит у меня трубку.
Как будто ничего не произошло, Изя с ходу стал рассказывать ставите ему известными страшные новости из жизни Левитов, и светская хроника, усугубленная чужими проблемами, окончательно примирила супругов. Она должна его понять: с одной стороны - мама, с другой - неприятности у Женьки. Как разорваться? Действительно, как?
- А у тебя, не дан Бог, нет никаких мыслей ехать? - спросила по окончании разговора Елена Ильинична.
- Нет, что ты. Хорошо там, где нас нет. Ты же видела телерепортажи из венского посольства? Какие толпы ежедневно осаждают посольство и рыдают, чтобы их впустили назад. Больно смотреть. Мы стали разменной монетой в споре великих держав и не понимаем, что в сущности никому не нужны. Никто нас не ждет па Западе, никто нас не ждет и тут, - неожиданно для себя перефразировал он запавшие в память строки. - Кстати, знаешь, мам, свежий анекдот. Как называется еврей, который уехал и вернулся в Союз? - и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Дважды еврей Советского Союза.
- Но все равно пить не надо, - возразила на его монолог Елена Ильинична и, поскольку наступило время новостей, включила телевизор.
***
Счастливые семидесятые. Если не быть особо привередливым - зимой ходить в сауну, на лето снять домик на Бугазе, под Высоцкого пить водку, а под Жванецкого - молодое вино, если любить красивых женщин и не брать ничего, ну абсолютно ничего в голову, то есть, смотреть, но не видеть, слушать, но не слышать - тогда все прекрасно и удивительно: и время, и эпоха. И анекдот, что счастливы вы, потому что не знаете, как несчастны, - не более чем анекдот.
Но ежегодно из трехсот шестидесяти пяти счастливых дней есть два самых счастливых - 1 Мая и 7 Ноября.
Обычно за день до массовых свадеб и всенародных торжеств начальник отдела сообщает, что неявка на демонстрацию грозит лишением премии, и распределяет инвентарь: кому портрет Ильича Брежнева, а кому еще более высокая честь - красно-блакитный флаг Киево-Советской Руси.
Парады Изя любил с детства, участвуя то в третьем эшелоне, в бодрой колонне физкультурников, то в первом - в ряду доблестных защитников необъятных рубежей, а последние десятилетия - в за все благодарной колонне совслужащих.
К памятным датам определялись победители соцсоревнований, обновлялась доска почета, неподкупный профком, бдительно следящий, чтобы ни один отдел не оказался обделенным, честно распределял по кругу призовые места, денежные премии и место в колонне демонстрантов.
В этом году первое место и великая честь следовать за красным знаменем и руководством КБ выпала па долю Изиного отдела. Сам герой, ушедший пораньше со всеотдельской пьянки, спешил к Ольге, думал о завтрашней демонстрации и размышлял, где бы подешевле купить цветы.
В портфеле у него болталась бутылка полусладкого шампанского, купленная в счет сегодняшней премии и предназначенная, как он сказал Шелле, для Левитов.
Прошло две педели после той злополучной пьянки. Изя собрался по-дружески навестить Левитов, но неожиданно для себя почувствовал, что его неотвратимо тянет на Среднефонтанскую.
Он ничего не мог поделать с собой, низко висящий плод дразнил своей доступностью. Надкуси Изя его, может, и не казался бы плод столь соблазнительным, чем-то отличающимся от сотен иных плодов, но…
''Ошпаренные кипятком" Изины пятки неслись к цветочному базару па пятой станции (где он добавил зачем-то к пионам хризантемы), мимо артучилища на третьей, где он вновь с удовлетворением отметил украшающее главный вход полотнище "Наша цель - коммунизм'' над двумя - для подтверждения чистоты намерений - направленными в цель пушками…
Сердце билось, как у пятнадцатилетнего мальчишки, бегущего на первое свидание. Он протянул руку к звонку. Дверь открыл… Славик.
Представьте себе дирижера, которому вместо Кармен-сюиты подложили поты похоронного марша, и вы поймете ужас, пятнами выступивший на лице нашего героя.
- Привет, старик, - для большей убедительности скорчился Изя. - Извини, я в туалет, - и прошмыгнув в спасительную дверь, ополоснул разгоряченное лицо. После непродолжительной паузы слил воду.
- Еле дошел, - старательно не замечая Ольги, обратился он к Славику. - Шел мимо, и так неожиданно скрутило, - он, наконец, посмотрел на Ольгу и, разделив цветы, вручил ей хризантемы.
- Может, попьешь с нами чаю? - улыбаясь, предложила Ольга.
- Нет, нет, спасибо, я тороплюсь…
- У Славика сегодня свидание с дочерью. Он на машине. Если вам по дороге, он тебя подбросит.
Славик неодобрительно молчал, а Изя вдруг согласился:
- Да, чай я, пожалуй, с удовольствием попью.
В то время как Изя пил чай с вареньем, недовольный собой, что согласился остаться, Ося Баумов сидел и сарае на одиннадцатой станции и плакал.
Перед ним лежала двухметровая мраморная плита с мастерски вырезанным профилем, под которым золотыми буквами сверкала душераздирающая надпись:
"Иосиф Аврумович Тенинбаум, 1932 -''.
По обе стороны плиты стояли горшочки с цветами, а в углу комнаты лежала гипсовая модель головы, которую следовало еще отлить в бронзе.
- Мамочка, - плакал Ося. держа о руках четыре белоснежных цветка, - как бы ты была счастлива, если бы знала, что я лежу рядом с тобой.
В дверях сарая, понимая деликатность ситуации, второй час, переминаясь с ноги на ногу, стоял Мастер.
- Хозяин, - наконец вымолвил он, - может, помянем?
- Да, - с глазами, полными слез, обернулся Ося, увидев наконец Мастера, стоящего в дверях с бутылкой водки и двумя гранеными стаканами.
Бутылка была уже начата. Мастер тут же присел, расстелив газету "Знамя коммунизма", положил пяток яблок и разлил аккурат по полстакана.
- Скажи что-нибудь, - попросил Ося.
- Пусть земля ему будет пухом, - поднял стакан Мастер.
- Не то, подушевней, - попросил Ося, - ты же умеешь.
Мастер прокашлялся, понюхал стакан и нежно-нежно произнес:
- Хороший человек был. И изобретатель, и народный целитель, а какой отец! Таких днем с огнем не сыщешь. Будем здоровы! - и, чокнувшись с Осей, выпил.
- А может, ниже фамилию американскими буквами написать? - спросил Мастер, откусывая яблоко. - И тоже в золоте?
"На всех языках мира'', - хотелось сказать Осе, но он только тихо промолвил:
- Это ни к чему. Кто знает - и так поймет.
- Не думаешь ты о себе, - разливая оставшуюся водку, укоризненно продолжал Мастер. - Сейчас время такое, сам о себе не позаботишься - никто о тебе не вспомнит.
"Он прав", - подумал Ося п. в порыве благодарности обняв Мастера, выпил с ним на брудершафт.
- Хозяин, - осторожно промолвил Мастер и. вытащив из портфеля бутылку "Столичной", молча показал ее Осе.
Тот одобрительно кивнул головой.
- Хозяин, - открывая бутылку, еще раз произнес Мастер, с трудом выдавливая из себя слова, - когда вы со мной рассчитаетесь?
Ося поперхнулся, мгновенно густо покраснев: "Негодяй! В такую скорбную минуту он посмел завести разговор о деньгах!"
Сохраняя самообладание, Ося мысленно досчитал до двадцати и только тогда рассудительно спросил:
- Погоди, но где ты видел, чтобы полностью расплачивались за неоконченную работу?"
- Как это? - искренне удивился Мастер.
- Но памятник же не окончен. Тебе предстоит выбить еще дату смерти.
- Да, но когда же это будет? - с ужасом взмолился Мастер.
- А ты что, торопишься на тот свет раньше меня? - обняв его, улыбнулся Ося.
- Нет, - согласился тот, подавленный железной логикой Баумова.
- Я ведь от тебя никуда не денусь, - доверительно убеждал его Ося, - но хочу, чтобы памятник был окончен твоей рукой и в каталогах ведущих музеев мира указано было твое имя. Видишь, - улыбнулся он, - я думаю о твоем будущем. Хотя, - тут Ося вспомнил о памятнике, который предстоит создать на Театральной площади, - в ближайшее время я решу все твои финансовые проблемы.
Мастер недоверчиво посмотрел на Баумова, а Ося, как бы советуясь с ним, вслух рассуждал:
- Деньги нужно собрать по подписке. В конце концов, Пушкину так и сделали, даже с надписью: ''Пушкину - граждане Одессы".
- Но… - запнулся Мастер, - то Пушкин, а… кто деньги даст? - нервно переспросил он.
Ося удивленно посмотрел на недоверчивого Мастера.
- Город, - уверенно произнес он и на чистейшем итальянском языке взял верхнюю октаву.
- Вот это да! - разинув рот, Мастер восхищенно глядел на него:
- Магомаев! Вылитый Магомаев!
''Комиссию горсовета по сбору пожертвований должен возглавить Изя, - подумал Ося о брате, который в последнее время явно избегал близости с ним. - Он хоть и дурак, но честен. Воровать не будет", - и Ося с презрением посмотрел на Мастера, укравшего у него и прошлом месяце кулек цемента.
Телепатия - великая вещь. Отвозя Изю домой, Славик вроде бы неожиданно произнес:
- Это правда, что у тебя в Америке умерла тетя?
- Да, - подтвердил Изя, - оставив сыну золотые прииски на Аляске, - и подумал об Осе, которого давно не видел.
Направленные навстречу друг другу братские мысли сошлись где-то на Патриса Лумумбы и разлетелись мелкими брызгами в разные стороны…
Изя благополучно доехал до дома, прошмыгнул в дурно пахнущий подъезд, на ощупь нашел в темноте щель замка, раздосадованно вошел в квартиру и со словами: "Левитов нет дома"- вручил жене букет пионов.
- Мог бы сказать, что эти цветы для меня, - пожурила его Шелла.
- Они и предназначались тебе, - соврал Изя. - К Левитам я ездил с бутылкой. Поставив на стол шампанское, артистично взмахнул руками:
- Гуляем! - и, напевая "День седьмого ноября - красный день календаря", пригласил жену и дочь к столу.
***
Седьмого ноября Изя встал пораньше.
Из- за военного парада, который начинается за час до гражданской панихи… (тс-с… быстренько зачеркните это слово) демонстрации, движение транспорта в районе вокзала перекрывается с раннего утра.
В былые годы он обязательно брал с собой Регинку, с трудом дожидавшуюся очередных торжеств. Она гордилась ярким бантом, тщательно завязываемым бабушкой (и все гляделась в зеркало: ''Ну как, я красива?"), десятком разноцветных шаров,. по ее требованию с вечера надуваемых папой и дедушкой. И хотя по дороге от Энгельса до Треугольного переулка один-два обязательно лопались или улетали, все равно шаров было много, да еще запасные в кармане у папы…
В тот день ее вдоволь поили газировкой с сиропом, чужие дяди с папиной работы угощали мороженым, а дома бабушка встречала гостей праздничным столом, в конце которого, пальчики оближешь, та-кой "Наполеон"…
После переезда на новую квартиру ей лень было рано вставать, затем долго идти пешком, и утро она проводила уже дома с мамой, помогая ей на кухне, а на демонстрацию (святая святых!) Изя шел сам.
Левит тоже пришел к месту сбора - хотел повидаться с ребятами и распить по случаю праздника двадцать капель, но тотчас же подошедший отставной полковник Дмитриев вежливо попросил его удалиться, указав дружинникам на Левита и еще одного отщепенца. Врагам не место в праздничной колонне.
Когда- то, припоминал Изя, вплоть до начала шестидесятых, празднично одетые горожане толпами стремились занять лучшие смотровые площадки, и во избежание давки милиция вынуждена была даже блокировать грузовиками подходы к Улицам Праздничных Торжеств.
Сейчас же, в эпоху телевидения, грустно констатировал он, улицы опустели.
Оживление наступало при подходе к площади. Из динамиков разливался торжественный голос диктора, по-левитански декламирующего: "Да здравствуют советские портовики, доблестные…"
- Ура! - весело отвечала проходящая колонна портовиков, а диктор, не слушая их, продолжал: "Да здравствуют советские женщины!"
- Ура! - завопил в одиночку Изя, и на каждый новый призыв он, дурачась, кричал "Ура!", вызывая улыбки и жидкий смех.
Идущий перед ним начальник КБ Лунин недовольно оборачивался, в очередной раз услышав над ухом своим дикий крик, но завоеванное отделом первое место давало Изе гордое право идти в первой шеренге победителей con-соревнования.
При подходе к трибуне, когда диктор провозгласил "Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза!" и Изя вновь одни на всю колонну неистово заорал "Ура!'', не выдержав, Лунин обернулся и сделал резкое замечание: "Тише, это же не вас приветствуют".
Вся первая шеренга прыснула, а Лунин оторопело замолк и, не оборачиваясь, терпеливо прошел площадь под аккомпанемент патриотического "Ура!" придурковатого еврея.
- Это Левит тебя подучил сорвать демонстрацию? - подошел к Изе Дмитриев.
- Вы недовольны октябрьскими лозунгами? - продолжая куражиться, переспросил Изя.
Ища подвоха, отставной полковник внимательно посмотрел на него, с открытой улыбкой дружелюбно продолжающего: "А мне они нравятся", и, ругнувшись про себя, принялся догонять идущего к штабной машине Лунина.
Праздник продолжался.
Среди десятков открыток, полученных в эти дни семьей Парикмахеров с привычными пожеланиями счастья в труде и успехов в личной жизни, оказался конверт… из страны Италии.
Незабвенный Остап Ибрагимович рекомендовал приятелю при конфликте с окружающей средой писать письма во всемирную Лигу сексуальных реформ. В Одессе нашли более близкий адрес - в центральную прачечную. Не знающим адреса ни прачечной, ни лиги на мудрой Соборке давали еще более лаконичный совет: пишите письма. Последнее означало: пишете вы письма или вообще грамоте не обучены, ровным счетом это ничего не значит и никак не отразится ни на погоде в Константинополе, ни на качестве пшеничной водки, пи на здоровье аятоллы Хомейни.
Пластиковой бомбы, долларов или лир в заграничном пакете быть не могло. Об этом позаботился семейный врач Парикмахеров. Но, к несчастью, попавшая в его глаз соринка не позволила ему разглядеть в темноте бикфордов шнур, тянущийся через Босфор и Дарданеллы в предместье Рима.
Оля Петрова, в замужестве, разумеется, Крулер, отправив супруга торговать колониальными товарами в Анцио, беззаботно устроившись на вражеской лоджии под аккомпанемент хрипящего на кассете Высоцкого, зажгла спичку… И в тот момент, когда Шелла, вскрыв конверт, стала читать письмо институтской подруги, пастовая мина вспыхнула, ослепила и отбросила ее в кресло.
"Об Италии… Ну, это невозможно слонами, во всяком случае сухой прозой. Я не знаю, что и как будет дальше, но я благодарна судьбе - за то, что увидела Италию. Да вообще - внешний мир, он такой огромный и разный. Я себя чувствую, как ребенок, проживший "всю жизнь'' в большой мрачной квартире, никогда не выходивший за ее пределы и, наконец, выпущенный даже не на улицу, нет, а на балкон, залитый солнцем, и увидевший с этого балкона, что есть совсем другая жизнь, о которой и не подозревал. Да, да, что бы и сколько бы ни читать и ни смотреть фильмов, я ничего подобного не ожидала, ну, ню есть, что бывает жизнь настолько другая, люди совсем другие'
Мне все время очень больно и горько за всех вас! (за всех нас!), которых за что-то вроде бы наказывали всю жизнь, запирая в четырех стенах, все время в чем-то ограничивая.
Очень хочется знать, что у вас происходит/ и в стране, и в Одессе…
Мы слушаем время от времени радио - и московское, и "голоса"; ловится неважно, читаем парижскую газету "Русская мысль", ее дают бесплатно в магазине русской литературы возле Ватикана. Вообще, всякий раз, когда выясняешь, что за что-то не надо платить, берет оторопь, настолько мы не ждем этого от идейного врага.
Недавно в нашем городе на набережной молодые итальянцы устроили праздник для эмигрантов. Мы не пошли и очень жалеем. Нам рассказывали, что было очень весело и трогательно. Пели песни - русские, украинские, еврейские, итальянские - танцевали, был бесплатный буфет. Вообще итальянцы очень доброжелательны к эмигрантам, стараются помочь всегда, устраивают базары с баснословно низкими ценами, для эмигрантов специально везде объявления на русском языке".
Шелла прочла письмо дважды, фиксируя про себя: дети с удовольствием ходят в школу, Крулеры посетили Ватикан, римские музеи, в ближайшие дни они собираются на экскурсию в Венецию, затем на Капри…
Все это настолько не укладывалось в недавно показанные по телевизору кадры о жизни эмигрантов в Остин, вынужденных, дабы не попрошайничать, подметать улицы и мыть полы, что Шелла без всяких комментариев дала прочесть письмо Изе и Регине, а на следующий день отнесла показать маме.