Но до сих пор Геннадий Степанович не мог забыть происшествие. Его мучила совесть, ведь он переступил известный моральный закон для всех и клятву: творить милосердие и добросовестно оказывать помощь любому терпящему боль человеку. Как-то он поделился своими переживаниями с коллегой. Тот усмехнулся и веско заметил: "Был еще вариант - перепоручить заботам милиции разбушевавшегося бомжа. Правда, в таком случае его ожидал еще более страшный финал. А еще я знаю, в некоторых больницах их брата раздевают и отпускают - оставляют в холодном помещении на сквозняке на каталке. Утром никого лечить не надо. Околевшего бродягу везут прямо в морг. Такая практика, между нами, бывает. Вот так".
Оказавшись в ординаторской, Геннадий Степанович подошел к телефону и набрал номер городского отделения милиции, сотрудники которого занимались установлением личности рыжего парня. Там сообщили, что работа ведется, но, к сожалению, пока не принесла результат. Посоветовали отправить потерпевшего в приют для бездомных.
- А какой лучше? - спросил Геннадий Степанович. - Чтобы условия были нормальные. - На другом конце провода замялись с ответом, потом посоветовали выбрать, какой больше понравится.
- Исчерпывающе, - заключил врач.
Лишь только он успел положить трубку, как в двери ординаторской появилась Надежда. В руке она сжимала измятую почерневшую визитную карточку.
- Смотрите, что в кармане джинсов нашего мальчугана нашла, - она протянула картонку врачу. - Может быть, там знают Дениса?
- Сейчас выясним, - ответил врач. Он набрал номер, указанный на визитке. Его немного коробило, когда он, здороваясь, обратился к священнику, называя его по имени с приставкой "отец", ведь Геннадий Степанович всю жизнь был атеистом; у него никогда не было духовного отца.
Геннадий Степанович долго описывал приметы страдающего амнезией молодого человека и ситуацию, в которую тот попал. В конце разговора он несколько раз повторил:
- Хорошо, хорошо, хорошо, - и попрощавшись, взглянув на Надежду, разочарованно пожал плечами. - Чуда не произошло. Священник сказал, что затрудняется вспомнить нашего потеряшку. Возможно, кто-нибудь из волонтеров, раздающих еду на вокзале, общался с Денисом до того, как он потерял память. В общем, священник посоветовал привезти его на вечернее собрание в храм. Оно как раз будет завтра вечером.
- Так, нужно действовать, - воскликнула Надежда.
- Да, - ответил Геннадий Степанович. - Осталось решить, кто его отвезет. Давайте подумаем…
В ординаторскую нерешительно заглянул медбрат Сидор Дроздов. В присутствии врачей Сидор чувствовал себя очень скованно и неуверенно. В нем просыпался комплекс неполноценности. Заметим, что в голове у Сидора был жуткий бардак. Он вечно все путал и забывал. Зато в обществе медсестер мог позволить себе несусветные вольности и разнообразные шалости. Его мысли обычно крутились вокруг пикантных мест женского тела. Он частенько отпускал пошлые шуточки на волнующую его изощренное воображение тему. Медсестры не оставались в долгу. Подтрунивали над Дроздовым и, не стесняясь, садились на шею. По негласному соглашению на Сидоре ездили, сваливая на него не требующую умственных усилий работу. Если Дроздов начинал выкобениваться, ему учиняли жестокую интеллектуальную порку. Подобная экзекуция сопровождалась угрозами разжаловать неуча - сделать его санитаром. После порки Сидор становился как шелковый и все выполнял. Все были довольны. И он, видимо, не сильно переживал.
- Сидор, - строго сказала Надежда, - ты зачем родственникам пациента Кусайко сказал, что его завтра выписывают?
Оказавшись под взглядом Геннадия Степановича, Дроздов окончательно оробел, заморгал глазами, изображая то ли испуг, то ли удивление, пробормотал:
- Не говорил я им этого. Я сказал, что выписка будет завтра. В смысле выписной эпикриз дадут завтра.
- Вот почему ты вещи своими именами не называешь? - продолжила нападать медсестра. - Родственники, между прочим, домой уехали, а Кусайко в больнице оставили. А он у нас лыжник - еле тапочки по коридору таскает. Самостоятельно не уедет. Что будем делать? Такси вызывать?
Сидор был бы рад ответить какой-нибудь оригинальной с налетом скабрезности шуточкой, но его сдержало присутствие врача.
- Косяк, косяк, - не унималась Надежда. - Чувствую, если так дальше пойдет, быть тебе утконосом, коллега.
Дроздов разозлился и испугался, потому что угроза была произнесена медсестрой в присутствии вышестоящего персонала. А это, по его мнению, было уже против правил.
- Чего ты меня клюешь? - обиженно заговорил он. - Я виноват, по-твоему, что эти родственники все путают.
- Угу, - ехидно улыбнулась Надежда, - кто-то у нас новокаин с адреналином попутал, не помнишь? Кто у нас главный путальщик в отделении, а?
Дроздов готов был заплакать от горькой обиды: говорить о таких вещах, когда рядом врач! Пламенно ненавидя Надежду, Дроздов завопил:
- Ну давай, я им позвоню, попрошу, чтобы вернулись, забрали своего деда Кусайко.
Надежда махнула на него рукой:
- Успокойся, я им уже позвонила.
Все это время молчавший Геннадий Степанович обратился к Дроздову:
- В общем, так… Завтра во второй половине дня нужно отвезти страдающего амнезией пациента из палаты… - он назвал палату, - к восьми часам вечера вот сюда.
Врач протянул записанный на бумажке адрес:
- Передашь больного священнику отцу Федору.
- В церковь, что ли? - наморщив лоб, уточнил Сидор.
Врач ответил:
- Да. Передашь с рук на руки. И выписной эпикриз, - врач заглянул в затянутые поволокой глаза робкого Сидора.
- Хорошо, - произнес Сидор. - Доставлю. Главное, чтобы этот парень не начал чудить. А то поехал однажды с таким… Ему по дороге приспичило залезть на дерево, чтобы покормить птиц…
- Сидор, - прервала медбрата Надежда, - хватит трепаться. Ступай к старшей сестре, получи лекарства и пациентам раздай.
Черная бездна владела им, наверное, несколько сотен тысяч лет. Возможно, так выглядел до своего сотворения мир. Такое, не поддающееся описанию место, где все перемешано, неразделимо. Сфера за гранью понятий и образов, лишенная формы и смысла - область без радости и наслаждений, без боли и скорби - неизъяснимое Все и оно же Ничто. Он был там, пока не пришел в себя.
Сначала он увидел светлое поле, потом все куда-то исчезло; когда он снова проснулся, ему показались галечно-серые стены и выбеленный потолок. Рядом с ним что-то жужжало и двигалось. Доносились неясные голоса. Он попробовал встать, но вслед потащился прозрачный шнур.
Павел снова упал на подушку. Его понесло, закружило, и он растворился в черной дыре, где провел несколько суток. То ли бодрствовал, то ли спал. Кто-то к нему подходил и что-то ему говорил. Но он не хотел ничего понимать. При малейшем усилии воли начинала болеть голова. Ему было все безразлично. Только черная бездна притягивала к себе. Там было забвение - блаженное успокоение. Все, что приходило извне, не имело никакого значения.
С каждым новым пробуждением предметы вокруг приобретали более отчетливые очертания. В них скрывалась боль и тревога.
Человек в белом халате, склонившись над ним, спрашивал:
- Вы можете назвать свое имя?
Павел молчал.
- Вы помните, где вы живете? Еде ваш дом? У вас есть родные?
Он боялся звука своего голоса. Боялся что-то разрушить. Не знал, что отвечать.
- Итак, - говорил, обращаясь к кому-то, человек в белом халате, - состояние больного стабилизировалось. У парня сильное посттравматическое расстройство. Переведите его в палату неврологического отделения. Пусть дальше наблюдается там.
Так Павел Крючков оказался среди страдающих радикулитом и нарушениями мозгового кровообращения пациентов больницы. Он понимал, где находится. Но как он попал сюда? Павел ничего не мог вспомнить из своего прошлого. Между тем оно, без сомнения, существовало. Он знал, что там прячется ужасное - какое-то безликое чудовище. Событие, о котором совершенно невозможно думать. Реальность казалась ему какой-то сомнительной, словно вырезанной из картона декорацией: люди, предметы, парк за окном - все было ненастоящим - искусственным. Когда Павел смотрел на себя в зеркало, он видел незнакомца, чье тело покрыто синяками, а шея плотно обмотана бинтом, под которым шрам. Он знал о себе только то, что он рыжий. Когда он касался себя, ему представлялось, будто у него не пальцы, а длинные, острые спицы.
Утром и вечером Павлу давали таблетки, которыми он давился, но без сопротивления глотал. Однажды его усадили на кресло-каталку и привезли в комнату, где стоял маленький телевизор с пультом; от пульта тянулись тонкие провода.
Доктор стал надевать ему на голову сетку. Павел сжался в тревоге, вцепился в подлокотники кресла. Доктор непринужденно спросил:
- Вы помните, почему у вас порезана шея?
Крючков почувствовал неописуемый страх. Чудовище было рядом. Он стал задыхаться, рванул ворот футболки, потом вскочил, оттолкнул доктора и, вылетев из кабинета, побежал по коридору, в конце которого в изнеможении повалился на пол. Несчастного подняли и, взяв под руки, притащили в палату, где вкололи успокоительное.
Так он и жил. Мирился со всем, что его окружает, не заглядывал в прошлое и не думал о будущем. Пока сосед по палате не разговорился о железной дороге и поездах. В сознании Крючкова отчетливо нарисовалась картина - зал ожидания, ряды железных сидений, рояль, множество незнакомых людей, пункты питания. Он вспомнил, что жил на вокзале.
Медики хотели услышать детали его биографии, и он с готовностью их передал. Правда, добавил, что не уверен: возможно, это только приснилось.
Все вокруг называли Павла Денисом. Крючков откликался на незнакомое имя. Ему было все равно. Ведь даже если Крючкова назвали Павлом, это вряд ли что-нибудь изменило. Каждый раз, закрывая глаза, он оказывался в небытии, где царила пустота.
В ту ночь впервые с момента его пребывания в больнице Крючкову привиделся сон. Огромный, с пятиэтажный дом высотой, незнакомец с рыжими развевающимися на ветру волосами протянул ему пистолет и каким-то свистящим, словно точили металлическую болванку на токарном станке, голосом провозгласил:
- На нож!
Крючков принял послание. Он проснулся и долго смотрел на белеющий в темноте потолок. Накануне Павлу сказали, что его выписывают из больницы. Что теперь будет с ним, он представить не мог.
На следующий день после обеда Крючкову принесли одежду: ботинки с валашками, шерстяные носки, два толстых свитера, пуховик, шарф цветов флага Ямайки, меховые перчатки и шапку-ушанку. Заявив, что на улице холод собачий, медсестра настояла, чтобы Павел все это сразу надел. Во внутренний карман пуховика ему пихнули выписной эпикриз, в руки всучили пакет с провиантом, собранным сердобольными соседями по палате. В хорошо натопленном помещении Крючков моментально покрылся испариной. Лечащий врач Геннадий Степанович объяснил, куда его собираются отвезти, пожелал удачи. Медсестра Надежда отменяющим всякое сопротивление движением сунула ему тысячу рублей.
- Денис, - сказала она, - если там не помогут, я тебя заберу к себе, пока ты не поправишься. Помоги тебе Бог. - Медсестра перекрестила Павла.
Крючков замер, раскрыв рот, как оказавшаяся на берегу рыба.
- Что с тобой? - обеспокоенно уставилась на него медсестра.
Помедлив, Крючков произнес:
- У меня есть мать. Только я не помню, где она живет.
- Господи, ты подумай еще, может… - Надежда погладила Павла по голове.
- Я не знаю, - в мучении, зажмурив глаза, сказал Павел.
- Все, нам пора. По дороге припомнишь, - засуетился Сидор Дроздов. Ему было жарко в верхней одежде, он спешил очутиться на свежем воздухе.
Медсестра строго проговорила:
- Сидор, гляди, чтобы все было в порядке. Позвони, когда отведешь Дениса к священнику.
- Сударыня, не сумлевайтесь, - подражая характерному произношению лакеев времен Александра Островского, ответил Дроздов и, уже обращаясь к Крючкову, проговорил: - О чем задумался, парень? Вперед.
Так началось новое перемещение Павла. Он понимал, что благополучный исход возможен, если удастся восстановить свою память. И те, с кем ему приходилось встречаться до трагического происшествия, могли ему очень помочь. Пока же он сам себе был чужой. Врачи говорили: некоторые явления способны напомнить о прошлом. Существовала надежда. Ведь в его сознании возрождались знакомые образы: места, лица людей. Только все они были подобны осколкам. Обстоятельства жизни опирались на домыслы. Еде находится правда, где вымысел, могли подсказать только значимые воспоминания.
Переступив порог больничного корпуса, Сидор воткнул в уши наушники-"капли" и быстро пошел в направлении города.
На улице было морозно. Снег скрипел под ногами. За почерневшими деревьями погруженного в сумерки парка печально догорал день.
Крючков неотступно следовал за спиной сопровождающего. Временами Дроздов оборачивался и, видя, что Павел не отстает, прибавлял ход. На подступах к железнодорожной станции они чуть не бежали. Но, оказавшись на станции, им пришлось еще сорок минут перетаптываться с ноги на ногу и размахивать руками. Мало того, мозгодробильная музыка чуть не вынесла Сидору мозг. Он не мог выключить плейер, потому что не хотел лезть за пазуху своего пуховика на морозе. К тому же похожая на грохот отбойного молотка смесь оглушающих звуков вызывала у Сидора согревающие телодвижения. Он перестал себя мучить, только когда ввалился в теплый вагон.
Дроздов и Крючков устроились на лавке. Отсутствие раздражающих ритмов наполнило душу Сидора сладостным успокоением, которое подтолкнуло затеять со своим спутником разговор.
- Глянь, какая краля сидит. Сладенькая она, правда? - шепнул Сидор Крючкову и кивнул в сторону рассевшейся на соседней лавке девицы.
Крючков посмотрел на молодую брюнетку, которая увлеченно листала журнал, и кивнул.
Дроздов одобрительно усмехнулся:
- Во… А у тебя когда-нибудь баба была? Или ты тоже не помнишь?
Раскрасневшееся на морозе лицо Павла засветилось еще ярче, стало пунцовым. Он потупился в сильном смущении.
- Ну и реакция, - наблюдая за Павлом, весело констатировал Сидор. - Слушай, а ты уверен, что ты не этот? Ден, ты, часом, не голубок?
Крючков не ответил.
Дроздов продолжал разглагольствовать.
- Потеря памяти тоже разная бывает, - сообщил он. - У старых маразматиков вследствие склероза. Или, положим, отравили человека - подсыпали в спиртное клофелин или димедрол, или по голове настучали. А у тебя вроде и травмы никакой не было.
- Говорят, не было, - ответил Крючков.
- Рассказывали, что ты был рабом, - не унимался Дроздов.
Крючков закусил губу и отвернулся от приставучего Сидора.
- Не помню, - мрачно произнес он, разглядывая проносящиеся огни фонарей за окном.
- Хочешь прикол? - спросил Сидор и, не дождавшись согласия Крючкова, начал рассказывать: - У нас в группе в медицинском колледже учился один парень, который носил женскую одежду. Не юбки там или колготки… Хотя их, может быть, тоже. А просто нацепит женское пальто и начинает всех уверять, что оно унисекс. Короче, эдакий мегапродвинутый голубок. Один нормальный - правильный - парень как-то раз говорит: "Сегодня наш пидорсити с женской сумкой пришел. Показался бы он в таком виде у нас на районе, его бы враз отпинали". Мы его спрашиваем: "Кто такой пидорсити?" А он отвечает: "Это мужик, который одевается в бабское белье". - "Трансвестит что ли?" - спрашиваем. Парень говорит: "Точно! А то приклеилось какое-то пидорсити. А я чувствую, что говорю чего-то не то".
Дроздов внимательно посмотрел на Крючкова, пытаясь определить, какое впечатление произвела его "смешная" история. Павел принужденно улыбнулся.
- Видишь, и у нормальных людей заскоки бывают, - поучительно заключил Дроздов. Медбрат скрыл, что тем самым "правильным" парнем, который жил в гомофобном районе, путал слова, создавая нелепые речевые гибриды, на самом деле был он.
Когда к ним подошли контролеры, Павел безропотно оплатил проезд за двоих и полагающуюся в таких случаях надбавку к стоимости. После чего в кармане нашего героя осталось пятьсот рублей от тысячи, которой снабдила его медсестра Надежда. Сидор был очень недоволен, что они попались.
- Надо было убежать, - переживал он.
В Москве в привокзальном кафе Сидор купил два чебурека, съел их и потом еще разорился на пачку жвачки, жалуясь на омерзительный привкус чебуречного сока.
- Из говна делают здесь чебуреки, - недовольно кривясь, сообщил Дроздов.
Под напоминающим бумеранг козырьком входа станции метро "Красносельская" разыгралась такая история.
Дроздов наскочил на знакомую - пухленькую, розовощекую девушку Марту. С ней в студенческом доме отдыха в прошлом году Сидор встречал Новый год. Началось бесконечное перечисление светлых моментов веселой и разухабистой пьянки: ныряние в сугробы, распитие джина-тоника с Дедом Морозом, совместный стриптиз и спанье под столом. Толстушка и Сидор периодически брали себя за живот и разражались громкими звуками: "А-га-га… О-го-го…" В их воспоминаниях чаще других упоминалась некая Катя, вызывавшая у Сидора чувство восторга. Очевидно, она покорила его своей сексуальностью и раскрепощенностью, к примеру способностью без всяких стеснений прилюдно пописать в слепленный из талого снега горшок.
Когда Сидор услышал, что Марта как раз дожидается Катю, он забеспокоился. Начал расспрашивать: что те намереваются делать.
- Не знаю пока, - отвечала Марта. - Еще подумаем. Но уж точно не кино.
- У меня здесь дело небольшое, - Дроздов с ненавистью посмотрел на стоящего чуть в стороне Павла. - Нужно его проводить. Подождете?
- Долго ждать не станем, - вскинула брови Марта.
- Блин, блин… - забубнил угнетенный боязнью упустить перспективную встречу Дроздов.
- А что, парень сам не дойдет?
Сидор сквозь плотно сжатые губы втянул обжигающий холодом воздух и обратился к Крючкову:
- Слушай, тут совсем рядом. Вон отсюда хорошо видна церковь. Короче, ступай туда и никуда не сворачивай. В церкви найди священника. Как его, черта? - Сидор вынул из кармана бумажку, посмотрел и продолжил: - Отец Федор. В общем, отдашь ему эпикриз. Он с тобой там разберется.
- Хорошо, - смиренно ответил Крючков.
Павел дождался зеленого сигнала светофора и пересек Краснопрудную. Дальше начиналась Нижняя Красносельская улица с перекинутым через железнодорожные пути мостом. Навстречу Крючкову гремел освещенный нутряным светом трамвай. Справа на другой стороне моста торчала церковная колокольня, слева над обрывом тянулся старинный из красного кирпича дом.
Павел начал спускаться с моста по лестнице со стороны кирпичного дома. Перед ним в темноте возник незнакомец.
Вид у незнакомца был непримечательный - обыкновенный мужчина, каких много: среднего роста, сорокалетнего возраста. Заурядной внешности тип, если не считать шрам, который пересекал его худое лицо. Мужчина встал на проходе.
- Вот мы и встретились, - проговорил он.
- Я вас не помню, - сказал Павел мужчине.
Тот спокойно ответил:
- Зато я помню, кто ты такой.
Павел обернулся. Он увидел темные фигуры людей. Эти люди смотрели на него в ожидании, словно он их задерживал.