- Я пришла попросить тебя, Сережа, - Анита посмотрела мне в лицо, и голос ее дрогнул. - Я пришла попросить тебя, чтобы ты не связывал себе руки словом. Все равно тебе придется остаться, другого выхода нет. Кстати, Рапов кланяется тебе и приносит свои извинения: он, как ему кажется, немного погорячился. Завтра он передаст тебе дела, и ты будешь временно исполнять обязанности: старику надо всерьез заняться своим здоровьем. А дальше будет видно.
- Ничего не будет видно, Анита, - твердо сказал я. - Я не могу остаться после всего, что произошло, и ты отлично это знаешь.
- Хорошо, - проговорила Анита. - Дело твое. Но если ты думаешь, что к тебе явятся депутации от всех сословий, ты ошибаешься. Ребята очень на тебя обижены и упрашивать не станут. Ты сам загнал себя в угол.
- А почему ты решила; что я жду депутаций? - спросил я со злостью.
- Меня-то ждал? - сказала Анита и улыбнулась.
Я молчал. В самом деле, все эти два дня я только и мечтал, чтобы кто-нибудь пришел и помог мне выпутаться.
- Вот видишь, Сережа, - Анита взяла меня за руку, - ты меня ждал, и я пришла. А больше никто не придет. Это твоя последняя возможность. Сережа, милый, попробуй себя перебороть.
- Ради чего? - спросил я тоскливо.
- Ради ребят, которых ты бросил на произвол судьбы. А в чем они виноваты? Разве они не старались? же тебя любят, Сережа. Сядем все вместе, придумаем что-нибудь. Ведь то, что ты предлагал Ивану Корнеевичу, это абсурд, этого никогда не будет! Надо найти выход, Сережа.
- Но почему выход должен искать именно я?
- Потому что я тебя об этом прошу, - ласково сказала Анита. - Разве это для тебя ничего не значит?
- Ну хорошо, - сказал я с отчаянием, - я стану ВрИО, ИО, членом-корреспондентом, президентом Академии наук. Но ты-то, ты-то что будешь иметь?
- Я ничего, - просто сказала Анита. - Ване будет спокойнее. У него нет времени вникать в противоречия твоей натуры. А у меня есть. Я тебя достаточно хорошо знаю.
Я смотрел на нее - и не верил своим глазам. Старость, усталость, подавленность, так огорчившие меня всего лишь пять минут назад, - куда все это девалось? Передо мной стояла разбитная девчонка, чуть-чуть побольше испытавшая в жизни, чем следовало, но не утратившая непосредственности и сознания своей красоты. Что значит подавить человека! Почувствовав свою силу, Анита воспряла духом, и разговор наш, по-моему, казался ей все более забавным и все менее нужным.
- Заговорилась я с тобой, - сказала она, посмотрев на часы. - Ну думай, Сереженька, думай. И помни, что от. твоего решения зависит судьба шестерых человек.
- И Ванино спокойствие, - добавил я.
- И Ванино спокойствие, - лукаво взглянув на меня, сказала Анита. - А что? Не так уж и мало. Я бы на твоем месте не колебалась. Поговори с Ларисой: интересно, что она тебе посоветует. И главное, надо больше думать о людях.
- Действительно, - сказал я с насмешкой. - И как мне это в голову не пришло?
- Ну ладно, пока. Привет Ларисе!
Анита помахала мне рукой и скрылась в вестибюле метро, к которому мы, оказывается, уже подошли. А я, естественно, остался один.
31
Уходил я впопыхах, без ключа и, когда вернулся, не мог дозвониться минут, наверно, пятнадцать. Лариска скорее всего не слышала: у нее был в самом разгаре прием. А на соседей я особенно и не рассчитывал. Наконец Стефочка сжалилась и впустила меня в квартиру.
- Вы? - произнесла она, подняв свои соболиные польские брови. - А я была уверена…
Но по лицу ее, по жадно любопытному взгляду было видно, что ни в чем таком она вовсе не была уверена, что мое отсутствие замечено в квартире и соответствующим образом квалифицировано. Забавно, подумал я, ты наглухо зашториваешь окна, а любопытство лезет к тебе через дверь.
Дверь нашей комнаты была плотно прикрыта, но все равно от нее по коридору распространялись волны легкого хмеля и праздничного бормотания. На кухне стояла, скрестив руки на груди, пани Яновская. В полном одиночестве, без всякой видимой цели. Прямо напротив нашей двери. Другая дама на ее месте смутилась бы, но пани Яновская была выше таких психологических тонкостей.
- У вашей Ларисы, - сказала она мне, улыбнувшись, - поразительное самообладание. Такую жену надо уметь любить!
- Вы полагаете? - машинально спросил я и вошел в нашу комнату.
- Ну наконец-то! - сказала мне Лариска, выходя из "дамской зоны". Я понял, что она отлично слышала мои звонки, но в ее положении было разумнее не суетиться. - Горе ты мое. Не мог выбрать лучшего места, чем стоять у входа в метро?
- Да, да, Сереженька, - подала голос из-за ширмы "та еще подруга" Лена. - Мы все тебя засекли и теперь ждем твоих объяснений.
"Та еще подруга" была единственной, кто, кроме Лариски, обратил внимание на мой приход. Тут только я по достоинству оценил преимущества деления на "зоны". Гостиная зона была пуста. В мужской зоне неутомимый Анатолий нейтрализовал "просто хорошую девку" Вику, которая на сей раз явилась, как я понял, одна, и с помощью двух мужей, Тамаркиного и Ленкиного, вел острый социологический диспут, говоря преимущественно открытым текстом, что Вика время от времени констатировала. Интимная же зона была занята "просто несчастной бабой", которая оживленно беседовала с незнакомым мне пожилым человеком цыганской наружности по имени Ги-ви (что я узнал только тогда, когда все гости уже разошлись).
А возле трюмо, в дамской зоне, вполголоса разговаривали и пересмеивались "роковая подруга" Маринка и "близкая подруга" Тамарка: обе они, по разным, конечно, причинам, мое появление игнорировали. Маринка - потому, что считала меня "тупиковой личностью", Тамарка - из солидарности с моей женой.
Верхний свет в комнате был погашен, горели только зональные бра и светильники.
- Видишь ли, Лена, - сказал я, перебросив плащ через ближайшую ширму, - видишь ли, Лена, я уже далеко не в том возрасте, когда прячутся по подъездам. Кроме того, от вас мне нечего скрывать.
- Бедная Лариска, - со вздохом произнесла "та еще подруга" и, подойдя к моей жене, обняла ее за плечи. Мы с Лариской переглянулись, и, убедившись, что никакого напряжения нет, я обеспечил себя вином, бутербродом трапециевидной формы и со всем этим направился в мужскую зону.
Анатолий работал на телевидении, вел какой-то там конкурс или викторину типа "Эй, ухнем" и, я думаю, тайно гордился тем, что его в лицо знают добрые пятьдесят миллионов человек. Это не мешало ему, однако, издеваться над своими, как он выражался, "клиентами", над их стремлением при каждом удобном случае "сунуться в камеру" и помахать рукой мамочке, папочке, любимой девушке, просто всем людям доброй воли.
Любимой темой Анатолия были "ляпы", якобы возникающие на каждой передаче: один клиент, возомнив, махнул рукой на отрепетированный сценарий, пошел в импровизацию, и треть передачи превратилась в "студень", другой сбрил усы, которые были на нем неделю назад, когда записывалась первая половина программы, и это обнаружилось после окончательного монтажа… Или еще так: на глазах миллионов клиент переходит из одной комнаты в другую и появляется там в совершенно ином костюме и со ссадиной на щеке, да еще отчетливо прихрамывает. Не объяснишь же всем и каждому, что за секунду экранного времени произошло ЧП: товарищ зацепился за провод, упал, опрокинул декорацию, порвал штаны, съездил домой, переоделся и вернулся в полной уверенности, что готов для продолжения передачи.
Я убежден был, что Анатолий нахально врет: ничего подобного там у него на ТВ не случалось, а случались другие, значительно более забавные вещи, но оценить их прелесть мог только тот, кому не надо ничего объяснять. Ложь с объяснениями невыносима, Анатолий мог этого и не понимать, но чутьем улавливал, и потому рассказывал лишь такие байки, которых от него ждали.
Но сегодня Анатолию не выпало возможности блеснуть своим профессиональным цинизмом: Вика упрямо тащила его в дебри социологического диспута, и к моменту моего появления Анатолий уже изрядно притомился.
- Слушай, - сказал он мне жалобно, - чего от меня хочет эта женщина? Зачем вы ее на меня натравили? Она требует, чтобы я ушел с телевидения…
- …которое ты так презираешь, - осуждающе добавила Вика.
- Ну презираю, и что? В конце концов, каждый хочет хоть раз в жизни выйти на голубой экран. Это общественная потребность, и я на нее работаю.
- Во-первых, далеко не каждый, - сухо сказала Вика. - Я, например…
- Ох, Вика, врешь, - перебил ее я. - Кстати, Анатолий, тебе не нужна напарница, которая великолепно владеет собой?
Все засмеялись.
- Вы грубое неумное мужичье, - сказала нам "просто хорошая девка" и с независимым видом покинула мужскую половину.
- Ну как там твой электронный спрут? - спросил меня Ленкин муж, который по вполне естественным причинам меня недолюбливал. - Далеко протянул свои щупальца?
- Во всяком случае, переводчики скоро начнут вымирать, - ответил я, помня о том, что этот человек монополизировал перевод Сименона. Язык он, конечно, знал в совершенстве, этого у него нельзя было отнять. - Особенно те, которые поставляют нам зарубежные детективы.
- Это еще почему?
- Да потому, что словарь детективов достаточно ограничен, и машина переводит их прямо с листа, без какой-либо предварительной обработки. Вообще на детективах мы обкатываем машинную логику.
- Да, приятель, - насмешливо сказал Анатолий, - плохи твои дела.
- Не беда, перебьемся, - проговорил со значением Ленкин муж, пристально глядя мне в лицо. - Лучше уметь, чем иметь.
Я не ответил на этот, неуклюжий выпад. Я молча поднял свой фужер, отхлебнул из него и начал заедать вино бутербродом. Чувствовал я себя, надо сказать, прескверно. Все лицо у меня горело, глаза слезились, как будто я полдня простоял на пыльном ветру. И не то что пить и есть, мне дышать не хотелось, честное слово.
- А это… как его, - Тамаркин муж, бывший спортсмен, ныне просто толстяк, заворочался в своем кресле, - а сама машина может сочинять детективы?
- Может, - не моргнув глазом ответил я.
- На всех языках? - простодушно удивился толстяк.
- Нет, пока только на ФОРТРАНЕ. Советую всем, пока не поздно, начать изучать ФОРТРАН. Язык будущего, можете мне поверить. Во всех приличных домах теперь принято говорить на ФОРТРАНЕ.
- Это что, вроде эсперанто? - спросил Анатолий.
Я молча кивнул, энергично жуя. ФОРТРАН похож на эсперанто не больше, чем полупроводник на жужелицу. ФОРТРАН - это математический язык высокого уровня, и говорить на нем так же сложно, как, скажем, испускать гамма-лучи. В данной компании вряд ли кто мог оценить мою шутку по достоинству, и я наслаждался ею в одиночестве, продолжая прихлебывать вино.
- Да, черт возьми, - сказал Анатолий, - завидую я тебе. Мужскую ты выбрал работу…
- Любая работа может быть мужской, - вмешалась Маринка, которая, оказывается, давно уже стояла у ширмы за моей спиной, прислушиваясь к нашему разговору, - если она по-мужски делается. Кстати, Сережа, - если память меня не подводит, "роковая подруга" назвала меня по имени впервые, - кстати, Сережа, эта девушка, с которой ты так оживленно беседовал, она что, большое у вас начальство?
- Да нет, не сказал бы, - ответил я уклончиво. - А в чем дело?
- Так мне показалось, - безразлично проговорила Маринка, - уж очень сурово она тебя отчитывала. Как провинившегося мальчишку. Не всякий мужчина стерпел бы такой менторский тон.
Все было понятно: "роковая подруга" решила, что мой авторитет на сегодня неоправданно вырос, и, поскольку, это противоречило ее видению мира, Маринка вносила в разговор свои коррективы. "Роковой подруге" нужно было, чтобы все женщины вокруг нее были несчастны, мужчины жалки, и чтобы только она одна блистала своим собственным, неотраженным светом. До сих пор ей никто не мешал, а Лариска даже непроизвольно на это работала, но сегодня в "дамской зоне", видимо, слишком много говорили обо мне, и "роковая подруга" почувствовала себя глубоко уязвленной.
- Скорее так, - возразил я. - Не от всякой женщины можно стерпеть такой менторский тон.
- Н-да? - произнесла Маринка, и я понял, что она не нашлась, как ответить.
- Мне кажется, - выступила вперед "близкая подруга" Тамара, - что Сережа находится на пороге какого-то важного решения.
- Мне самому так кажется, - честно признался я.
- Может быть, Сережа все-таки приоткроет завесу таинственности? - спросила "та еще подруга" Лена, подойдя в обнимку с моей Лариской. - Ну, хоть чуть-чуть?
- Смотрите-ка, да это женское наступление! - засмеялся Анатолий. - Ну, Серега, держись.
- А что? - спросила Лена. - Что тут такого странного? В конце концов, мы все здесь близкие подруги и имеем право знать, что происходит.
- Тебе, конечно, больше всех надо, - сказал ее муж, встал и вышел из комнаты.
Я посмотрел на Лариску: подстроено? Она чуть-чуть улыбнулась и молча покачала головой.
- Дело в том, - сказал я, - дело в том, что меня совершенно неожиданно назначили главнокомандующим. Я, признаться, смутился…
- …вышел в халате, - со смехом подхватил Анатолий.
- Да-да, это прямо из твоего конкурса. Так вот, я смутился, вышел в халате и категорически отказался.
- Из каких же соображений? - спросила Маринка.
- Не рожден повелевать, сударыня, - галантно ответил я. - Рядовой исполнитель по призванию, о чем глубоко сожалею.
32
- Это правда? - спросила у меня Лариска, когда гости разбрелись по домам и мы остались одни. Впрочем, "одни" - не то слово: за-ширмой в интимной зоне, не подозревая об окончании вечера, по-прежнему оживленно беседовали "просто несчастная баба" и ее незнакомец южанин. Судя по отрывочным фразам, которые до нас долетали, беседа их прошла уже через стадию "а вот я однажды…" и находилась на уровне сверки понятий: "Вот я тоже так думаю, что подлость - это когда…" Сочетание голосов, приглушенного контральто и хрипловатого баса, было на редкость благоприятным. Мы не собирались пока тревожить эту пару: возможно, на наших глазах налаживалась личная жизнь двух немолодых и, наверное, одиноких людей. Перемигнувшись с Лариской, мы даже смирились с мыслью, что нам придется приютить эту пару на ночь (естественно, в разных углах), но никаких заявок из-за ширмы пока не поступало. Возможно, "несчастная баба" даже не рассчитывала на такой вариант: что ж, тем более не было оснований их выпроваживать, пусть люди поговорят от души.
- Так это правда - все, что ты здесь наплел?
- Нет, разумеется, - ответил я, - хорош бы я тут был со своей правдой.
- В таком случае ты на редкость красиво извернулся, - сказала Лариска с неудовольствием: ей не нравилось, когда я удачно лгал, а неудачное мое вранье приводило ее в умиление. - Может быть, ты скажешь мне наконец, что у вас там происходит?
Я вкратце изложил ей суть проблемы. Как я и ожидал, Лариска отнеслась к моим терзаниям довольно спокойно. Она одобрила все мои действия, включая заявление об уходе ("Пусть повертятся, пусть!" - сказала она удовлетворенно), а по поводу моей тяги к самооправданию заметила, что жить надо чуть-чуть попроще.
- Люди делятся на лидеров и функционеров, Сережа. И, нравится тебе это или не нравится, ты не функционер. Ты прирожденный лидер, Сережа, это от бога, и в этом ты совершенно не виноват. Они тебя не отпустят, можешь не волноваться. Ты нужен им позарез. Я это сразу поняла, когда увидела твою Аниту. Но, что касается ответственности, ответственности на себя пока не бери. Пусть сами заказывают эту дурацкую электронику - как ты ее там называешь? машинный комплекс? Вот-вот. Пускай помучаются с этим комплексом: сиди и смотри. А вот когда они убедятся, что ты был прав, вот тогда и придет твое время.
Лариска рассуждала, все больше увлекаясь, и перебивать ее в эту минуту было все равно что ударить ребенка, поэтому я слушал ее и молчал. Ну как ей было объяснить, что я так жить не умею, что я привык за все отвечать. За все. Сам. Один. Лариска говорила так миролюбиво, так хвалила мое поведение ("Ты безукоризненно вел себя: честно, с достоинством, по-мужски!"), что ей почти удалось меня ублажить. Правда, миролюбия ее хватило ненадолго: пошли упреки в скрытности, в замкнутости, в недоверчивости, в подозрительности ("Ты был уверен, что я тебя стану подталкивать под локоть: берись, берись! Плохо же ты обо мне думаешь!"), и от цепной реакции претензий Лариску удержали два не зависевших от меня обстоятельства: присутствие в комнате посторонних и, как ни странно, судьба Аниты, которая Лариску чрезвычайно заинтересовала. "А дети у них есть? А почему же он?.. А почему же она?.. Странно, однако, что… А внешне это никак?.." - Лариска вновь и вновь возвращалась к этой теме, затаив дыхание выслушивала мой ответ и, покачивая головой, произносила: "Бедная, бедная…"
Естественно, при таких обстоятельствах наладить ссору нам не удалось, и наконец, усталые, но довольные, мы начали собирать посуду и выносить ее на кухню для мытья.
33
На кухне была одна только Марья Ивановна: Яновские уже улеглись. Я вежливо спросил у старушки, как она погуляла. В ответ Марья Ивановна расплакалась. Оказалось, что ее жестоко, кровно обидели. Яновские, желая восстановить мир в квартире, предложили оплатить ремонт "общих мест" сами, без ее участия, с нами пополам.
- Что я, нищенка какая-нибудь? - плача, повторяла она. - Что у меня, гордости нету? Унизить хотите, а потом попрекать тремя рублями да надсмехаться.
Я начал было уговаривать Марью Ивановну, но она, вообразив, что я перед ней извиняюсь, ожесточилась, начала кричать тонким голосом: "А, вы такие, такие!.." - и вдруг проворно сунула мне в нагрудный карман пиджака скомканную трехрублевку и со словами: "Да нате, подавитесь!" - ушла. У меня создалось впечатление, что она и разговор-то со мной затеяла только для того, чтобы эту трехрублевку всучить.
- Что, получил? - злорадно сказала мне Лариска. - Прекрасная иллюстрация! Прекрасная. И все-то ты совестью маешься, и перед всеми-то ты виноват.
Я ничего не ответил; на сегодня с меня было более чем достаточно.
Когда мы с Лариской вернулись к себе, мы увидели, что окно нашей комнаты распахнуто настежь, ширмы все сложены и поставлены к стенке, а немолодая пара исчезла.
- Что за черт? - выругался я. Лариска засмеялась.
Да ничего особенного. Очнулись, устыдились и по-английски сбежали. Люди-то в возрасте.
- А окно зачем открыли?
- Чтобы табачный дым вышел. Да что с тобой, Сережка?
Я подошел к окну, выглянул на улицу.
- Ничего, - пробормотал я, - ничего… И потер рукою лоб.
- Выпил лишнего, может быть?
- Да нет, что ты… Странно все это…
- Что "все"? - обеспокоилась Лариска. Она включила верхний свет, подошла ко мне, взяла за плечи, заглянула в лицо, то есть проделала все то, что в таких случаях полагалось.
Это ничего, - уверенно сказала она после паузы. - Это скоро пройдет.
-
34
Часов до трех утра я не мог заснуть. То окно казалось недостаточно плотно занавешенным, то дверь приоткрытой. Я старался думать о таких пустяках, чтобы не думать о главном - о том, что мне делать завтра…
Наконец мне надоело мучиться и метаться на подушке. Я вспомнил о роге изобилия, отыскал его на потолке в необычном месте и стал пристально на него смотреть. Долго-долго рог не шевелился, потом вдруг раковина его приоткрылась, и белое алебастровое яблоко с глухим стуком упало к нам на постель. За ним из рога вылезла тяжелая виноградная гроздь. Белая, сухо пылящая мелом, она долго висела на потолке, позванивая ягодкой о ягодку… потом, очевидно, упала, но, как это случилось, я уже не видел. Я уже спал.