– К сожалению, больная не проявляет никакой критики своего состояния, – горестно вздохнул Выскребенцев. – Мы не можем констатировать ни малейшей положительной динамики…
И красномордый профессор отрезал:
– Без поддерживающей терапии нейролептиками бредовые идеи могут быстро и очень сильно актуализироваться. Пока разговоры о выписке явно преждевременны…
Они не развлекались. И не издевались надо мной. Видимо, такие разговоры входят в их тактику расщепления человеческих душ.
А Выскребенцев тоненько засмеялся:
– Тут уместнее говорить о стационаре для хроников…
Стационар для хроников – это Сычевка.
Когда они вышли, я спросила Анну Александровну:
– А что такое Сычевка?
Она закрыла на миг глаза, вздохнула, перекрестилась.
– Смерть, – сказала она тихо. – Страшная, медленная смерть. Там и работа у персонала – не лечить, а содержать. Сама понимаешь, что за больница. Это бывший концлагерь под Смоленском. Все осталось как было – проволока, бараки. Только вместо вертухаев – уголовники-санитары и срок до смерти… Больше трех лет никто не выдерживает…
Адонаи Элогим! Спаси меня! Избавь от этого ужаса! Алеша – ты слышишь? Больше трех лет никто не выдерживает..
57. АЛЕШКА. МЕМОРАНДУМ
Не помню, как я добирался домой. На тротуаре я очнулся от того, что пил распухшими разбитыми губами из лужи, во мне горела и мучительно ныла каждая клеточка. Какой-то прохожий похлопал меня по плечу:
– Слышь, керя, вставай! Иди домой, ты уже наотдыхался! Слышь, вставай!…
Я плохо видел его, он двоился, расплывался – левый глаз у меня совсем затек.
– Слышу, – сказал я и удивился хлюпающему звуку моего голоса. Сплюнул – и на черный мокрый асфальт вылетел вместе с кровавой кашей зуб.
– Давай, помогу, – говорил мне незнакомый человек. – Сейчас менты объездом тронутся, в два счета загребут в вытрезвитель…
К счастью, он принимал меня за пьяного, он ведь не знал, что мне отомстили товарищи убитого героя.
Потом прохожий пропал куда-то, и я отправился домой, не разумея маршрута, не соображая, где я нахожусь. Мне было только очень холодно – они разорвали на мне в клочья куртку, и весь я промок насквозь, пока валялся на тротуаре у подъезда. Я пытался остановить машину, но шофера освещали меня фарами – грязного, разодранного, окровавленного – и с ревом исчезали в темноте. Я никак не мог найти троллейбус – может быть, я шел не по тем улицам, или они уже перестали курсировать. Мечтал присесть где-нибудь отдохнуть, но не было ни одной скамейки.
Чудовищно кружилась и гудела голова. На каком-то перекрестке мне показалось, что я теряю сознание, но меня просто согнуло пополам и началась ужасная рвота – из меня текла желчь и пена. И все время сверлила лишь одна мысль – не упасть, ни в коем случае не упасть. Тогда заберут в вытрезвитель и все проблемы у них со мной будут решены – пьянице в вытрезвителе ничего не стоит впаять год за хулиганку. А я не написал и не передал…
Я, наверняка, не дошел бы. Но останавливая в очередной раз такси, я влез в карман куртки и понял, что геройские мстители вытащили у меня деньги. Может быть, это входит в сценарий разбойного нападения неустановленных преступников, а может – просто естественный рывок нормальных уголовников.
А у меня было четыре новеньких сотни и разменные мелкие бумажки. Воришки проклятые! И ярость придала мне сил, я долго еще шел по улицам, пока все не погрузилось в густую пелену беспамятства…
А пришел в себя, увидев перед собой лицо Шурика. Я лежал на диване, укрытый одеялом. На голове – приятная холодящая тяжесть мокрого полотенца. Лицо очень болит. Ничего не помню – как добрался сюда, что происходило – все исчезло.
Шурик, они у меня все деньги украли, – сообщил я, и мне почему-то казалось это очень важным, и досада, что деньги эти бандюги не сдадут начальству, а тихонько припрячут и потом пропьют, была такой огромной и острой – мне хотелось, как в детстве, уткнуться в одеяло и горько заплакать. Наверное, это была спасительная защитная реакция измочаленного организма.
Плюнь, забудь, – улыбнулся Шурик. – И так проживем. Слава Богу, сам-то хоть пришел…
– Сколько времени?
– Полвторого. Ты почти четыре часа проспал. Я тебе сейчас крепкого чаю налью.
Я приподнялся, спустил ноги с дивана, и вся комната под прыгнула и метнулась перед глазами, плавно покружилась, не сразу замерла, и все встало на свои места. У меня, наверное, небольшое сотрясение мозга. Левый глаз ничего не видит – толстая, гладкая, как финик, горячая опухоль на его месте. Ладно, все пройдет, надо сейчас собраться с мыслями, сгруппироваться, отбить сильно концовку.
Сорок лет назад во время спектакля Соломон выскочил за кулисы и ткнулся глазом в чью-то горящую папиросу – потом два месяца болел – но в тот вечер отыграл остальные три акта.
На столе млел сизым паром рубиновый чай в стакане. Я встал с дивана, и снова комната запрыгала, закачалась передо мной, но я устоял на ногах, и комнату заставил вернуться на место.
– Ты бы лежал лучше, – сказал просительно Шурик. – Нет, братень, сейчас лежать не будем. Сейчас мы делом займемся…
– Хорошо, – безропотно согласился Шурик, не спрашивая каким делом мы будем заниматься среди ночи. Господи, почему же мне никогда раньше в голову не приходило, что он – очень хороший человек?
От горячего чая болел рот – опухшие губы, ссаженный язык, разбитые десны, но я пил все равно и чувствовал, как возвращаются силы.
– Шурик, ты не знаешь, почему отец оформил тогда свое отцовство? – я знал, что ему неприятны все эти разговоры, но не хотел оставлять для себя больше никаких неясностей.
– Я думаю, что отец как-то странно, по-своему любил мою мать, – задумчиво сказал Шурик, – тогда он думал, что даже ему не удастся спасти ее, поэтому он согласился спасти хотя бы меня…
– В каком смысле?
– В это время было принято решение о выселении всех евреев на Таймыр – мы бы там все за одну зиму погибли, – просто, без волнения объяснил Шурик. – Мать предупредили об увольнении, а вы уже жили в Москве. Мать ни о чем не просила, но в феврале отец прилетел в Вильнюс и через своих знакомых оформил признание иска об отцовстве…
– А почему он тебя просто не усыновил?
– Для этого нужно было согласие твоей матери – и вся история вскрылась бы…
– Но почему твоя мать не довела процедуру до конца?
– Умер Сталин – отпала для нас смертельная опасность, и мать не хотела подвергать отца риску скандала…
– Она жива?
Шурик отрицательно покачал головой. И замолчал. И я больше не спрашивал – там было только его, и мне нечего было лезть без спросу. Захочет – сам расскажет.
Мы долго молчали, потом я сказал ему:
– Шурик, я выяснил обстоятельства убийства Михоэлса и отца Улы, мне известны имена конкретных убийц и организаторов преступления. Теперь я хочу составить доклад об этом и передать его на запад, чтобы выручить Улу… Шурик кивнул.
Ты мне хочешь помочь? И снова Шурик кивнул.
– Учти – если попадемся, то поплатимся головами. Нам этого не простят…
– Не предупреждай меня, я готов. Христос сказал – нет больше той любви, как если кто положит душу за друзей своих. Что надо делать?
– Нужно найти выход за границу. Человека, который передаст доклад…
Шурик протер платком запотевшие толстые линзы очков, задумчиво наклонил к плечу голову, надел очки на переносье, взглянул мне в глаза, твердо сказал:
– У меня есть товарищ, сельский священник. Под Владимиром. У него были связи, он поможет.
– Ему можно доверять?
– Да, – отрубил Шурик. – Я верю ему как себе. Когда нужно отдать?
– Немедленно. Сегодня утром…
– Хорошо, садись пиши. Я уеду, как закончишь…
Шурик налил мне еще стакан чаю и прилег с книжкой на диван. А я заправил в машинку закладку в два экземпляра, и медленно, собираясь с мыслями, отстукал одним пальцем заголовок: "МЕМОРАНДУМ".
Кому писать? О чем писать? Как написать? Как обеспокоить мир правдой, ради которой люди здесь согласились умереть?
Правда – от Бога, Истина – от ума.
Как рассказать вам о моей вере в то, что история евреев – это повторение крестного пути Христа, заканчивающегося на нашей Голгофе?
Как объяснить вам чувства человека, от которого отрывают любимую женщину и швыряют в тюремный сумасшедший дом?
Безнадежно.
Я буду говорить на языке судебной процедуры.
Я вчиняю иск!
Я требую суда открытого и гласного над уголовными и политическими преступниками, которых государство три десятилетия укрывает от справедливой кары, от праведного возмездия за злодеяния.
Наша держава не признает никаких сроков давности за гитлеровские преступления. Я прошу мир отменить сроки давности на сталинские преступления. На них не могут распространяться никакие сроки давности, потому что они продолжаются, изменив лишь свое обличье и характер.
Люди, убившие три десятилетия назад великого актера Михоэлса, продолжают для сокрытия этого злодейства держать и сейчас в психиатрической тюрьме жертву давнего преступления. 13 января 1948 года убийством Михоэлса и Моисея Гинзбурга была начата неслыханная в нашей стране по масштабам антисемитская кампания, имевшая конечной целью депортацию и полное физическое истребление евреев.
Ровно за полвека – 13 января 1898 года – мир вздрогнул от гневного возгласа Эмиля Золя, брошенного в лицо антисемитам – "Я обвиняю!"
Уставший и отупевший за полвека насилия и кровопролития мир не шелохнулся, когда оперативными работниками МГБ Шубиным и Жигачевым были убиты Соломон Михоэлс и еврейский писатель Моисей Гинзбург…
Не останавливаясь ни на минуту, я стучал на машинке, и незаметно отступила боль во всем теле, остановилось головокружение, открылся затекший глаз. На бумаге струились черные ручейки строк и выстраивались в них четкой лесенкой имена, факты, даты – они поднимались со дна небытия, из бездны забвения, из беспросветной топи беспамятства, как острова в мутном океане страха и тоски, они воздымались вехами памяти и позорными столбами.
…Руководил операцией заместитель министра государственной безопасности генерал-лейтенант С. П. Крутованов…
…он прибыл в Минск, где непосредственно командовал убийцами республиканский министр генерал-лейтенант Л. Ф. Цанава…
…У Михоэлса и сопровождавшего его Моисея Гинзбурга не было надежды на спасение, ибо в случае отказа ехать в Минск они должны были направиться на приемку спектакля в Вильнюс, где был подготовлен резервный вариант их уничтожения моим отцом – генерал-майором 3. А. Епанчиным…
…связь между Минском и Вильнюсом обеспечивалась офицером-агентуристом Михайловичем, получавшим всё необходимые ему данные от своего агента из близкого окружения Михоэлса…
…Михайлович использовал в качестве приманки административно-ссыльного Л. X. Гроднера, инвалида, прикрепленного к местной спецкомендатуре, и его брата – актера театра А.-Л. X. Гроднера, поручив им пригласить Михоэлса к себе на еврейский национальный и семейный праздник…
…Иван Гуринович, шофер машины, обслуживающий в Минске Михоэлса и Гинзбурга, был задержан и заменен оперативным работником МГБ…
…в связи с тем, что Михоэлс и Гинзбург отказались ехать на машине, план убийства был скорректирован…
…в районе бывшего еврейского гетто на улице Немига грузовик – студебеккер, управляемый Шубиным, догнал их, на скорости выехал на тротуар и сбил Михоэлса, скончавшегося на месте…
…Моисей Гинзбург был только оглушен и, спасаясь от убийц, нашел в себе силы встать и побежать через проходной двор. Из студебеккера выскочил Жигачев, догнал Гинзбурга во дворе и завернутым в войлок ломом проломил ему череп… на развилке шоссе убийц подобрал и увез в Вильнюс шофер и телохранитель генерала 3. А. Епанчина – младший лейтенант П. В. Гарнизонов…
…прибывший для расследования в Минск начальник следственной части Прокуратуры Союза Л. Р. Шейнин обнаружил на месте преступления лом с отпечатками пальцев старшего лейтенанта Д. М. Жигачева – до службы в МГБ судимого уголовного преступника, дактокарта которого хранилась в отделе уголовной регистрации…
…административно-ссыльный Л. X. Гроднер, инвалид – без обеих рук, выполнявший агентурное поручение Михайловича и могший на допросе дать исчерпывающие показания Шейнину, был утоплен в проруби на реке Неман…
…обстоятельства встречи с Михоэлсом и приглашения его в гости разъяснил Шейнину брат утопленного Л. X. Гроднера – актер А. X. Гроднер, который после допроса, реально оценив угрожающую ему опасность, на много лет скрылся из Минска……дальнейшее расследование Шейниным убийства стало опасным, в связи с чем он был отозван в Москву и на вокзале арестован органами МГБ…
…однако дальнейшее существование Жигачева, оставившего пальцевые отпечатки на ломе, было признано нецелесообразным…
…младший лейтенант П. Гарнизонов, напоив Жигачева спиртом с разведенным в нем снотворным, уложил его в гараже и включил двигатель машины, от чего Жигачев вскоре задохнулся…
…Михоэлс был похоронен как выдающийся культурный и государственный деятель, но сразу же после этого был разогнан Еврейский антифашистский комитет, который он бессменно возглавлял, закрыт созданный им Московский Государственный Еврейский театр, прекращены все еврейские издания, произведены тотальные аресты и казни еврейских писателей, брошены в концлагеря и тюрьмы все заметные деятели еврейской культуры
…В апогей гитлеровских гонений на евреев – в Хрустальную ночь – было сожжено, разгромлено и разграблено двести пятьдесят синагог в Берлине. Такого не может случиться у нас, поскольку в Москве осталось сейчас две синагоги…
…Это часть изглаживания памяти о Михоэлсе, поскольку еврейство, еврейская культура как часть мировой цивилизации немыслима без дел и имени этого великого человека и мученика за свой народ…
…Добрая память о Михоэлсе у нас практически уничтожена. Но злоба и страх за ненаказанное и нераскаянное преступление сохранилась в полной мере…
…Я требую предания суду генерал-лейтенанта МГБ С. П. Крутованова, пребывающего ныне на должности замминистра внешней торговли СССР.
Убийцы Михоэлса – Шубина, начальника службы безопасности Института атомных проблем.
Провокатора Михайловича – подвизающегося сейчас в должности старосты Московской хоральной синагоги.
Пенсионера МГБ Гарнизонова – укрывателя убийц и убийцу…
…Оставаясь на свободе, пребывая в почете и находясь под покровительством государства, эти преступники продолжают свои злодеяния…
…Дочь убитого Моисея Гинзбурга – Суламифь Гинзбург, литературовед и историк, подавшая заявление на выезд в государство Израиль, встретилась с Крутовановым и заявила ему о преступной роли, которую он сыграл в смерти ее отца…
…Через три дня ее заманили обманом в психдиспансер, там избили, связали и силой водворили в тюремную спецпсихушку…
…Я располагаю авторитетным медицинским свидетельством о полной вменяемости С. Гинзбург и считаю заточение ее в сумасшедший дом продолжением длящегося три десятилетия зверского преступления…
…Я намерен передать общественности медицинское заключение о состоянии здоровья С. Гинзбург и прошу у мира защиты человека, подвергаемого мучительной казни, для сокрытия правды о расправе, учиненной над ее отцом…
Прошу вас, люди. И наши силы не бесконечны.
Закончил я письмо, когда ночь за окнами стала редеть и меркнуть. Чуть слышно посапывал на диване Шурик. Остаток чая в стакане подернулся серой алюминиевой пленкой. Было очень тихо. И меня захватывало, обволакивало, топило в себе чувство завершенности всех земных дел. Я очень устал жить. Как много мне досталось!
Разложил письмо по экземплярам, копирку поджег в пепельнице и глядя на ее желтое дымное пламя, думал о том, что где-то люди, свободные от непереносимой тяжести знания, от свербящего недуга обеспокоенности правдой, ходят по лесам, жгут настоящие костры, вдыхают сладкий запах осени и греют озябшие руки над потрескивающими сучьями.
Может быть, Господь даст мне это в следующей жизни?
Поднял встрепанную голову Шурик, подслеповато прищурился на меня: – Что?
– Все. У меня готово…
Заклеил письмо в конверт, сверху обернул газетой.
– Как холодно здесь! – ежился Шурик.
– Да, холодно. Нас отключили от отопления…
– Похоже, нас от всего отключили, – усмехнулся Шурик и стал надевать свое старенькое нескладное пальто. Из драпа. Такие сейчас уже и не носит никто.
Он спрятал за пазуху пакет и обеспокоенно посмотрел на мое лицо:
Алеша, у тебя глаз жуткий – весь кровью залит. Сходи к врачу…
– Ладно, схожу. Потом. Когда ты вернешься?
– Сегодня к ночи. Или завтра утром.
– Жду тебя, Шурик. Приезжай быстрее…
Я проводил его до дверей, мы потоптались секунду на месте, а потом одновременно шагнули друг к другу и крепко обнялись.
– Как хорошо, Шурик, что я нашел тебя…
Он захлопнул дверь за собой, и я еще слышал на лестнице его дробный топот маленького неуклюжего слоненка.
А я вернулся к себе, скатал первый экземпляр письма в тонкую трубочку и осторожно запихнул ее в пустую бутылку, накрепко закупорил.
Бутылку положил под подушку и обессиленно лег на диван. Я слышал, как я засыпаю. И на душе моей был покой. Шуршал, завихривал меня неостановимо сон, и в нем была сладость отдохновения.
Мы плыли вместе с Улой по ярко сверкающей воде, и Ула ясно и радостно смеялась. И пела она что-то – но не мог разобрать что.
Она пела, звала меня и смеялась.
А я медленно погружался в воду, и эта блестящая текучая вода щекотала мне веки, она размывала лицо Улы, я плохо видел ее, но она все еще смеялась и звала меня, но я погружался все быстрее и уже знал своим измученным сердцем – больше ее для меня нет.
58. УЛА. ГОСПОДЬ С ТОБОЙ!
Койка Светы пуста. Сегодня утром ее забрали няньки – куда, не сказали. И ей не сказали. С нами ведь здесь на разговаривают. С нами разговаривает здесь только радио. Вестью безумия мира трещит целый день в палате картонный голос динамика – "…в Курганской области прочитано шесть тысяч лекций, посвященных новой Конституции".
Клава Мелиха тайком съела полагавшийся Свете обед и теперь боится, что санитарки обнаружат покражу и свяжут ее в укрутку. По-моему, Клава совсем выздоровела. Она степенно рассуждает о том, как ее выпустят отсюда, надо будет жизнь зачинать сызнова, Петю-то теперь не воскресишь, надо будет найти какого-нибудь мужичка – для общего хозяйства и здоровья – и с ним вдвоем тихо доживать.
– Не век же мне слезы на кулак мотать! – рассудительно говорит она Ольге Степановне.
А та спрашивает с интересом, безо всякого ехидства:
– А Петю не жалко?
– Как же не жалко? Жалко! Да чего ж теперь поделаешь? И пожил он все-таки – он же меня постарше был…
Анна Александровна совсем потеряла силы – лежит, я ее кормлю супом с ложки. Чудовищная еда, жалобное хлебово для брошенных людьми животных.
Сегодня Анну Александровну вызывали на комиссию – долго расспрашивали, много записывали, ничего не сказали. Зачем им говорить с нами? С нами радио поговорит – "…На Новокузнецком металлургическом комбинате пустили печь по получению агломерата из железорудного кварцита, что дает народу десятки миллионов рублей прибыли…"