Елена хотела ответить какой-нибудь дерзостью, но передумала, понадеявшись, что оставшись серьезной, вернее собьет с него спесь, – потому что ее дерзости в какой-то момент перестали его злить, и она это с большим удивлением заметила:
– Человек, которого я могу уважать, и чьи слова не расходятся с делом. Тонко чувствующий и понимающий мои чувства. И уж точно не роковой красавец под два метра ростом с ушками, как у чертика, и голливудским оскалом, в котором поместится целиком моя голова... Да перестаньте вы хохотать, черт вас побери совсем!!!
– Простите, – Майзель провел рукой по лицу, словно стирая с него улыбку. – И что же, встречались вам такие мужчины?
– Вы отлично знаете, какие мужчины мне встречались, – рассвирепела Елена. – Или вы думаете, я не понимаю, – прежде, чем допустить меня к вашему телу, ваши ищейки насквозь просветили меня и все вокруг меня во всех мыслимых и немыслимых диапазонах?!
– Вы это заметили? – прищурился Майзель.
– Нет. Я не заметила. Но догадалась.
– Слава Богу, – вздохнул Майзель. – А то я испугался, что они вас побеспокоили. – Он снова улыбнулся. – Простите. Вы просто очень смешно сердитесь.
– Вы не первый, кому поначалу бывает смешно. Обычно потом становится весело всем остальным.
– Я не боюсь показаться смешным.
– Как мило с вашей стороны. И почему же?
– Потому что умею быть по-настоящему страшным, – Майзель коротко взглянул на Елену из-под полуприкрытых век, и взгляд этот весьма однозначно подтвердил правоту произнесенных слов. – Кроме того, если вы вздумаете изобразить меня смешным, вам просто никто не поверит. Это не будет соответствовать правде жизни.
– Ну, хорошо. Я думаю, нам сейчас не стоит делить шкуру не... недобытого дракона. Каков будет формат наших встреч?
– Мой рабочий день начинается в шесть утра. Встаю я в пять. Ложусь в четыре. Иногда не ложусь.
– В четыре... ночи?
– Ну, не дня же. В воскресенье я обычно отдыхаю.
– Почему не в субботу?
– Потому что его величество отдыхает в воскресенье, – Майзель усмехнулся. – И это единственный день за всю неделю, когда мы можем более или менее спокойно поговорить, и не только о делах. Но мы отвлеклись. В течение дня могут случаться, разумеется, всякие непредусмотренные рабочим расписанием моменты. Вот так. Все это время я буду для вас полностью доступен, о чем отдам соответствующие распоряжения.
– А секреты?
– Вас интересуют секреты?
– Нет. Во всяком случае, не секреты, как таковые.
– Ну и прекрасно. Предоставьте мне позаботиться о деталях. Итак, завтра в шесть?
– В десять.
– Невозможно.
– То есть?!?
– В шесть, пани Елена. Уйти вы можете в любое время, но прийти – только в шесть. Потому что в десять я могу быть уже в Лондоне или Антананариву. Или на Луне. Понимаете?
– Кажется, да.
– Замечательно. А сейчас я отвезу вас домой. Не возражаете?
– Это что? Позвольте вам выйти вон?!
– Вам нужно отдохнуть, пани Елена, – улыбнулся Майзель, и по его улыбке она поняла, что он не шутит. – Мой ритм довольно сложно выдержать. Мои помощники работают в две смены, и я подумываю, не учредить ли мне третью, потому что люди просто падают с ног.
– Просто невероятно, что делает с человеком жажда наживы. Что ж, поехали!
ПРАГА. ИЮЛЬ
Это было похоже на то, как если бы у Елены вдруг вытащили пробки из ушей и сняли повязку с глаз. Майзель словно задался целью сшибить ее наземь, обрушив на нее разом весь чудовищный коловорот своей жизни. Но это было не так-то просто, как могло бы показаться при взгляде на хрупкую фигурку Елены. Она честно отрабатывала свою – пускай временную – причастность к нему.
И – спрашивала, спрашивала! Своими вопросами она пыталась нащупать в его панцире хоть какую-нибудь, хоть крошечную щелочку, в которую можно было бы просунуть лезвие ножа, надавить, раздвинуть, а потом и разломить пополам, чтобы увидеть живую, беззащитную плоть. Но Майзель, казалось, состоял весь из одного только панциря – непоколебимой, спокойной, веселой уверенности в собственной правоте. Это было иногда до такой степени непонятно, что заставляло Елену срываться и выходить из себя. Только Майзеля вывести из себя было совершенно нереально – как ни пыталась Елена, ничего у нее не получалось.
– Кстати, как вам удалось так быстро и так великолепно выучить чешский? У вас даже акцента нет! Я знаю, что вы умеете учиться хорошо и быстро. Но чешский? Это далеко не самый простой язык. Конечно, похож на русский, но уж очень отдаленно. И произношение... Нет-нет, я помню ваш рассказ, – Разве такое забудешь, пронеслось в голове у Елены. – Но... Это же мистика, на самом деле. Это же не может быть так просто!
– Да вот, дорогая, так как-то все. Очень хотелось, наверное.
– Это даже не смешно.
– А кто вам сказал, что я собираюсь вас развлекать?!
– Пожалуйста, пан Данек. Вы же прекрасно понимаете подоплеку вопроса.
– Возможно. Или нет. Ну, хорошо. Да, я хотел – и хочу – чтобы люди, с которыми мне приходится работать и делать одно очень большое и очень важное дело, не ощущали хотя бы языкового барьера. И я много над этим трудился. Разумеется, если бы не врожденные способности и некоторые благоприобретенные навыки, это было бы невозможно. Но я вообще быстро соображаю. И чешский – вовсе не единственный язык, которым я владею так, что могу на нем думать.
– Ну, допустим. Зайдем тогда с другой стороны. Почему – Майзель? Я не спрашиваю, как вас звали раньше, это, в конце концов, не так уж и важно.
– Ох, пани Елена, зубастая вы щучка. Вы же наверняка неплохо знаете историю.
– Конечно. Но неужели вы думаете, что мало-мальски грамотные и здравомыслящие люди верят в эту дурацкую легенду о вашем мифическом родстве с Мордехаем Майзелем?
– А что, по-вашему, мне следовало объявить себя потомком Ягеллонов или Яна Люксембургского?
– Ну, это было бы наверняка еще большей глупостью. Достаточно Его Величества.
– Который и есть настоящий потомок Ягеллонов.
– Я вовсе не пытаюсь с этим спорить.
– Вот видите. А Майзель – вполне достойная фигура для основателя династии, вы не находите? Мне прекрасно известно, что Мордехай Майзель умер, не оставив прямых наследников. Но это не важно. Я претендую на большее. Я претендую на духовное родство. На духовное наследство. На такую же дружбу с его величеством. На тот же – и больший, конечно – масштаб государственных дел. На повторение истории на новом спиральном отрезке. Неужели непонятно?
– Что-то такое в этом духе я себе и представляла.
– Замечательно. Это значит, что легенда работает, и работает эффективно. Разве не в этом смысл легенды?
– Возможно. Но почему вы затеяли такую сложную игру в короля? Да еще и не одного!
– Мне импонирует монархическая форма правления. Наша монархия – идеал государственного устройства, как я его понимаю. И для осуществления задуманного мной плана демократия совершенно не приспособлена. Кроме того, я же не могу, черт возьми, все делать один. Мне нужны помощники. Не просто исполнители моих указаний, а люди с собственным мнением. И даже не помощники. Помощники – неправильное слово. Соратники. Те, кто видит мою цель, как свою. Для которых мой план – их план. Люди, которые должны – и могут – спорить со мной. Видеть мои слабости и ошибки. Знаете, почему провалился гениальный сталинский план захвата всего мира? Потому, что он окружил себя людьми, которые боялись пикнуть, сказать хоть одно слово поперек. Слава Богу, мне пока удается избегать этого.
– И все-таки? Почему не вы сами? Это единственное, что не совсем стыкуется с теорией о безграничной власти. У вашей власти есть весьма четкие границы.
– Ага! Так вы начинаете это видеть!
– Конечно, – Елена пожала плечами. – Вы охотно делитесь властью. Это не похоже на самовлюбленных властолюбивых маньяков. Или это какая-то новая ступень развития, о которой мне раньше не доводилось слышать.
– Я открою вам маленький секрет, пани Елена. То, что вы называете "делиться властью", на самом деле есть просто делегирование полномочий. А у меня, собственно, никаких полномочий не имеется. Я – крючок, вытаскивающий идеи из голов людей, друзей, подчиненных. Я не умею руководить страной. У меня нет для этого соответствующих знаний и навыков. Для этого существуют другие люди. Другие институты.
– Как мило с вашей стороны поведать мне сие ошеломляющее откровение.
– Я рад, что вам весело. И есть еще одно "но".
– Какое же?
– А всмотритесь внимательно в мое лицо, пани Елена. Разве я похож на своего? Да хоть бы я в лепешку разбился. Кто же мне поверит?
– Что это значит?
– Я еврей, дорогая. Жид. Пархатый. Понимаете?
– Опять вы об этом!
– Да ведь это важно. И не только для меня. Даже если понтифик объявит меня лучшим католиком всех времен и народов, а полиция и королевская воздушная пехота будут стрелять в каждого, кто усомнится, это ничего не изменит. Я еврей. Я родился евреем и умру евреем. Это не поза, это просто факт. Я подтолкнул... Да, это было. Просто был такой период в истории. А своей страной люди должны управлять сами. Я нахожу это правильным. Сами должны строить свою жизнь и судьбу.
– И как это утверждение соответствует тому, что вы... вытворяете?!
– А я ничего не вытворяю, дорогая. Я, повторяю, создаю условия и вытаскиваю из людей идеи. А вытворяете вы сами. Евреи – технические сотрудники, – в аппарате, армии, полиции, образовании, – пожалуйста, сколько угодно. Даже, возможно, министры, если дорастут. Но рулить?! Нет. Рулите сами. Я только подстраховываю в поворотах. – Майзель усмехнулся, – как показалось Елене, слегка иронически. – Это не уход от ответственности, пани Елена. Я просто очень хорошо знаю, что я должен и чего не должен делать. Когда мы сражались за свободу и дрались с бандитами – тогда мое место было рядом. Или даже на шаг впереди. А когда это миновало... И когда я уступил место... Мне показалось, что люди вздохнули с облегчением. И, кажется, они до сих пор благодарны мне за это. И вы все вздохнули с облегчением. И это нормально.
– Это отвратительно.
– Нет-нет, пани Елена. Не нужно. Я знаю, что вы не, и так далее. Я не щепетилен. Все, что можно поставить на службу делу, должно быть поставлено ему на службу. В том числе предрассудки. И у меня нет времени на такие вещи, как участие в правительстве или, тем паче, руководство правительством. У меня слишком много дел. А их величества – они свои, настоящие. Такие же. Именно поэтому они на своем месте, а я – на своем. И чувствую себя на нем весьма комфортно.
– И вам не захотелось насладиться заслуженной славой?
– Нет.
– Почему?
– Потому что нет для меня большего удовольствия, чем видеть, как люди все делают сами.
– Интересно. Но ведь ваше закулисное влияние осталось. Мне кажется, что прямое участие, на виду у людей, когда известно, кто и за что отвечает, куда честнее.
– Это не влияние, пани Елена.
– Да?! А что?!
– Я давно ни во что не вмешиваюсь во внутренней политике. Больше – нет.
– Куда уж больше, – фыркнула Елена.
– Я действительно стоял у истоков всего этого. Я вовсе не отрицаю, напротив. Но в этом нет больше нужды. Я занимаюсь давно и бесповоротно другими делами.
– А это как вписывается?!.
– Великолепно вписывается. Это повторение того, что мы сделали здесь, только в ином масштабе. И когда-нибудь, если я доживу до того времени, когда мы добьемся окончательного успеха... В чем я, кстати, отнюдь не убежден.
– В успехе?
– В том, что доживу. Когда – если – это случится... Вы даже представить себе не можете, с каким удовольствием я пошлю все это чертовой матери.
– И что же вы будете делать?
– Смотреть на звезды. Нет ничего прекраснее этого, пани Елена. Хотите, я вам покажу?
– Боже мой, пан Данек...
– Вы не верите, – он усмехнулся. – Конечно. Это же так понятно. Ах, пани Елена! Это так тяжело – заставить себя осознать, что ты лишний, что твое время прошло, что роль сыграна, что все уже хорошо, что люди сами знают, как дальше им жить в собственном доме, и перестать лезть во все мелочи, надоедать советами и указаниями. Это ведь все равно, как если бы строители, выстроив дом, остались бы в нем вместе с жильцами. Строители должны двигаться дальше. Всегда двигаться дальше, пани Елена.
– Строители?
– Драконы, – поправился Майзель. – Разрушающие дворцы и воздвигающие города. Потому что ничто не берется из ничего. И всегда нужно сначала разрушить. Сначала выйти на бой. Выйти на площадь.
Когда он сказал это – "выйти на площадь" – Елена вздрогнула.
– Иногда я восхищаюсь вами. Правда. – Она, вздохнув, покачала головой. – Но иногда... Иногда из вас высовывается такое чудовище... Вам самому не страшно?
– Вы же знаете, евреи всегда хотели превратить зло в добро. Иногда это у нас получалось. У меня тоже получается. Правда, и у меня только иногда. Пока. Но только пока. Дальше будет получаться все лучше. Потому что, как вы правильно заметили, я быстро и хорошо учусь.
ПРАГА. ИЮЛЬ
Он удивлял ее на каждом шагу. Не только своими филиппиками и парадоксами, на которые был просто неистощим. Но и своими вкусами и пристрастиями. Он питался исключительно по-японски и в основном прямо в кабинете, где, похоже, жил неделями. Суши, много рыбы, сакэ для пищеварения. И никаких других напитков, кроме простой воды, иногда – рисового безалкогольного пива, тоже японского, зеленого чая и совсем немного кофе. И одет он был всегда одинаково.
– Что это за ужасное тряпье на вас надето? – в очередной раз разглядывая Майзеля, проворчала Елена. – Что, это униформа такая?
– Вам не нравится?
– Вы не мой кавалер, чтобы я вас к себе примеряла.
– Ой. Опять укололи.
Он улыбнулся, достал свой волшебный брелок и нажал на кнопку. Панели стены рядом с входной дверью разъехались, открыв изумленному взору Елены небольшую гардеробную, в которой висели на вешалках дюжина совершенно одинаковых нарядов – точь-в-точь таких же, как тот, что был на нем сейчас, и стояла дюжина совершенно одинаковых пар ботинок. Там же лежала небольшая стопка белья и рубашек. Елена проглотила слюну:
– И... все?!.
Он засмеялся, похоже, страшно довольный произведенным эффектом:
– А что вы ожидали увидеть? Выставку маршальских мундиров с орденами от погон до ремня? Раззолоченный камзол лорда-хранителя короны?
– Но...
– Мне удобно в этой одежде. Она достаточно элегантна для моего статуса и в то же время не стесняет движений. Не мнется и практически не пачкается. И когда надеваешь экзоскафандр, он почти незаметен или неотличим от этой одежды. Шубы и пальто мне не нужны, я никогда не мерзну и много времени провожу в помещениях или в машине. Дождик люблю. Снежок тоже. И я ненавижу галстуки и рубашки с воротничками. И вообще терпеть не могу наряжаться, переодеваться, причесываться, пялиться в зеркало и прочее.
– Какое-то сумасшествие. Вы постоянно твердите о том, что вы еврей, а сами ведете образ жизни не то самурая, не то скандинавского ярла в походе!
– Дорогая, у вас предвзятые представления о евреях, – Майзель усмехнулся. – Перечитайте Библию на досуге, возможно, ваша память несколько освежится.
– Не премину. А знаете, мне кажется, вам пошла бы парочка серег с крупными алмазами. И конский хвостик с мелированием. Это несколько смягчит ваш бескомпромиссно суровый облик, пан Данек.
Наблюдая за тем, как меняется его лицо, Елена тихо и гордо торжествовала. Вот как я тебя приделала, дорогой, подумала она. Но Елена не была бы собой, если бы великодушно не пожалела его. И, чтобы не заставлять Майзеля отвечать на этот выпад, улыбнулась, как ни в чем не бывало:
– Я, кстати, хотела давно спросить. Это была ваша идея – импортировать японскую атрибутику в таких количествах?
– Как вам сказать. Речь шла вообще-то о технологиях. Телевидение, связь. Суши вкуснее гамбургеров и уж точно много полезнее для здоровья. А сделать это модой было совсем нетрудно.
– Вам не совестно так манипулировать людьми?!
– Нет, – он снова рассмеялся. – Ничуть. Это хорошо для людей. Полезно. Здорово. Почему же мне должно быть стыдно?
Елена тогда не нашлась, что ему возразить. Суши и красиво упакованные салатики из водорослей действительно были опрятной, вкусной, сытной и полезной едой, а один-единственный ресторан сети "МакДональдс" в Праге, недалеко от центрального вокзала, влачил жалкое существование по причине полного отсутствия интереса к нему горожан. Те, кому нужно было быстро перекусить, действительно предпочитали японские целлофановые пакетики с готовыми нигири и маки-суши, к которым удивительно органично подходили любые сорта пива, даже крепкие. А поесть как следует пражане любили совершенно другие блюда, в другой обстановке и с иным настроением. Уж кому-кому, а Елене это было отлично известно. И не только еда. Автомобильные заводы, электроника, биотехнологии, космос. Их стали даже называть "Японией в Европе". И это он тоже выдумал и устроил, подумала Елена. Что за невозможный тип!
Он все видел и все замечал. Настолько, что это могло бы, наверное, напугать Елену, если бы она не была той, кто есть. Не всегда говорил, не сразу озвучивал, – но замечал. Всегда.
– Почему вы все время в темном, пани Елена? Черном, темно-синем? Вам очень идет, но... Вам так пошло бы белое. Ослепительно белое, пани Елена. Или – голубое и розовое. У вас что, такое настроение постоянно?
– А вы?
– Я Дракон, – улыбнулся Майзель. – Хотите, я вас развлеку?
– Может, не нужно?
– Раз вы сомневаетесь, значит, нужно. Обязательно.
– И каким же образом? – улыбнулась Елена, соглашаясь и страшно удивляясь при этом самой себе.
– О, ничего сверхъестественного. Просто пойдем и перекусим где-нибудь снаружи.
– А как же японская кухня?
– Я время от времени лакомлюсь своими священными коровами. Я, помнится, говорил?
– Опять вы меня?!.
– Ну, перестаньте, – почти умоляюще сказал Майзель. – Пожалуйста. Просто расслабьтесь. Вас утомили разговоры со мной. Я вас не съем. Идемте.
– Это в Праге?
– Да. И ручаюсь, вам ничего неизвестно об этом местечке. И вам понравится. Все, что я люблю, находится исключительно в этом городе, – Майзель совершенно серьезно посмотрел на Елену.
– И я там никогда не была? Это немыслимо.
– На свете много есть такого, друг Горацио.
– Интересно. Хотя бы ради этого стоит сходить. Простите. Возможно, я не должна этого говорить. И это невежливо, и...
– Ныряйте, пани Елена.
– Вы ведь все равно не здешний, – тихо сказала она. – Я не верю в мистику и в переселение душ, я всегда смеялась над этим. А еврей или не еврей, это, в конце концов, не имеет значения. Для меня, во всяком случае. Но вы приехали в историческом смысле буквально вчера. И вы здесь... Вы здесь как дома. То есть совершенно дома. Объясните мне, пожалуйста. Я хочу понять это!