Аликино пообещал, что последует совету друга, в сущности довольно несложному. Но продолжал старательно избегать ситуаций, в которых ему пришлось бы применить этот совет на практике.
3
Осень, хоть и запоздалая, затянувшаяся, была мягкой, согретой солнцем, радовавшей и звавшей на улицу. Чересчур светлые дни казались нескончаемо долгими, почти вечными, поэтому внезапные сумерки и резкое похолодание по вечерам удивляли людей, забывавших о времени года и часе суток и не спешивших укрыться в домах.
В городском парке, единственном обширном зеленом пятне в Болонье, народу гуляло больше, чем летом. Множество мамаш вывело сюда своих детей, немало пожилых людей, сидя на скамейках, грелось на солнышке.
Старики молчали. Кое-кто в очках, съехавших на кончик носа, читал, шевеля губами, газету, но большинство лениво посматривало на оголенную сухую землю и пыльные аллеи, усыпанные светлой галькой. Иногда, подняв глаза к чистой голубизне неба, они смотрели на голые ветви деревьев и удивлялись, что на них не видно почек либо первых зеленых листочков.
Аликино закрыл книгу, которую читал. Надо было дать отдых глазам, уставшим от яркого света, падавшего на страницу.
- Не припомню в Болонье подобной осени.
Слова эти произнес человек, сидевший рядом с Аликино. Им оказался строгий пожилой синьор, державшийся с достоинством. Маленькие глаза его смотрели на мир добродушно. Синьор был в серой шляпе с широкими полями, окаймленными шелковой тесьмой, как было в моде много лет назад, и в старомодном, но изысканного покроя пальто.
- Исключительная погода, - добавил он. - Вам не кажется?
- Как и время, в которое мы живем.
Пожилой синьор с интересом посмотрел на юношу, словно его замечание как-то особенно удивило его.
- Живем… - повторил он. Потом, не глядя на Аликино, спросил: - Какое впечатление производит на вас жизнь?
Необычный вопрос заставил Аликино задуматься. Конечно, хорошо, что недавно закончилась война, и если кому-то удалось выжить, то уже это можно считать большой удачей, только очевидно было, что вопрос, заданный пожилым синьором, подразумевал вовсе не этот, столь распространенный и уже ставший банальным ответ.
Аликино лишь пожал плечами и улыбнулся, как бы говоря: "Не знаю, что вам сказать". А сам между тем подумал: "Этот человек, наверное, школьный учитель или ученый на пенсии, который, состарившись и, возможно, оказавшись никому не нужным, только и делает теперь, что терзает себя подобными проблемами, ужасными вопросами, не имеющими ответа, - о смысле жизни и смерти. И задает их каждому встречному не столько для того, чтобы получить ответ, сколько из желания поделиться с кем-то своими тревогами, своими старческими навязчивыми идеями".
А пожилой синьор подобрал с земли горсть мелкой гальки и, сжав ладонь, высыпал ее из кулака, словно из песочных часов.
- Вы верите в то, что все уже начертано и определено? Скажем, в судьбу, предназначение, рок?
Юноша утвердительно кивнул.
- Было начертано, что сегодня мы непременно встретимся с вами, - сказал старик, вытирая ладонь платком.
- Наверное, это всего лишь дело случая.
- Случай ничего не определяет и не обнаруживает. Он лишь слегка касается и отлетает прочь.
Аликино вдруг почувствовал, что ему нужно поделиться с этим синьором своей заботой - ему так необходимо найти работу. Тот выслушал его с большим вниманием, вставив несколько разумных, точных, хотя и общих замечаний, и завершил беседу вежливым пожеланием:
- Уверен, что вы очень скоро найдете то, что ищете. Работу, отвечающую вашим склонностям, а не просто какую попало.
Больше им не о чем было говорить. Лед отчужденности, похоже, очень быстро образовался вновь. Пожилой синьор поднялся, обнаружив неожиданную подвижность суставов, попрощался с юношей, слегка приподняв шляпу, и удалился несколько торопливо, словно внезапно вспомнил про какое-то срочное дело.
Два дня спустя Аликино нашел работу.
Место было определенно завидное, в одном старом болонском кредитном банке - в Ссудном банке.
Поступлению на работу весьма горячо содействовал кто-то, кого Аликино не знал. Когда же он захотел выяснить, кого должен поблагодарить, возникшая у него догадка полностью подтвердилась.
Успешно рекомендовал его на службу и сам открыл ему дверь, когда Аликино явился к нему с визитом, тот самый пожилой синьор, которого он встретил в парке.
Тогда они не представились друг другу. Но откуда же в таком случае пожилой синьор узнал его имя и сообщил дирекции Ссудного банка?
Синьор Альсацио Гамберини - так звали пожилого человека - объяснил:
- В банке нам известно все обо всех. - Глаза его хитро блеснули. - Конечно же, нам не сравниться с полицией, впрочем, скоро вы сами в этом убедитесь.
Аликино был принят очень приветливо, как желанный, а главное, долгожданный гость. Синьор Гамберини провел его в строгий кабинет, обставленный тяжелой мебелью прошлого века.
- Знаете, синьор Кино… Вы позволите называть вас так?
- Буду только рад, синьор Гамберини.
- Знаете, при первой нашей встрече я заметил, что вы читали книгу Пселла "Суждения философов о душе". Этого мне было достаточно. Это истинное свидетельство ваших достоинств, лучше любого диплома. - Он внимательно посмотрел на юношу. - Но вам должна быть знакома и другая книга этого философа.
- "Вычисления, производимые демонами"?
Синьор Гамберини еле заметно кивнул.
- Мой отец держит ее под ключом в своей библиотеке.
- Наверное, ваш отец еще не понял, что вы уже готовы прочесть ее. Гораздо легче сыновьям понять своих отцов, нежели отцам - своих детей. Наверное, поэтому я не захотел иметь потомства. Если уж быть откровенным до конца, то у меня и жены никогда не было. - Улыбкой и жестом он дал понять, что тема исчерпана. - Нет, вы ни в коей мере ничем не обязаны мне, синьор Кино. Конечно, я захотел помочь вам, но сделал это в интересах банка, где много лет служил бухгалтером. Я и сейчас еще работаю там, правда уже на дому. - Он удовлетворенно потер руки. - Мы очень требовательны. Я говорю мы, потому что мне кажется, я принадлежу банку точно так же, как банк принадлежит мне.
Он ушел приготовить чай. Аликино принялся рассматривать гравюры, украшавшие стены кабинета. Но это оказались различные финансовые документы вековой и даже более чем вековой давности. Векселя, облигации, банковские чеки, поручительства, сертификаты валютного обмена. Защищенные стеклом, в строгих рамах, они все-таки пожелтели и обветшали по краям. Написаны они были от руки, каллиграфическим почерком с завитушками. Чернила были разных цветов.
Безусловно, необычная коллекция.
- Финансовые документы нашего банка, - объяснил хозяин дома, неслышно появившись позади юноши. - Как я уже говорил вам, мне иногда кажется, будто я работал в Ссудном банке всегда, с самого его основания, а создан он в семнадцатом веке. Вы тоже поймете, как можно целиком и полностью уйти, можно сказать, погрузиться в нашу работу. Вы не должны представлять ее себе как что-то монотонное, скучное. Если б я мог вернуться назад, в прошлое, то все повторил бы сначала, ни минуты не колеблясь. Самые возбуждающие, самые воодушевляющие моменты моей жизни связаны у меня исключительно с работой в банке.
Пили чай. Благодетель всячески старался, чтобы Аликино чувствовал себя как можно свободнее. Он был щедр на советы, подсказки, которые могли помочь молодому человеку наилучшим образом выполнять предстоящие обязанности. Он несколько раз подчеркнул, что преданность банку будет вознаграждена самым великодушным образом - великодушие это выйдет далеко за пределы оклада и карьеры. Отдать жизнь, всего себя банку, объяснил он, - значит служить одному высочайшему интересу. И получить в награду дополнительные годы жизни.
Затем, все более увлекаясь, говоря пылко и красноречиво, он пожелал объяснить Аликино основные принципы, которые регулировали деятельность Ссудного банка.
- Самое главное - это кредит, то есть взимание долгов. Мы никогда никому не уступаем. Требуем, чтобы наши кредиты были непременно возвращены нам целиком и полностью, все до последнего чентезимо. Разумеется, с процентами.
Аликино знал, что существуют кредиты, которые по разным причинам могут оказаться невостребованными, и в банковских балансах их в конце концов относят в статью утрат. Однако он посчитал, что не только бесполезно, но и невежливо было бы противоречить своему благодетелю. Его категоричность и уверенность, казалось, объяснялись особенностями его старческой психики.
- Наши должники платят нам всегда. Ни один не уходит от нас.
Говоря так, он взял со стола объемистую конторскую книгу и протянул ее Аликино.
Кожаный потертый переплет был очень старый и уже не раз реставрировался с помощью шпагата и клея. Листы книги, толстые, негнущиеся, с пятнами сырости, хранили не только патину времени, но и следы постоянной, продолжающейся и поныне работы. Страницы были исписаны одной рукой, и чистых оставалось уже совсем немного. Правда, почерк менялся - изящный, красивый в начале книги, он постепенно становился простым и строгим. Так же и чернила - на первых страницах они были коричневыми, а ближе к концу книги - черными или синими. И все же было очевидно, что вся она заполнена одной и той же рукой. Книга представляла собой не что иное, как сплошной перечень имен и фамилий, вернее - фамилий и имен.
- Видели, сколько работы? Теперь я уже подошел к концу. Представляете, ведь я начал ее в двадцать лет. Мне было тогда столько же лет, сколько вам. - Синьор Гамберини опять взял регистр и бережно положил себе на колени. - Что это за имена? Это особые должники. Клиенты, с которыми банк обходится особенно уважительно.
- Они тоже платят исправно?
- Исправнее других. Вы убедитесь в этом. Платят все без исключения.
- Особые должники. Значит, им предоставлен какой-то привилегированный кредит, кредит доверия? Без всякого обеспечения?
Синьор Гамберини пожал плечами.
- Такие сведения находятся в центральном архиве банка. В секретном и неприкосновенном архиве, поскольку речь идет о банке. И вам следует избегать некоторых вопросов. - Он предостерегающее поднял палец. - Вы, синьор Кино, читающий настоящие книги, должны были бы уже знать, что наши вопросы не могут получить ответы, которых нет в статьях бюджета.
Выглянув в окно, он заметил, что солнце уже спускается к горизонту, и заторопился так же внезапно, как и в прошлый раз в парке.
- Мне совершенно необходимо идти, - сказал он.
Несомненно, он ночует где-то у родственников, подумал Аликино, чтобы не оставаться тут на ночь одному.
Синьор Гамберини проводил юношу до дверей.
- Заходите ко мне, когда возникнет желание, синьор Маскаро.
В тот же самый вечер Лучано Пульези узнал, что его друг нашел работу. Он скривил недовольную гримасу и едва воздержался от желания сплюнуть на пол.
- Ты - банковский служащий…
- Бухгалтер, если уж говорить точно. И с отличным окладом.
- Застрянешь там навсегда.
- Нет, поработаю только несколько лет.
- Я знаю тебя, Кино. Останешься бухгалтером на всю жизнь.
- А ты судьей или адвокатом.
- Закончу университет, чтобы доставить удовольствие родным, и сразу же уеду в Рим. Стану художником.
На следующий день - в воскресенье - Аликино отправился в Баретту сообщить о своей службе отцу.
Астаротте выслушал новость без особого интереса. Он целиком был поглощен сборами в дорогу, так как намеревался в первых числах нового года уехать в Соединенные Штаты.
- Америка займет место Германии, - заявил он, прощаясь с сыном.
Он сменил перчатки. Теперь они были замшевые, коричневые.
Фатима не писала мужу из Рима. Она прислала только открытку с приветом сыну.
4
Ссудный банк поразительным образом избежал невзгод войны. Его здание, внушительное, как бы насупившееся, опирающееся на арочную галерею, словно на балюстраду, казалось, растолкало локтями соседей, расширив пространство, оставшееся между низкими домиками и грудой развалин.
Аликино давали разные поручения, очевидно испытывая его, прежде чем определить на постоянное место. Он старался быть точным и аккуратным, желая показать, что обладает этими двумя необходимейшими качествами, которые начальство в первую очередь принимало во внимание.
Вскоре ему снова пришлось встретиться с человеком, которому он был обязан доставшейся ему удачей. Только на этот раз синьор Гамберини сам пригласил его.
Юноша был принят с обычной приветливостью, и ему опять был предложен чай. Потом старый бухгалтер взял с письменного стола толстый регистр, тот самый, что содержал список особых должников, и с улыбкой, выражавшей одновременно удовлетворение и облегчение, вручил его молодому человеку. Ясно было, что сейчас он видит в нем достойного преемника.
- Регистр закончен. Сделайте милость, передайте его в банк. Знаю, там его, несомненно, отправят в бухгалтерию для взимания оставшихся долгов. Все будет хорошо. Я уверен в этом.
И Аликино опять покинул его дом еще до захода солнца.
Они вышли вместе. На улице, прощаясь с юношей, синьор Гамберини, казалось, хотел извиниться:
- Понимаете, рано или поздно баланс, как мы говорим, должен быть подведен. Тут может быть кое-где отсрочка, продление платежей, но в конечном итоге…
Он удалился, как всегда, торопливо. Юноша остался в убеждении, что больше никогда не увидит его.
Дома Аликино поспешил открыть старый регистр. И сразу же увидел, что последняя страница заполнена до конца. Ее завершало имя, написанное отчетливо и крупно:
ГАМБЕРИНИ АЛЬСАЦИО.
Несколько дней спустя, в начале декабря, Аликино направился на кладбище. Было семь часов утра. В восемь он должен был быть на службе. Поиски могилы, однако, не заняли много времени.
Надгробная доска Альсацио Гамберини оказалась в той части кладбища, где производились последние захоронения. Мрамор был белый, новый и совершенно голый. Ни лампадки, ни единого цветка. Числа, обозначавшие даты жизни и смерти, сверкали идеальной позолотой: 1845-1945.
Он прослужил бухгалтером восемьдесят лет. Пожизненный бухгалтер.
В то же утро Аликино получил новое назначение.
Начальник отдела вручил ему толстый регистр с чистыми страницами:
- Это для особых должников. Вам следует регистрировать их тут, выискивая имена в генеральной картотеке и в списках просрочивших выплату. Синьор Гамберини объяснил вам все, что нужно?
- Объяснил. Но как же ему самому удавалось это делать, работая дома?
- Синьор Гамберини был исключительным бухгалтером. Таких, как он, больше нет. Он знал наизусть генеральную картотеку и списки просрочивших выплату. Вот увидите, вам понадобятся многие часы, даже, наверное, дня не будет хватать, пока научитесь правильно вписывать имя в регистр.
- А сколько времени проходит с момента занесения имени клиента в регистр до подведения баланса?
- По-разному. Так или иначе, это не зависит ни от вас, ни от меня. - Он подтянул черные нарукавники, видимо, ослабла резинка. - И последнее, синьор Маскаро. Имена, которые вы будете заносить в этот регистр, должны оставаться для вас лишь именами клиентов и больше ничем. Нам не разрешено интересоваться подробностями их частной жизни. Абсолютная лояльность, как вам известно, основное правило банка.
Аликино принялся за работу. Поиски в картотеке заняли у него весь остаток рабочего дня и первую половину следующего.
С исключительной памятью синьора Гамберини на это хватило бы одного часа, даже меньше.
Молодой человек дал себе слово выучить наизусть данные генеральной картотеки и списки просрочивших выплату. В общей сложности это составляло свыше трех миллионов единиц информации, если его приблизительный подсчет верен.
Наконец он смог записать в регистр первое имя, и даже взял для этого случая новую ручку:
ФРАТАНДЖЕЛО ПРИШИЛЛА.
Целый ворох вопросов тут же возник в голове Аликино. Женщина? А почему бы и нет? Среди особых должников было много женщин. Сколько ей лет? А может, это девочка? Сберегательную книжку можно открыть и на новорожденного. Так же, как и потребовать оплаты долга? Долга, взятого еще до рождения? И где она живет? Клиентура банка имелась повсюду, в том числе и за границей. Замужем она? Есть ли у нее дети? Сколько она должна уплатить? Когда заплатит? Помнит ли она о сроке выплаты долга? Или банк должен напомнить ей? А, выплатив особый долг, может ли она получить новый кредит?
Аликино, усвоив то, что ему внушал синьор Гамберини, понял, что нужно оставить вопросы без ответа. Может быть, со временем что-то и прояснится благодаря наблюдательности и опыту, которые он приобретет в работе.
Аликино стал избегать откровенных разговоров с другом. Впрочем, Пульези уже классифицировал деятельность Ссудного банка как некую форму рискованного ростовщичества - ростовщичества, осуществляемого под завесой полной секретности и даже под защитой закона. Прав был Эзра Паунд, говорил Пульези, цитируя поэта, которого недавно полюбил больше других, когда тот яростно восстал против ростовщической морали общества, считая ее одним из самых страшных человеческих бедствий.
Подавляя и все возникающие вопросы, и желание быть кем-то более значимым, чем просто бесстрастным исполнителем - ручным терминалом в некоей двойной игре, в которой дебет и кредит затушеваны - Аликино записывал своим старательным почерком новые имена особых должников.
Все время новые имена.
Он решил полистать старый регистр, оставленный синьором Гамберини, и даже при беглом просмотре заметил любопытную особенность - ни одно имя не повторялось дважды.
Вот так, косвенно, как и было обещано, он и подошел к ответу: невозможно было получить кредит - особый кредит - дважды.
Что случится, если по ошибке будет пропущено или позабыто какое-нибудь имя? Он понял, что это невозможно. Его профессиональный навык, позволявший выбрать нужный ящик в огромной картотеке, что занимала весь подземный этаж, и его пальцы, ловко перебиравшие карточки, не могли ошибиться.
Ему оставалось только одно - пропустить чье-то имя умышленно.
Он не решался рисковать. А чем, собственно, рисковать? Он не знал этого. Именно для того, чтобы узнать, после долгой борьбы со своей уже сформировавшейся совестью честного исполнителя, он рискнул: не вписал в регистр имя одного клиента - некоего Меццетти Анданте.
Не прошло и часа, как в его комнату влетел начальник отдела.
По обыкновению спокойный, вежливый, собранный, он был возбужден, дрожал от волнения и едва переводил дух. Наморщив лоб, он бросил взгляд на страницу регистра.
- Здесь пропущено одно имя.
- Не имею, понятия. Это невозможно.
- Меццетти Анданте. Запишите немедленно.
Аликино выполнил распоряжение. Начальник облегченно вздохнул.
- Если это повторится, - дружески предостерег он, - потеряете место.
- Простите, но как вы это обнаружили?
- Не думаете же вы, что столь серьезное и ответственное дело поручается только одному человеку? - И удалился.