- Глохни! Никандра, почему молчишь?
Бригадир что-то пробурчал себе под нос неразборчиво, хотел подняться, но передумал и после минутного размышления начал говорить:
- Я бы с ним работал. Причина первая: он - человек слова. Вторая: лодырь у него за пахаря не проканает. А третье: он не станет кроить за вашей спиной. В нём… зря улыбаешься, Гнус, совесть не отмерла.
- Минуточку, - встал бывший председатель профкома авиационного завода Дорошев. - Слушаю вас, товарищи, и диву даюсь. Доверяете эмоциям стихийного лидера! Вы же, Упоров, насколько мне известно, не располагаете опытом руководящей работы. Дилетант. А берётесь руководить. Лично я…
- Тебя это не касается, - будущий бугор оценил взглядом вислозадого Дорошева. - Тобой руководить не берусь. И ещё некоторых посмотрю в работе.
- То есть как это не касается?
- Просто! Не возьму, и баста! Был бы ты любитель, пожалуй, взял. Но ты - профессионал. Работу с обманом путаешь. Это судьба. Это навсегда. И закрой рот!
Пётр Николаевич Дорошев рот не закрыл. Он дёрнул резким движением полы пиджака, говорил, чуть приклацивая челюстями:
- Вы дискредитируете партийных выдвиженцев! За такое надо к стенке ставить! Ваша буржуазная мораль станет известна в компетентных инстанциях!
- Глохни, трумень! - Никандра толкнул Дорошева. - Сидишь за взятки, сука, а хипиш поднял, будто Христа с креста снимал!
- Вижу! Всё вижу: бандеровец с бандитом спелись, хотят повести за собой рабочий класс! Товарищи!
Ключик с размаху вонзил перед его сапогом топор в бревно, и оратор мигом замолчал, уставившись на улыбающегося Андрея.
- Здоровая критика до тебя доходит, - Ключик подмигнул Дорошеву. - Значит - не потерянный ты человек. Заходи к нам, как исправишься окончательно. Так, мужики, кто идёт пахать с Фартовым? Без Столба с Лукой - единогласно. Ты-то зачем грабку тянешь, аферист? Сказано - не берёт!
- Базар окончен. Айда работать, мужики!
Упоров почувствовал прикосновение к плечу и от скопившегося внутри напряжения резко обернулся… перед ним, неловко улыбаясь, стоял однорукий минёр Лука. Он был униженно сконфужен и без толку теребил пустой рукав гимнастёрки, по-видимому, желая обратить на этот факт внимание нового бригадира. Бывший минёр был чем-то неуловимо похож на начинающего нищего перед первой просьбой о милостыне. За ним толклись трое зэков со счастливыми лицами уверенных просителей.
- Нервы вот подводят, Вадик. Износился в трудах да войнах, - начал объяснять Лука. - Ты тож не сахар, так и получилось несогласие…
- Короче можешь?!
Культяпый съёжился, как от удара, но всё-таки опять запутался в объяснениях:
- Дети… трое их на жинкиной шее, а она одним глазком в могилу смотрит. Силы кончаются. Ты же знаешь - русские бабы, они за ради детей себя не щадят…
- О детях мне не говори. О себе скажи - что надо?!
- Слышь, бугор, хай с нами пашет Лука. В обузу не будет, - вмешался в разговор плешивый, с потёками пота на груди зэк.
- Здесь меня знают, Вадим. Увечье моё фронтовое уважают…
Лицо бывшего минёра начало терять углы, и по глубоким морщинам по-детски легко скользнула слеза. Зэки, уже сбросив улыбки, закивали бритыми головами, выражая свою солидарность, тени их, плотно прилипшие к красноватой земле, тоже кланялись в сторону тени бугра.
Упоров смотрел на минёра и видел, как тысячи таких вот укороченных вечной нуждой патриотов поднимаются в ржавом свете закатного солнца из струпьев окоп, бегут, загребая рваными сапогами уставшую от безделья, жирную землю. Впереди них, на том чудесном вороном коне, отец с обнажённой шашкой: "Ура"! Ему даже показалось, что плачущий Лука сейчас распахнёт свой морщинистый рот и закричит это самое "ура!"
Отвоевали себе тюрьмы, лагеря, несчастных детей и жён… Искалеченная наивность. Ты строишь, воюешь, защищаешь, охраняешь и одновременно сидишь в огромной тюрьме с удивительно поэтичным названием - Россия.
- Нет! - говорит Упоров в заплаканные глаза минёра. - Два раза не повторяю, но тебе скажу, чтобы ты запомнил: нет!
Чувствует озноб от враз похолодевших взглядов просителей, знает - они не должны видеть твоих переживаний. Всё надлежит пережить в себе, спокойно, тогда зэки постоят, пошмыгают носами и, склонив к земле лица вечерними подсолнухами, разойдутся без слов, без угроз. Останется одно лицо с грязными потёками по небритым щекам, глаза, подслеповато моргая, глядят ему в спину с мольбой и упрёком…
"Мы все зажгли не ту свечу, - пытается освободиться от груза совершённого зла Упоров. - Целый народ! Вся страна! Потому и потёмки нас окружают, живём на ощупь, не пытаясь разглядеть сквозь чёрный чад: кто там взобрался на верхние нары, чтобы вершить твою собственную судьбу? Откуда они берутся? И ты туда же… за ними, ну зачем?" Вопрос к самому себе таинственно повращался вокруг его головы, давя с ощутимой болью на виски. Потом это слегка озлобленное любопытство сменило другое состояние души: жалко калеку, так жалко, что хочется заплакать вместе с ним. Хочется простить, догнать, обнять, покаяться и получить очищение, всем открыть слепоту собственного сердца. Так просто…
Но тогда ты уже - не бугор.
* * *
- Они убьют тебя…
Голос оскорбительно равнодушен, хотя и твёрд. Ничего не объясняет, лишь констатирует то, что непременно произойдёт. Рок.
- Ворам сейчас надо думать о собственной безопасности. - Упоров не упрямится, ему хочется немного поиграть, чтобы предугадать развитие событий. Он - в сомнениях…
- Они убьют тебя, - шея Лысого осталась в прежнем положении, как не изменилась и интонация голоса.
Никандра замер. Он всегда делал так, по-звериному неожиданно, если речь шла о чём-то очень серьёзном.
Вадим оценил - последнее предупреждение. Надо решать. С хрустом сцепил за спиной пальцы, взглянул в низкое небо, по которому ветер гнал в сторону тундры растрёпанные тучи.
- Мне нужен твой совет…
Никандра немного расслабился, облокотился плечом на штабель крепёжных стоек, сероватое лицо его покрылось лёгким румянцем, и крупный розовый нос перестал выделяться самостоятельной кочкой.
- Пока ты будешь им нужен…
- Но могу и не пригодиться?!
Движением блохастого пса Лысый коротко почесал за ухом, улыбнулся ленивой улыбкой:
- Можешь. Возьми в бригаду Никанора.
- Слыхал, что говорили мужики на спиногрызов?
- Не глухой. Потому и не советую тебе брать шелупонь, навроде Психа или Голоса.
- Голоса как раз и возьму.
- Интересно.
И Никандра в самом деле поглядел на Вадима с неподдельным интересом:
- А что?! Здесь ты прав. Евреев просто не люблю…
- За что?
- За что все их не любят? Завидуют, должно быть. С зависти всё и идёт. Голоса оставь: такой ловкий ум отдавать в чужие руки не годится.
- Дьяка тоже не годится отдавать? - Упоров улыбнулся.
- Сходка решила, - вздохнул Никандра. - С ним тебе будет удобно. Это с одной стороны… С другой, постарайся, чтоб его лукавая честность не стала твоей собственной.
Упоров осторожно провёл ладонью по бревну, не сводя с Никандры отсутствующего взгляда:
- Возьму, пожалуй. Деваться некуда. Перевоспитаем. Ха-ха!
- Тебя попросят взять ещё двух жуликов. Блатные они - при нём.
- Одного. Хрен пройдёт той шпане! И торгов не будет, иначе свалю с бригадирства. Я же - лучший проходчик на Колыме.
Мимолётом запустив в ноздрю мизинец, Лысый опять замер. Упоров наблюдал за ним терпеливо, зная - бывший бугор думает в его пользу.
- Оно-то правильно… - желтоватые глаза Никандры задержались на собственной руке, - им только повадку дай. Ты вот что, скажи Голосу - берёшь его при том условии, если не будет тех двоих крадунов. Он им непременно вправит этакое важное и утешительное фуфло. Профессор, хули скажешь?!
- Протолкнуть попробую. Спасибо.
- Да ладно. Давай без нежностей. Кто ложит в бригаде, знаешь?
- Кроме Гнуса, ещё Сверчок, кажется, балует доносом, Петюнчика уже нет. Все, кого знаю.
- Сверчок по мелкости и злобности душевной донести может. Легачёва Федьку, шепелявый такой, из завязавших воров…
- Знаю, со мной в одной лаве был.
- Что с ним собираешься делать?
- Ничего. Новые придут - знать не будешь. Эти хоть пашут.
- Во! - Лысый остался им доволен - Всякая страсть должна отступить перед благоразумием. Мужики нынче испугались. Это хорошо, но не прочно. Помоги им в себя поверить. Всё, Вадим. С Божьей помощью на свободе встретимся.
- Думаешь?
- Знаю. У меня бабка - гадалка, я - любимый её внук. Давай обнимемся.
Они обнялись. И тот, который был почти свободен пошёл, заслонив на какое-то время новому бригадиру серый отвал, где по берегу мутной речки копошились с лотками зэки, и синий горизонт за двумя рядами колючей проволоки. Упоров не сумел приглушить в себе зависть к нескладно шагающему, так до конца и не понятому человеку. Хотел догнать его, пойти рядом, хотя бы до вахты. Но сдержался и стал думать о Лысом как о несчастном поселенце, ведущем стеснённую жизнь за зоной. Зависть не покинула его…
- Плохими чувствами живёшь, Вадим, - сказал тогда он вслух, - радоваться надо: одним свободным стало больше!
Радость тоже не приходила: чужое, оно чужое и есть…
* * *
…Но в общем что-то менялось, хотя бы в таких осязательных чертах лагерной жизни, как отношение к хорошо работающим зэкам. Его спросил косолапый лейтенант из нового пополнения:
- Заключённый Упоров?
- Да, гражданин начальник.
- Следуйте за мной! Вас вызывает полковник Губарь.
Зэк вытер ветошью засаленные руки и, отложив в сторону колесо вагонетки, крикнул:
- Верзилов! Проследи, чтобы к обеду тачки были готовы.
- Раньше управимся. Вазелин уже свою обкатал.
Все вроде бы продолжают работать, но глаза, однако, следят за уходящим бригадиром: вызов к хозяину - не простое событие. Губарь - человек нелюдимый, на пустой базар не позовёт. Может, вернётся бригадир и скажет: "Амнистия! Коммунизм построили!"
А, может, и не вернётся… Прошлой ночью опять воры приходили. Негрубые с виду люди. Пошептались да ушли. Не про коммунизм, поди, шептались. Заделье, значит, какое-то есть. Рисковый бугор человек. Никандра тоже не из гладких был, однако поровней нового: его угадать можно или хотя бы спросить, когда шибко невмоготу от любопытства. Этот весь открыт и ничего не видно.
…Полковник Губарь поднял глаза. Поглядел мимо зэка на портрет железного Феликса, словно сверяя будущее с рыцарем революции.
- Меня ознакомили со списками вашей бригады. Да, мы разрешили вам комплектовать её самостоятельно. И, надо признать, состав подобран грамотно, однако… некоторые фамилии вызвали недоумение у начальника режима и у меня тоже. Подойдите ближе!
Упоров сделал три шага вперёд, остановившись с вытянутыми по швам руками. В самом зэке зрело сопротивление нелепой, деревянной стойке, но он ничего не мог с собой поделать, тянулся изо всех сил.
- Вот хотя бы Ольховский. Во время войны сотрудничал с немцами, осведомитель гестапо! К тому же ему скоро шестьдесят.
- Разрешите объяснить, гражданин начальник!
Губарь кивнул.
- Ян Салич - лучший специалист по россыпным месторождениям, а вы, гражданин начальник, обещали нам в новом году технику…
- Обещал?! - полковник вытянул губы и убрал со стола руки. - С вами, однако, не разговоришься, Упоров. Допустим, он вам нужен, репутация фашистского прихвостня вас не смущает?
- Все сидим на общих основаниях, гражданин начальник…
- А Дьяков, это же смешно!
Губарь поднялся, жестом подчеркнул своё окончательное несогласие:
- Человек, живущий по законам уголовного мира. Что он будет у вас делать? Наши с вами цели и цель Дьякова диаметрально противоположны. Вы - показательная бригада! Скажите честно…
- Заключённый Дьяков встал на путь исправления, гражданин начальник!
- Я просил - честно! - Губарь взял карандаш, торцом стукнул по крышке стола. - Вы должны понять…
- Простите, гражданин начальник, - зэк говорил волнуясь, и Губарь поверил в искренность его переживаний. - Мне не обязательно вас понимать, но обязательно слушаться. Я, конечно, не смею настаивать…
- Продолжайте, продолжайте, Упоров, - кивнул начальник колонии, наверное, догадываясь, о чём пойдёт речь.
- Если бы вы попробовали меня понять. Администрация принимает решения, за которые нам, работягам, приходится иногда платить жизнями.
Губарь смотрел на заключённого с некоторым сочувствием, между ними кончилось молчаливое противоборство. Сейчас полковнику, наверное, и вправду было жалковато человека, на которого он решил поставить.
- Мы подумаем, - произнёс он вполголоса. - Говорите - встал на путь исправления? Хе! Прямо анекдоты какие-то в моём кабинете, сказки для взрослых идиотов!
- Для вас, может, и сказки, гражданин начальник, меня же просто грохнут. - Он ждал, что полковник вскочит, закричит, одним словом, начнёт доказывать ему - власть на Кручёном находится в его руках, он - Хозяин! Ничего подобного не произошло. Губарь недовольно пошевелил седыми бровями и спокойно сказал:
- Действительность, к сожалению, не всегда подчиняется закону… Хорошо, что вы не стали темнить. Тут есть ещё одна сомнительная личность.
Начальник лагеря склонил голову набок. Улыбка была где-то внутри, под мундиром с широким рядом орденских колодок на левой стороне. Заключённый, однако, чувствовал - он улыбается, иронично и не зло.
- Вы - верующий, Упоров?
- "Религия - опиум для народа", гражданин начальник. - Вадим знал, о ком пойдёт речь, затягивал время, обдумывая ответ.
- Я насчёт этого попа, как его фамилия… - Губарь глянул в бумаги. - Тихомирова. Придётся объясниться.
- Святое дело начинаем, гражданин начальник: без попа неловко.
Недавнее понимание распалось. Зэк почувствовал и сжался.
- Вы хитрец. Смотрите, не перехитрите самого себя!
Полковник вынул из кармана носовой платок, прикоснулся к глазам.
- Плохая шутка, гражданин начальник. Виноват. В воскресенье из тюрьмы привезли разную накипь. Этого, из попов, никто не хотел брать: тощой…
- Вы были с ним знакомы раньше? - перебил Губарь.
- Два раза виделись. Смирный он…
- Ну, хорошо. Бог с ним, с попом. Я вспомнил насчёт промывки с подачей на промприбор бульдозерами. Нужны специалисты…
- Четверо из бригады помогают ремонтировать бульдозеры.
- Ловкачи, - в голосе не было ни одобрения, ни осуждения. Вообще полковник уже выглядел слегка разочарованным или даже настороженным. - Будем думать, и про рекорды я запомню.
- Через полгода, гражданин начальник, они - наши. Можете не сомневаться, - очевидно, он тоже занервничал, наблюдая перемены в Хозяине.
Полковник поднялся. Ястребиный взгляд скользнул поверх головы заключённого. Сухой твёрдый палец нашёл кнопку вызова, и когда открылась дверь, Губарь кивнул:
- В зону…
Приёмная встретила зэка блеском офицерских погон.
Погоны плавали по просторной приёмной, как рыбки в аквариуме. Офицеры излучали потное тепло, слегка подслащённое дешёвым одеколоном. Лица у них были несколько отрешённые, словно все они несли здесь святую бесприбыльную службу по воспитанию подрастающего поколения. Подвижники в погонах…
Разговоры прекращаются. Офицеры уступают ему дорогу с брезгливым видом, как прокажённому, и думает он о них уже так, как думал всегда: "Волки переодетые!"
* * *
Сходка вынесла приговор. Слух эхом прокатился по баракам, и многие, кто мог рассчитывать на воровское внимание, провели ночь без сна. Утром все смотрели в сторону покрытой ссохшейся травой площадки, куда обычно выносили трупы. Площадка была пуста. И кто-то сказал:
- Сорвалось…
Его поправили с деликатным намёком, но без грубости:
- У них не сорвётся: был приговор.
Ожидание затягивалось. Вскорости ещё новость: воровской этап на Золотинку уходит с развода. Самый цвет собирают. Зашелестел Кручёный шепотками тайных расчётов. Карточные должки, прошлые обиды. Суетились пока без крови в обычных рамках лагерных отношений: с разбирушками и редким рукоприкладством. Всё происходило под контролем тихой, но убедительной силы с её изворотливым здравомыслием и беспощадной жестокостью, именуемой не иначе как воровской справедливостью. Сидельцы на Кручёном были в основном из тяжеловесов, а коли срок долгий, грешок почти за каждым числится: грешны люди по своей природе. Грешок к грешку, клубочек получается. Какую ниточку ни дёрни, глядишь - на другом конце кто-то крайним оказался. Жертвой, то есть. Потому перед отправкой переживаний у всех хватало.
Упоров не сомневался - его судьба в кармане у Дьяка. Отвернуться от неё на этот раз будет очень даже нелегко. Подвешенное состояние вызывало в нём странное или, может быть, естественное желание быть поближе к своей беде, и он неотрывно следил за поведением урки. Тот сидел себе на завалинке нынче уже бывшего воровского барака, с неуязвимой простотой деревенского зазывалы мучая струны старой балалайки костяным смычком, напевая занудным басом:
Светит месяц!
Светит ясный!
Сидевший рядышком Соломон Маркович подпевал не омрачённым тоской расставания фальцетом, уложив своё мелкое глазастое лицо в хрупкие ладони научного работника. Получалось не очень стройно, зато трогательно.
Чуть поодаль, через пролом в завалинке, в начищенных прохорях, с платочками, по-блатному - марочками, повязанными на грязные шеи, сидело ещё человек шесть из особо приближённых воров, с одинаково задумчивыми улыбками изысканных ценителей пения.
"Со стороны глянешь - путёвые люди", - подумал Упоров и, подмигнув Голосу, сел прямо на землю.
После того, как была исполнена, опять-таки дуэтом, песня про замерзающего в степи ямщика, Никанор Евстафьевич отложил балалайку, а Соломон Маркович притворно смахнул набежавшую слезу и высморкался.
Дьяк толкнул профессора в бок локтем, сказал так же певуче, будто продолжая концерт:
- Нам бы ишо годиков с десяток попеть, и на сцену можно. А, Соломончик?! Ты свои-то, жидовские песни, знаешь?
- Знаю, - кивнул вполне серьёзно Голос, тут же запел, вскинув вверх остренький подбородок:
По Дону гуляет
Казак молодой!
- До чего же прекрасная песенка, - очаровался Дьяк. - Нынче, как на Золотинку погонят, всем этапом петь будем. Слышите вы, святые лодыри? Хоть бы слова записали.
Он весело вздохнул, обратился к Упорову с вопросом:
- Ты-то как соображаешь, Вадим: погонят нас с тобой на Золотинку нынче?
Вопрос поймал зэка за другими мыслями, он как раз думал о направляющемся к ним странном типе в кальсонах и телогрейке, наброшенной на голое тело.
- Я у Губаря не служу, - ответил сухо Упоров.
- Так уж и не служишь? - недобро ухмыльнулся Дьяк. - Все мы под ём ходим, на то он и Хозяин…