- Родился в тысяча девятьсот двадцать восьмом году, а где, не знаю… Этого он и сам, пожалуй, не знал. Его родители погибли во время бомбежки.
- Когда произошел пожар на теплоходе?
- Четвертого июня пятьдесят второго года.
- Можно запросить республиканские и краевые управления геологии, - задумчиво сказал майор Дарьин. - Если ваш Строганов работает по специальности, там должны его знать. Одним словом, мы сделаем все, что в наших силах. Думаю, найдем Строганова, если, конечно, он жив. Адрес ваш я записал. Ждите. Мы вам сообщим.
- А долго придется ждать? - спросил Егорышев.
- Да уж придется подождать, - усмехнулся Дарьин. - Наберитесь терпения. Месяца через четыре позвоните, я вам скажу, в каком состоянии ваше дело. А может, и раньше все решится…
Из милиции Егорышев отправился в Елисеевский магазин. Сегодня была получка, и он, как обычно, хотел купить для Наташи чего-нибудь вкусного. Она любила конфеты "Грильяж", грецкие орехи и вино "Тетра". Орехи и конфеты Егорышев купил быстро, а за вином пришлось походить. Он ходил по магазинам и не спешил домой, потому что ему нечего было сказать Наташе. Не мог же он ей сказать: "Наберись терпения, месяца через четыре нам сообщат". Сказать так было нельзя, но что можно еще сделать, Егорышев не знал.
"Тетру" он нашел в конце концов в буфете кафе "Националь".
Расплачиваясь с буфетчицей, он увидел Долгова. Долгов помогал раздеваться высокой девушке с прической, запоминавшей копну сена, нахлобученную на голову. Егорышеву было известно, что это очень модная французская прическа. Наташа, дурачась, сделала ее как-то, но ничего хорошего он в такой прическе не находил и считал, что только очень глупые женщины могут так уродовать себя.
Не желая смущать Долгова, Егорышев отвернулся, но тот его уже заметил, засмеялся, шепнул что-то свой спутнице и подвел ее под руку к буфету.
- Москва - большая деревня! - весело сказал Долгов. - Все дороги ведут в "Националь". Познакомься.
- Таня, - сказала девушка и протянула мягкую руку, пахнущую духами.
- Она учится в нашем институте, - пояснил Долгов. - В лесохозяйственном. Представляешь? Дед до сих пор преподает экономику. А Марьюшка ушланапенсию.
- Неужели ушла? - удивился Егорышев.
- Ушла весной, - кивнула Таня. - Ей устроили грандиозные проводы. Старушка растаяла и весь вечер вместо вина пила валерьянку.
- А "Леший" по-прежнему выходит? - опросил Егорышев.
- Выходит -засмеялась девушка.-Икак всегда, ему достается от "Русалки".
На третьем и четвертом курсах много лет подряд выпускались две сатирические стенные газеты, которые находились в постоянной и традиционной вражде. "Леший" выпускался ребятами, а "Русалка" была трибуной девушек. Много остроумных карикатур, стихов и заметок появлялось в обеих газетах… Егорышеву было приятно, что в институте сохраняются старые традиции.
- Что же мы тут стоим? - сказал Долгов. - Сядем за столик.
- Я не могу, - ответил Егорышев.
- Ерунда, - запротестовал Долгов. - Успеешь на свой десятый этаж, выпей с нами рюмочку.
- Конечно, - сказала Таня. - Пожалуйста. Яваспрошу.
Егорышев не умел отказывать, когда его о чем-нибудь просили. Кроме того, спешить ему было некуда, и он был рад вспомнить студенческие времена.
Долгов заказал бутылку шампанского и триста граммов коньяку "три звездочки".
- Только армянский, пожалуйста, - строго сказал он официантке и объяснил Егорышеву: - С грузинским коньяком "Черная пяточка" не получается.
- Черная пяточка? - не понял Егорышев.
- Неужели вы не знаете? - удивилась Таня. - Это коньяк с шампанским. Очень вкусно.
- Делают еще водку с шампанским, - сказал Долгов. - Это называется уже по-другому: "Белый медведь".
Егорышев взглянул на него с интересом. На работе Долгов был тихим, старательным и незаметным. Здесь его словно подменили.
Он острил, пил коньяк с шампанским и рассказывал довольно рискованные анекдоты. Егорышев краснел, а Таня хохотала, и ни тени смущения не было заметно на ее красивом, гладком, напудренном лице.
Когда Егорышев стал с беспокойством поглядывать на часы, она сказала:
- Юра, перестань морочить голову человеку. Видишь, ему некогда.
Егорышев был благодарен ей за помощь. Сам он никак не мог решиться перебить Долгова и встать из-за стола.
Долгов вышел его проводить.
- Таня твоя невеста? - спросил Егорышев.
- Чудак! - засмеялся Долгов. - Сразу так тебе прямо и невеста!
-До свиданья, - сказал Егорышев. Ему стало обидно, он сам не знал отчего.
- Приезжай ко мне на дачу, - предложил Долгов. - Я теперь каждый вечер там бываю. Здорово там сейчас… Не зря я пять лет на Севере протрубил, деньжонок подсобрал… Чувствуешь себя, понимаешь, форменным помещиком! Воздух - закачаешься. Не то, что этот бензин. Приедешь?
- Может быть…
Егорышев взял у швейцара свою "Тетру" и вышел на улицу.
Наташа стояла на балконе и смотрела вниз, на улицу. Увидев Егорышева, она тотчас же ушла в комнату.
Егорышев разделся и вручил Наташе орехи и "Тетру". На столе стояла кастрюля, завернутая в газету.
- Где ты был так долго?-спросила Наташа. - Ты пил?
- Я выпил рюмку коньяку с Долговым, - ответил Егорышев. - Случайно встретил его после милиции…
- Что же тебе сказали в милиции?
- Я оставил им заявление. Они сказали, что выяснят, но это будет не скоро. Велели позвонить через четыре месяца.
- Через четыре месяца?
- Конечно, это долго, но быстрее они не могут, - виновато ответил Егорышев. - Что ж, все правильно, - кивнула Наташа. - Садись ужинать.
Егорышеву показалось, что она усмехается.Онположил в тарелку немного картошки и котлету. Есть ему не хотелось.
Наташа убрала со стола и направилась в спальню. На пороге она обернулась и сказала:
- Мы потерпим. Отчего же не потерпеть? Какая разница, жив или нет Матвей? Зачем нам его адрес?
- Наташа! - сказал Егорышев.
- Зачем нам адрес! - повторила она, повысив голос. - Кем он нам приходится, этот Строганов? Он нам не нужен. Слишком много от него беспокойства!
- Перестань! - с тоской сказал Егорышев.
- Я перестану, - ответила Наташа. - Но и ты перестань притворяться, что хочешь его найти!
- Я… Притворяюсь?!
- Да!-сказала она.-Разве ты хочешь, чтоб он нашелся? Смешно было бы ждать этого от тебя! На ее щеках зажглись багровые пятна.
Круто повернувшись, Егорышев вышел из комнаты.
- Это ты, ты во всем виноват! - крикнула Наташа ему вслед. - Зачем ты унес меня с берега Юлы? Если бы я осталась там, Матвей нашел бы меня!
Егорышев сел на стул в прихожей и стиснул голову руками. Но слова, которые произносила Наташа, продолжали падать на него, как камни:
- Я больше ни о чем тебя не прошу, слышишь? Ни о чем! Я твоя жена, я дала тебе слово и не нарушу его, пока ты сам захочешь быть со мной! Я все равно потеряла Матвея, сама потеряла, потеряла навсегда! Он жив, я знаю, и я благодарна судьбе за то, что она подарила мне такое счастье!.. И все. Все! Больше мне ничего не нужно… На большее я не имею права. Я хотела только еще раз взглянуть на него. Только взглянуть. Но это невозможно, теперь я поняла… Почему же ты ушел, Степан? Это твой дом, вернись, и можешь больше не насиловать себя, не притворяться. Я обещаю тебе, что ты никогда не услышишь его имени.
Егорышев вбежал в комнату. Наташа дрожала и расплывалась у него перед глазами. Он хотел обнять ее. Она отшатнулась и захлопнула перед ним дверь. Несколько минут он стоял посреди комнаты, потом принялся собирать вещи. Он положил в чемодан пару белья, рубашку, носки и оглянулся, соображая, что еще нужно взять. Больше ему ничего не было нужно. Он запер чемодан, надел пальто, кепку и подошел к запертой двери.
-Я ухожу, Наташа,-сказал он.-Ты только не волнуйся, я пока буду жить у Долгова на даче. Так нужно. Так тебе будет легче… Тебе сейчас тяжело со мной, я же понимаю… Не мучай себя, Наташа… Никто не виноват в том, что случилось. А Матвея я найду… Если он жив, я обязательно найду его. До свиданья, Наташа…
Он постоял возле двери, послушал. В спальне было тихо.
Перед тем как уйти, он вынул из вазы цветы и выбросил их в мусоропровод. Он не любил увядших цветов. Лучше уж пусть не будет никаких.
Еще издали он увидел, что на даче Долговане горит свет. Поселок уже спал. Прогрохотала электричка, и стало так тихо, что Егорышев придержал дыхание. Он подумал, что Долгов, наверно, задержался в "Национале" или заночевал в Москве. Придется поискать другое пристанище. Жаль, что нельзя поехать к матери. Мать ни о чем не должна знать…
Просунув руку сквозь забор, Егорышев открыл калитку и поднялся на крыльцо. Дверь на веранду оказалась открытой. Значит, Долгов был здесь;нопочему же не горел свет? Егорышев постучал.
В одной из комнат вспыхнула лампа. Долгов не выходил так долго, что Егорышев успел выкурить папиросу. Наконец он открыл дверь и, щурясь, вгляделся в темноту.
- Это я, - сказал Егорышев.
- Степан?!-помолчав, изумленно спросил Долгов. - Ты как сюда попал?
- Можно у тебя переночевать?
- Можно-то можно… Ладно, входи.
В комнате был беспорядок. На столе громоздилась грязная посуда. В тарелках с остатками еды валялись окурки. На диване, накрывшись одеялом до подбородка, сидела Таня. Ее высокая прическа сбилась набок.
- Извини, брат,-сказал Долгов.-Мы тебя не ждали.
- Я лучше пойду, - смущенно сказал Егорышев.
- Ерунда! - весело сказала Таня. - Оставайтесь. Вы ляжете на диване, а мы с Юркой сейчас пойдем в лес. Мы хотели всю ночь гулять в лесу, а он меня заманил на дачу! Но сначала мы выпьем.
- Я не хочу пить, - отказался Егорышев, но Долгов силой усадил его за стол и налил ему полный стакан коньяку. Егорышев выпил коньяк, как воду.
- Неплохо, - сказала Таня. - А я только что хотела произнести тост. Я хотела выпить за то, чтобы всегда светила луна. За то, чтобы умереть молодыми! За то, чтобы всем было легко! За любовь!
- Слишком много тостов, - усмехнулся Долгов. - Степан сделал правильно, что не стал тебя ждать.
- Любить не всегда легко, - тихо сказал Егорышев.
- Люди сами придумывают себе трудности, - снисходительно ответил Долгов. - А жизнь и так коротка. Таня хорошо сказала, надо умирать молодыми.
- Если все будут умирать молодыми, кто же будет рожать детей? - спросил Егорышев, ощущая странную пустоту во всем теле. - Вас страшно слушать!
- А на вас скучно смотреть! - запальчиво ответила Таня. - Я знаю, вы меня осуждаете. Но права я, а не вы. Это во времена Шекспира люди вешались и стрелялись из-за любви… Причем даже не из-за любви вовсе, это им только так казалось, а из-за того, что было оскорблено их чувство собственников!
- Правильно! - одобрительно вставил Долгов.
- Вы не подумайте, я не за распущенность! - покачала головой Таня. - Но просто сейчас время другое. Каждый век имеет свою мораль. То, что Шекспиру показалось бы ужаснейшим легкомыслием, в наш век стало нормой поведения. Еще Энгельс предсказал, что любовь станет непритязательной, как дружба, ревность исчезнет, а детей будет воспитывать государство.
- Правильно! - опять сказал Долгов и подмигнул Егорышеву.
Таня торжествующе засмеялась и заглянула в рюмку.
- Я так не могу, - медленно сказал Егорышев.
- Ты просто пережиток, - ответил Долгов. - Ты осколок прошлого. Тебе нужно было родиться во времена Тургенева. Не веришь? Ну, ничего, жизнь тебя научит. Она тебя, по-моему, уже начала учить. Я, конечно, о чужой жизни судить не берусь, но по-моему, чем расходиться, лучше вообще не связываться.
- Двадцатый век - это век потерь, - сказала Таня заплетающимся языком. - Люди привыкли все терять… Но они боятся терять и предпочитают ничего не иметь.
Она накинула на плечи платок, всунула босые ноги в туфли и вышла на веранду.
- Ложись спи, - сказал Долгов. - Свет потушить?
- А вы? - сказал Егорышев.
- В лес пойдем… Луной любоваться.С Танькой не соскучишься. Она умная.
- Умная, - согласился Егорышев и сел на кровать. - Любит она тебя?
Долгов усмехнулся и потушил свет.
6
В Институте цветных металлов и золота имени Калинина Егорышеву ничего не удалось узнать. Строганова там помнили, но, где он, не знали. На всякий случай Егорышев еще сходил в студенческое общежитие. Комендант, пожилая спокойная женщина в очках, услышав фамилию Строганова, улыбнулась и сказала:
- Как же, помню. Чернявый такой, цыган. Карикатуры все рисовал. Меня раз нарисовал… А под Первое мая уборщица заболела, он за тридцатку все полы на этаже вымыл. Прилично вымыл, без дураков.
- А дружил он с кем-нибудь? - спросил Егорышев.
- Об этом он мне не докладывал… Егорышев вернулся на дачу расстроенный. Долгов оставил ему ключ, а сам жил в Москве. Воздух на даче действительно был чудесный. Каждый день Егорышев звонил Наташе на работу.
- Алло, - говорила она. Послушав ее голос, он осторожно вешал трубку. Раз она на работе, значит здорова.
- Алло, почему ты дышишь в трубку и молчишь? - спросила она на четвертый день. Егорышев не ответил.
- Ну, как хочешь, - тихо сказала Наташа. - Вчера приезжала Анастасия Ивановна, спрашивала про тебя. Я ответила, что ты задержался на собрании. Так что имей в виду, она ничего не знает.
Егорышев закрыл глаза и положил трубку.
Больше идти было некуда. Разве только снова в Министерство геологии. Эта мысль мелькнула у Егорышева утром, на работе. Можно было сходить опять в Министерство геологии и спросить адреса геологов, участвовавших в экспедициях Гольдберга. Кто-нибудь из них мог знать Строганова.
На этот раз Егорышев не стал беспокоить заместителя министра. Он разыскал секретаршу, которая приносила личные дела, и попросил сказать адреса геологов, которые ездили с Гольдбергом. Был конец дня, секретарша куда-то спешила, и Егорышеву пришлось долго ее упрашивать. В конце концов она смилостивилась, и они спустились в подвал, где находился архив. Суровый, небритый архивариус достал с полки знакомые папки.
Егорышев записал на листочке, вырванном из блокнота, фамилии: Паторжинский, Мальков, Коровин и Николаенко. Архивариус хорошо знал их всех и тут же сообщил Егорышеву, что Паторжинский месяц назад уехал за границу, Коровин и Николаенко живут в Ленинграде, а Мальков в прошлом году вышел на пенсию и проживает у дочки, артистки театра имени Вахтангова, в Староконюшенном переулке. Про Гольдберга архивариус сказал, что это был человек огромного роста, такой же, как Егорышев, только весь обросший буйными черными волосами, которые торчали у него даже из ноздрей и из ушей. В свои шестьдесят пять лет он носился по коридорам министерства как вихрь, топая ногами и пугая секретарш своим зычным голосом, похожим на рыканье рассерженного льва.
- Да ведь недаром и имя было ему дано - Лев! - сказал архивариус. - Львиной повадки был мужчина. Многим не по нутру. Хотели его согнуть, да не вышло, он и в клетке себя показал.
- В какой клетке? - спросил Егорышев.
- Очень просто, в какой, - неохотно ответил архивариус. - Поехал он в сорок восьмом году на Север искать свой Алый камень, а спутник его, паршивенький один человечек, донос написал, будто Гольдберг задумал за границу убежать и унести с собой план важных месторождений. Там же, на Севере, арестовали Гольдберга и засадили в тюрьму.
- Но ведь это клевета была.
- В то время клевете верили. На Гольдберга давно косились. Из-за его фамилии, а главное, конечно, из-за того, что он за правду стоял, ничего не боялся и о пользе государственной пекся. Такие люди у Берия да у Кагановича поперек горла стояли… Многих честных коммунистов они тогда уничтожили. Только у Гольдберга характер оказался особого сплава. Не иначе как с примесью того самого Алого камня, который он всю жизнь искал. Сидя в тюрьме, написал он научный труд об Алом камне, и такой этот труд оказался .важный, что через три года его освободили. В тот же час собрался он и уехал в новую экспедицию.
- Ну и что же, нашел он свой Алый камень? - с любопытством спросил Егорышев.
- Про то никому не известно,-сухо ответил архивариус. - Это дело секретное, особой государственной важности.
Так Егорышев впервые услышал об Алом камне.
…Спрятав в карман бумажку с адресом Малькова, он отправился в Староконюшенный переулок.
Роман Сергеевич Мальков был мужчина еще не старый, широкоплечий, крупный, с коричневым бритым черепом и узловатыми руками, похожими на корни могучего дуба. Увидев его, Егорышев подумал, что, должно быть, Гольдберг подбирал людей под стать себе.
Мальков провел гостя в светлую квадратную комнатку, где почти совсем не было мебели. У стены стояла походная алюминиевая кровать, накрытая байковым одеялом, у окна - письменный стол, заваленный разноцветными -кусочками проводов, какими-то проволочками, катушками и обрывками изоляционной ленты. Стены до потолка были обклеены зелеными, оранжевыми и красными квитанциями, которые выдаются любителям-коротковолновикам за установленные связи. Судя по количеству квитанций, Мальков был заядлым радиолюбителем. Так оно и оказалось. Разговорившись, Роман Сергеевич с гордостью сообщил, что имел двустороннюю связь с Германом Титовым, когда тот пролетал над Москвой на своем корабле "Восток-2".
О Строганове Мальков сразу же сказал, что знает его, они вместе были в экспедиции в пятьдесят втором и в пятьдесят третьем годах в Красноярском крае. Услышав это, Егорышев обмер и несколько минут не мог произнести ни слова, а Мальков, сидя на кровати, спокойно смотрел на него маленькими мудрыми серыми глазами.
В одну секунду буря мыслей пронеслась в голове Егорышева. Ответ Малькова не был неожиданным, и все же этот ответ ошеломил его. До сих пор Матвей Строганов, хотя и появился из небытия, находился где-то очень далеко, сейчас он сразу приблизился, приблизилось и то грозное, неотвратимое, что нависло над жизнью Егорышева.
Кое-как придя в себя, он спросил первое, что пришло ему в голову:
- Почему же фамилии Строганова нет в списке, который хранится в министерстве?
- Очень просто, - ответил Мальков, - потому что нашу партию Гольдберг комплектовал в Москве, а Строганов присоединился к нам в Борске, где мы остановились, поджидая свой багаж.
- Как же получилось, что он к вам присоединился?
- У Паторжинского в Москве тяжело заболела жена, Он получил телеграмму и уехал. Мы хотели отправиться дальше вчетвером, но тут Гольдберг случайно познакомился со Строгановым и сразу взял его, потому что Строганов, так же как и все мы, специализировался на никеле и кобальте. Нам просто повезло, что мы натолкнулись на него.
- Но ведь, кажется, он состоял в какой-то другой партии?
- Да, он числился в партии профессора Алексеева, но по какой-то причине отстал от этой партии и пришел в Управление геологии просить, чтобы его отправили вслед за Алексеевым. Отправить его почему-то не смогли, и Гольдберг предложил ему поехать с нами.
- А Строганов вам ее говорил, почему отстал от своей партии?
- Нет. Он вообще показался нам каким-то замкнутым и мрачным. Мы догадывались, что у него произошло несчастье. На его лице виднелись свежие следы ожогов… В Управление геологии он явился, выписавшись из больницы.
- Расскажите, пожалуйста, еще что-нибудь о нем, - попросил Егорышев.