Академик не ответил. Спасов принял это за согласие и кивнул секретарше, все еще чинно стоявшей у роскошной старинной двери. Потом он так же элегантно опустился на свой удобный стул, провел по вискам ладонью. В этот момент вице-президент был больше похож на французского модельера или издателя модного журнала, чем на ученого-математика. Академику даже показалось, что в просторном кабинете носится еле уловимый аромат "Шипра". Некоторое время оба молчали, чуть дольше, чем это допускалось протоколом. Спасов прекрасно понимал, что сейчас любой разговор на посторонние темы прозвучал бы неловко и неуместно. И решил сразу же перейти к сути дела.
- Вы не догадываетесь, товарищ Урумов, зачем мы вас пригласили?
- Да, конечно, - тут же ответил академик. - Вы хотите предложить мне уйти на пенсию.
Вице-президент как-то странно посмотрел на него, словно бы сожалея, что эта идея до сих пор не приходила ему в голову.
- Вы ученый с мировым именем! - ответил он. - И никаких подобных намерений у нас нет. Правда, нам с вами есть о чем поговорить, но это уж в другой раз.
- Когда же?
- Ну, например, когда вы вернетесь из Венгрии… - Спасов улыбнулся.
- Ничего не понимаю, - сказал академик. - Какая Венгрия?
- Для этого мы вас и пригласили… Хотим предложить вам съездить в Венгрию. На двадцать дней.
- И что я там должен делать? - удивленно спросил академик.
- Ничего особенного. Это по культурному соглашению. Вы съездите туда, оттуда к нам кто-нибудь приедет. Как это обычно бывает.
- Мне не хочется ездить, - проговорил академик. - Стар я уже, мне не до путешествий…
Спасов, видимо, ждал этого ответа.
- Да, мы знаем, что вам не до поездок, - сказал он. - Но что касается старости, бросьте эту глупую мысль. По правде говоря, мы именно потому и хотим послать вас в Венгрию. После всего случившегося вам необходимо рассеяться, набраться сил. Извините, что я так откровенно говорю об этом. - И поскольку академик все еще молчал, с трудом подыскивая как можно более деликатную форму отказа, Спасов поспешил добавить: - В конце концов, там есть что посмотреть и чему поучиться. Их институт… - он чуть было не сказал "лучше нашего", но вовремя сдержался, - имеет мировую известность. Там вы встретитесь с Добози.
Но академик очень хорошо уловил смысл маленькой паузы.
- Да, оборудование у них лучше нашего, - кивнул он. - Академик Добози - энергичный и темпераментный человек, он умеет настоять на своем.
- Вот вы там на месте и посмотрите, что у них есть, а чего нет. Ведь и мы не такие уж скупердяи.
Академик глубоко задумался.
- А если я откажусь?
- Очень прошу вас этого не делать. Дело в том, что это идея нашего куратора. А он наверняка согласовал ее там…
Академик прекрасно понял, что имеет в виду Спасов. Время от времени его тоже посещал куратор. Немало их сменилось за последние два десятилетия. Эти молодые люди умели хорошо слушать, но редко раскрывали рот, чтобы что-нибудь сказать. А уж раз этот сказал…
- Я подумаю, - сказал академик. - Завтра я вам. позвоню. Но, поверьте, сейчас мне не до прогулок, искренне вам говорю.
Домой он вернулся расстроенный. Он прекрасно понимал, что ему предлагают эту поездку с самыми лучшими намерениями, желая отвлечь его и хоть немного утешить. Он сам сделал то же, когда умерла жена доцента Димова - выхлопотал ему командировку в Швецию. Но ему-то на самом деле не хотелось никуда ехать. В душе его безраздельно царили холод и равнодушие, самая мысль о любом физическом усилии вызывала отвращение. Единственное, на что у него еще хватало сил, это двигать челюстями в кухне у сестры. Да, челюсти у него работали неплохо.
Впрочем, он уже несколько раз бывал в Будапеште. Город ему правился, нравилась его атмосфера. Народ там был милый и вежливый, как нигде, и словно бы питал особое расположение к академикам и пожилым иностранцам. Когда он последний раз был там, то жил в отеле на Маргитсигет и в ресторане обедал всегда за одним и том же столиком, который обслуживал старый официант - старше, может быть, его самого. Одет он был с обветшалой старомодной элегантностью, но его крахмальная сорочка, хоть и слегка пожелтевшая, всегда была безукоризненно чиста. Сил у него уже было мало, когда он подавал суп, руки его дрожали, но гостя он старался обслужить как можно быстрее и лучше. И заботился об академике с такой преданностью и уважением, как никто другой в его жизни. Уезжая, Урумов оставил ему все подарки, приготовленные для председателя Комитета защиты мира, и не жалел об этом. Но ведь это было всего два года назад, и старый официант, может быть, до сих пор работает в ресторане… Если он поедет… Глупости, никуда он не станет ездить, лучше всего сидеть дома. Конечно, ему совсем не мешает собраться с силами, это просто необходимо, если он хочет закончить хотя бы часть своих работ.
Дверь отворилась, на пороге стояла сестра.
- Иди перекуси! - сказала она.
С каким смаком произносит она это мерзкое словечко "перекуси"! Он нехотя встал из-за письменного стола, но аппетиту его это ничуть не помешало. Сытно пообедав, он опять вернулся в кабинет. Там было тихо и прохладно, академик поспешил добраться до дивана и незаметно уснул. Проснулся он с неприятным вкусом во рту и головной болью, словно перед тем, как лечь, выпил вина. На сердце было пусто, душу томила какая-то раздвоенность. Попробовал взяться за работу - ничего не получилось. Открыл книгу, начатую несколько дней назад, и тут же отложил. Никогда он еще не чувствовал себя таким одиноким и заброшенным, никогда так пусто не было у него на сердце. Он снова лег и лежал долго, даже не заметил, как наступил вечер. Разумнее всего было бы встать и куда-нибудь пойти, но куда? Разве есть в этом мире уголок для усталых и потерявших надежду людей? Друзей и приятелей у него уже давно не было. Большинство умерло, остальные замкнулись в себе. Старики не дружат со стариками, они словно бы видят в них свое собственное разрушение.
Наконец, он встал и бессмысленно, точно какое-то насекомое, послонялся по кабинету. Как и в ту ночь, когда умерла жена, пусто и ровно светила лампа, молчал телефон, не было слышно ничьих шагов. И внезапно, охваченный каким-то неожиданно нахлынувшим страхом, он бросился к телефону.
- Это ты, Сашо?
- Я, дядя, - ответилюноша.
- Чем занимаешься?
- Ничем. Целый день читал, сейчас хочу немного пройтись.
- В кино?
- Нет, я хотел пойти поиграть в бильярд.
- Неужели в Болгарии еще сохранились бильярдные?
- Пока еще попадаются… Чаще, чем хорошие игроки.
Академик перевел дух, преодолевая неловкость.
- Послушай, Сашо, может, зайдешь ко мне ненадолго, если тебе не очень к спеху?
- Конечно, зайду, - с готовностью ответил племянник.
- Прекрасно, буду тебя ждать, - сказал академик и поспешил повесить трубку.
Потом глубоко вздохнул и встал из-за стола. Как мягко и чисто светят лампы. Как спокойно в его пустой квартире. Все прочее - дурацкое самовнушение. Вот только, может быть, душновато. Ну да, конечно, и как только он мог сидеть столько времени с закрытым окном. Потому, наверное, и голова разболелась. Он широко распахнул обе створки окна, снаружи хлынул свежий ночной воздух, знакомые городские запахи. Это окончательно успокоило его, он стоял у окна и глубоко, не закрывая рта, дышал, как рыба, которую бросили обратно в воду.
Ночь за окном тоже была спокойна. Из темного скверика у реки доносились звуки магнитофона. Всмотревшись повнимательней, он увидел на одной из скамеек несколько темных фигур, скорее всего парней. В темноте вспыхивали сигареты, раздавался смех, магнитофон уныло мурлыкал какую-то негритянскую мелодию. Потом в слябом свете фонаря еле заметно блеснуло что-то стеклянное - парни пили прямо из бутылки, верно, ракию, и тогда шум ненадолго затихал. Устроили себе бесплатный ресторан с музыкой. Наверное, среди них была и девушка, это угадывалось и по смеху, и по доносившимся до него шуточкам. Что-то бесстыдное было в этих еще неокрепших мальчишеских голосах, что-то вызывающее и нахальное. Неужели девушка не понимает, что все это относится к ней? Наверное, понимает, но по-своему, как львица понимает рычание льва. Только она слышит в нем ласку - все прочие животные спешат убраться куда-нибудь подальше… Да, девушка, видно, такая же, как и парни. Когда-то было не так… Например, в его время…
Он невольно махнул рукой. Да в его время на этом месте и города-то не было. Здесь бежала небольшая чистая речка, в заводях кружились маленькие усатые рыбки. А за ней мягко вздымался пологий склон Курубаглара, каждую весну утопавший в вишневом цвету. Считалось, что сюда далеко ходить даже на прогулку. В те годы на улицы этого темного и грязного города по ночам не выходили даже взрослые женщины, не то что девушки. Робкие и застенчивые, девушки гуляли только днем, да и то по двое, крепко стискивая друг дружке вспотевшие пальчики. Глаз их почти не было видно из-под широкополых шляп. Поймать чей-нибудь беглый взгляд, увидеть кусочек щиколотки было бесконечно трудно. И пусть мужчины тогда были серы и неотесаны, зато девушки по крайней мере были девушками. Так думал академик, стоя у открытого окна.
А девушка внизу, наверное, вместе с другими прикладывалась к бутылке. Академик отвернулся от окна, испытывая чувство, похожее на зубную боль. Она, верно, и курила вместе со всеми. Крупные мускулистые ноги девушки белели во мраке. До чего же они здоровенные в самом деле. В его время, он помнил, во всем городе была одна-единственная полная девушка… Но что думать об этом. Сейчас надо будет объяснить племяннику, зачем он его вызвал. А он и сам не знает зачем. Старческое одиночество вовсе не причина для того, чтобы беспокоить беззаботных молодых людей.
Когда спустя четверть часа Сашо позвонил у двери, академик уже кое-что придумал. Он встал и неторопливо открыл юноше. Сашо вошел чуть небрежно и торопливо, словно вышел за сигаретами и на минутку забежал к дяде.
- Знаешь, когда я был молод, я тоже играл в бильярд, - сказал академик. - До пятидесяти карамболей делал.
Племянник недоверчиво взглянул на него. Такие тощие руки и пятьдесят карамболей - совсем неплохо.
- Верю, дядя, только никак не могу себе это представить.
- Почему?
- С тех пор как я тебя помню, ты всегда был пожилым и очень серьезным, - ответил юноша. - Да на мой взгляд, ты и сейчас такой же, ни на день не постарел.
Они вошли в кабинет. Сашо уселся в кресло, стоявшее у письменного стола.
- В молодости я был такой же, как и все, ничем не выделялся.
- Неужели даже выпивал? - Сашо искренне рассмеялся.
- Нет, в те годы у нас еще не было так называемой "золотой молодежи"… Считалось неприличным ходить по ресторанам.
- Как же вы развлекались?
- Играли в бильярд, в карты… Зимой катались на коньках.
- А в карты во что играли? В покер?
- Нет, порядочные люди в покер не играли… Я играл в вист. А дед твой, он ведь учился в России, играл просто замечательно. Каждый вечер ходил в "Юнион-клуб", там у него были постоянные партнеры.
- А я-то удивлялся, в кого это я пошел! - засмеялся Сашо.
- Почему? Ты тоже хорошо играешь?
- А как же иначе?.. При моей-то математической памяти… В картах я могу допустить только теоретическую ошибку, практическую - никогда!
Они еще ни разу не говорили на такие темы. Урумов с любопытством смотрел на племянника:
- А еще что? Я хочу сказать, как вы еще развлекаетесь?
- Ну как… Немного секса, немного плавания, немного подводной охоты…
- Немного спиртного.
- Это уж как придется. Но вообще-то на спиртное я не слишком падок.
- Да, ты разумный юноша.
Сашо как будто снова обиделся.
- У меня вовсе не спекулятивный ум, дядя. И но практичный тоже. Самое большое, что можно про него сказать, это что он комбинативный.
- Да, вы, молодое поколение, вообще реалисты, - сказал академик, и это отнюдь не звучало как комплимент.
- По-твоему, это плохо? - шутливо спросил юноша.
- Не плохо, если не перебарщивать. Как, по-твоему, почему в Англии не было революции?
Сашо промолчал. Видно, для дяди понятия "практический человек" и "реалист" так же мало отличаются друг от друга, как "практический человек" и "корыстный человек".
- Знаешь, зачем я тебя позвал? - внезапно повернул разговор дядя. - У меня совсем из головы вон, что "Просторы" заказали мне статью… А я через несколько дней уезжаю за границу. Не слишком далеко - в Венгрию. Так что придется тебе заняться этой работой.
- "Просторы"? - удивленно спросил Сашо.
Журнал был литературный, зачем им понадобилась дядина статья?
- Ты за ним не следишь? - в свою очередь удивился старик. - А у них очень солидная научная рубрика.
- Не обращал внимания.
- Мне, естественно, заказали научную статью. Скажем, в таком роде - микробиология и ее современные проблемы.
- Популяризация?..
- Не совсем. И в этом все дело. В статье должны сочетаться эссеистика, публицистика и, как они выражаются, прогнозы посмелее. Хотя мне это не слишком нравится.
- Сколько страниц? - коротко спросил Сашо.
- Около двадцати.
- Многовато же они хотят впихнуть в двадцать страниц… Это материя серьезная!
Глаза у него заблестели.
- Я им сказал то же самое. Ну, скажем, тридцать… Возьмешься?
- Интересный эксперимент! - проговорил Сашо. - Прогнозы!.. А что, дядя, без прогнозов любая наука слепа… Интересно только, какие прогнозы хотят они услышать от нас? Как выводить в инкубаторах писателей?
- Во всяком случае, тут ты не слишком увлекайся. Журнал достаточно серьезный, и мне бы хотелось, чтобы ты как следует постарался.
- Будь спокоен, - заверил юноша.
Но академик и в самом деле был спокоен. Послеобеденный кошмар прошел, и теперь он чувствовал необыкновенную легкость, словно с его души свалился какой-то огромный груз.
- Имей в виду, заплатят они хорошо… Около пятисот левов. Я дам тебе авансом половину этих денег, чтобы ты мог спокойно работать.
- Спасибо, дядя. - Сашо был тронут.
- Хочешь, я дам тебе ключи от дачи? Там очень хорошо работается.
- Не стоит, - отказался Сашо. - Слишком много времени будет уходить на дорогу.
- Это не проблема. Я и без того хотел оставить тебе машину. Не бросать же ее на улице, все-таки кто-нибудь да должен за ней присматривать.
- А шофер? - спросил юноша, почти испуганный этой блестящей перспективой.
- Шофер? Ты же знаешь, я никогда не держу шофера летом.
Это было верно. Летом машину водила тетка. И водила очень хорошо, прямо по-мужски. Шофером у академика работал какой-то наполовину глухой, наполовину слепой пенсионер, который вечно спал, опустив на руль голову. Но зато с ним не были страшны никакие аварии.
Скорость в пятьдесят километров он позволял себе только на прямых участках шоссе за пределами города. Они немного прошлись на его счет, потом академик смущенно взглянул на часы.
- Ну ладно, теперь ступай! - сказал он. - Тебя ведь ждет бильярд!
- Да нет, там уже закрыто.
- Все равно, значит, ждет что-нибудь другое… Ступай, ступай…
Никто нигде его не ждал. Сашо вообще не любил свиданий, он ревниво охранял свою свободу. К чему связывать себя заранее, если в Софии полно мест, где и так можно повидаться с друзьями. Все же минут через десять он ушел. На этот раз дядя проводил его до самой прихожей. Сашо не успел даже удивиться этому необычайному вниманию. Что это со стариком в самом деле? А впрочем, ничего особенного - по отношению к нему дядя всегда был щедрым.
Проводив племянника, академик снова вернулся к себе в кабинет. На душе было все так же легко, словно тягостное чувство одиночества покинуло его навсегда. Небольшая альтруистическая оргия, только что отбушевавшая у него в кабинете, наполняла его гордостью и удовлетворением. И неважно, что по сути дела эта оргия была порядком легкомысленна. Он просто поддался порыву, естественному для старого и одинокого человека, жаждущего чьей-нибудь близости. И как всякий старый и одинокий человек, инстинктивно чувствовал, что в обмен на эту близость он не может предложить ничего, кроме щедрости.
Не хотелось подходить к окну, не хотелось садиться за письменный стол. Самое лучшее - принять таблетку, гексадорма и хоть раз выспаться по-человечески - без мыслей, с чистым сердцем и покойной совестью.
4
Сашо шагал по темной улице, чувствуя, что земное притяжение не такая уж могучая сила, как утверждают ученые. В их вычисления явно вкралась какая-то ошибка. Ноги его с необычайной легкостью отскакивали от тротуара, хотя он стал значительно тяжелее - на целую связку ключей и солидную пачку банкнот, новехоньких пятилевовых бумажек, еще не тронутых ничьими пальцами. Он и раньше замечал, что дядя всегда старается подсунуть ему такие вот новые и чистенькие деньги, словно бы полученные прямо из банка. Впрочем, верно, так оно и есть - только Национальный банк в силах расплачиваться с такими дорогостоящими особами, как академики. Сашо вспомнил, как когда-то отец набивал ему карманы мятыми и потрепанными однолевовыми бумажками, которые в те годы не стоили ровно ничего.
А ведь он был довольно щедрым, его отец. Подвыпив, разумеется. Пьян и весел он бывал всегда по вечерам, а наутро - вечно мрачный - глотал соду, громко рыгал и посылал сына в магазин напротив за пивом. Случалось, отец, совершенно пьяный, возвращался домой, когда уже брезжил рассвет, и приводил с собой приятелей, обычно более трезвых. Из вздутых карманов торчали темные горлышки бутылок. Гости располагались в холле и говорили так громко, что со стороны могло показаться, будто они ссорятся. Мать, как всегда, покорная и молчаливая, доставала из холодильника колбасы - луканку и суджук, резала их на тонкие вкусные ломтики. А в холле уже пели или в самом деле ругались, разбуженные соседи стучали кулаками в стены. Тут отец обычно вспоминал о своем первородном сыне и требовал, чтобы его вывели к гостям. Он выходил, как был, сонный, в пижаме, в материнских шлепанцах.
- Читай стихи! - приказывал он. - Покажи этим жуликам и захребетникам, на что ты способен.
Сашо всегда читал им одно и то же стихотворение - "Ополченцы на Шипке" Вазова. В свои восемь лет он уже знал все это длинное стихотворение наизусть.
"О, Шипка!" - начинал он своим чистым и звонким детским дискантом.
Уже на второй строфе отец принимался неестественно таращить глаза, на третьей - пускал слезу. Остальные сначала только ухмылялись, но к концу плакали все. Отец, крепко зажав сына в пропахших вином и табаком объятиях, всхлипывая, бормотал:
- Скоты мы!.. Скоты необразованные… Но эти, они нас научат, они нам покажут, эти-и-и… - И он показывал пальцем куда-то в потолок, где, по его мнению, жил какой-то видный партиец.