–Да найдут тебе работу, – заверил Данилович. – Там на ферме людей не хватает.
Вначале Колька устроился механизатором. Пугал кур, гоняя по широкой деревенской улице на стареньком тракторе "Беларусь", за которым болталась огромная бочка: возил от башни в поле воду. Но если бы только кур пугал! Наводил страх и на людей. Вскоре отняли у него трактор. Ну, а кнут Колька сделал сам –длинный, из ремешка. Позже приехала к нему и жена – у нее была "горячая сетка", рано получила пенсию. Готовила она Кольке еду, стирала белье, а когда заслуживал – устраивала головомойку. Питались они хорошо. Поскольку деньги в колхозной кассе не всегда были, то вместо них можно было взять мясо-сало на ферме, а бывало, давали колхозу – по бартеру – ходовые продукты: подсолнечное масло, сахар, тушенку. Не пустовал и свой погреб – в нем было все, что должно быть у сельских жителей. Колька же, когда ссорился с Лариской, обещал все бросить и снова вернуться в город,
–Ждут тебя там, – спокойно, но колко говорила Лариска.
–И ждут! Я, можно сказать, исправился в сельской местности! А если ты будешь квакать, – отправишься на болото к своим!..
Утром, известно, Колька никуда не ехал, брал кнут, "ссобойку" и топал на ферму.
Вспоминая все это, Тихончик едва не прошел мимо Колькиной хаты. Ткнулся в ворота – на задвижке, с улицы рукой не достать. Позвал:
–Коль-ка-а! Земляч-о-о-к!
Показался Колька, заспанный, вскудлаченный.
–Чем занимаешься, землячок? – спросил его Тихончик и кивком приветствовал: – Доброго здоровьечка!
Колька, кряхтя, ответил:
– Да с Лариской за печкой боролись.
Тихончик укоризненно покачал головой:
–Об этом нельзя говорить другим... Это дело интимное... Святое, личное, так сказать.
–А врать я не умею! – буркнул Колька. – Чего хотел, профессор?
Тихончик сразу изменился в лице – оно запылало, словно лампочка; поднял на уровне головы руку с радиоприемником, причмокнул:
–Как,а? Хоть Лондон, хоть Париж, не говоря уже о Москве и Минске. Все берет! Все!
–Ты зайдешь или так и будешь стоять на улице, – сдвинул брови Колька, поморщился.
–Зайду! Зайду!
Во дворе сели на лавку. Колька закурил. Тихончик отгонял от себя дым то одной, то другой рукой, ерзал, кривился.
–Что, противно, невкусно? – кашлянул Колька. – А я же ем...
–Брось курить, Микола, брось! – посоветовал Тихончик. – Как земляку, как гомельчанин гомельчанину тебе говорю. Бросай! Да и деньги, что тоже немаловажно, целее будут, и пирхать не будешь. Так вот, я к тебе, землячок. Хочу обрадовать...
–Поллитровку, что ли, принес? – приободрился, явно заинтересовавшись, Колька.
–Нет, не ее – приемник.
–А мне он зачем?
–Коров пасти будешь и радио слушать. Да. Хоть Париж, хоть...
Колька встал с лавки, притворно скривился:
–Все у тебя?
–Да я же так отдаю, – встал и Тихончик, – не подумай плохого. Ничего мне не надо. Я хочу, чтобы тебе веселее жилось. А приемник тебе в этом поможет, поверь мне, старому человеку. Ты же от жизни отстал. Не знаешь, что в мире делается. Возьми, Колька, "Меридиан"! Возьми!
–Погоди! – неожиданно громко и бодро сказал Колька и исчез в хате.
–Подожду, – Тюхончнк поставил радиоприемник на лавку, сел рядом.
Вскоре краем уха он уловил – Кольку ругала Лариска: "Да и он, оказывается, такой же пьяница, этот дачник! А еще очки нацепил! Приемник он продает! Пусть только приедет его молодица, я все расскажу. А ты, шалапут, сиди дома. Не пущу на улицу-у!"
И дверь, которую оставил Колька открытой, с шумом захлопнулась. Чувствовалась рука Лариски.
–Я же бесплатно! – сказал громко, словно оправдываясь, Тихончик.
Однако Лариска его не услышала.
Не сказать, чтобы настроение у Тихончика испортилось. Но обидно стало на душе. Да ладно, разве он виноват, что Колька – под предлогом приобретения радиоприемника – решил выцыганить у жены на бутылку? Это их личные дела. А то, что бросила камень и в его огород, не беда: сколько их, камней, летело за жизнь в Тихончика? О-го-го! И клевали, и долбили. Но – выжил. Переживет и этот упрек Колькиной жены. Если бы действительно пил, взорвался бы наверняка. Ибо пьяницы не любят, когда им правду в глаза говорят, когда называют вещи своими именами.
"Колька, конечно, человек потерянный. Не читает. Не слушает радио. Одна мысль в голове: где бы раздобыть ее, горькую... – горестно подумал о пастухе Тихончик. – Чего доброго, и до пенсии не дотянет, если будет так пить... Ну, и куда же мне с этим приемником теперь? Володьке, что ли, отдать? А если и он не возьмет? Что, скажет, набиваешься? Нет, Володька, должен взять. На пенсии первый год. Тоскливо, наверное, в хате сидеть. Правда, у него телевизор есть. Но телевизор круглые сутки работать не будет. А радио, особенно когда бессонница мучает, всегда под рукой. Пойду к Володьке".
Володька был во дворе, рубил березовые круглячки на дрова.
–Заходи, заходи, дачник, – приветливо усмехнулся хозяин, воткнув острие топора в колоду, полез рукой в карман – за самосадом. И пока Тихончик входил, пока здоровались, он достал коробочку, насылал на газетную бумагу щепотку табаку. – С чем, уважаемый, пожаловал? Может, в хату зайдешь?
–Нет, нет! – запротестовал Тихончик. – Здесь поговорим, во дворе. Воздух-то какой, а? Пил бы и пил.
Володька согласился.
–Что правда, то правда. Я когда в городе бываю, долго выдержать не могу – скорее домой! Здесь и дышится легче, и на аппетит не пожалуешься. Хорошо дома! – Он кивнул на "Меридиан", зализывая слюной шов на самокрутке. – Радио слушаешь?
–Нет, – Тихончик поглядел на радиоприемник, – этот не слушаю. У меня новый есть. А "Меридиан" тебе принес. Возьмешь?
–Мне? – удивленно заморгал Володька. – А мне зачем?
– Слушать будешь.
Володька возмутился:
–Когда мне слушать, браток дачник? Когда? Здесь за день так намаешься, что едва до кровати доползаешь. Забываю, что баба рядом, жена. Да и мотор притомился... Правду говорю.
–Так это его... так... и действительно... – растерялся Тихончик, глянул на приемник и пожалел, что приволокся с ним к человеку занятому. – А, может, не каждый день так устаешь? Есть же дни, когда можно и послушать. Легкие дни.
–Есть, бывают, – Володька затянулся густым и едким дымом, закашлялся, даже вены на шее напряглись. – Так я тогда прирастаю к телевизору, как собака к кости. Вот если бы раньше мне этот аппарат, когда сторожем на коровнике работал, – вот здорово было бы! А он, видать, давно у тебя?
–Давно.
–А что раньше не дал?
–Тогда у меня нового не было.
–А-а-а! А теперь, спасибо, не надо. Хочешь, я тебе стаканчик налью?
Тихончик решительно запротестовал:
–Нет, нет, нет! Я же не пью, можно сказать. По праздникам только. А приемник я так отдаю. Бесплатно.
–Так? Бесплатно? – глаза у Володьки округлились. Он выдержал паузу и сказал: – А если бесплатно, тем более не возьму. Не такие мы бедные. Да и попрекнешь при случае. Попросишь что-нибудь у меня, а я не дам. И ты скажешь: "Я ему приемник бесплатно отдал, а он, скупердяй, мне пожалел..." Может быть такое?..
–Да нет, наверное.
Володька придавил каблуком окурок, поплевал на ладони, взял топор.
–Дрова кончились, – выдохнул он. – В лесу живем, а дров, едри твою, нет. Непорядок это. Перекос. Я правильно говорю, дачник?
–Без дров плохо, – настроение у Тихончнка совсем испортилось, и он еще больше пожалел, что связался с этим "Меридианом". – Пойду я.
– Заходи, если что, – не глядя на Тихончика, сказал Володька и вскинул над головой топор. Кругляк прыснул белыми чурками.
Куда податься с этим приемником? Домой, что ли? Тихончик потоптался около осокоря, росшего под окнами добротной Володькиной хаты, и зашагал к своему жилищу. "Не берут – и не надо. Пусть стоит, пылится... Есть не просит".
У Качкиной хаты – возле палисадника – стояли несколько женщин, и Тихончик обратился к ним. Поздоровался. Женщины ответили. Тихончик показал на приемник:
–Работает, как новый. Может, кому надо? Бесплатно отдам.
Качкина вскинула брови, показала пальнем на "Меридиан":
–Этот?
–Этот.
–А почему бесплатно? Вот если бы за деньги – взяла бы. А бесплатно – нет, неудобно... Давай, добрый человек, за деньги. А?
–Не могу я за деньги, – пряча глаза, не соглашался Тихончик.– Принцип у меня такой – никогда ничего не продавать. А если что лишнее, ненужное мне – так отдаю.
–А жена тебе уши не надерет? – съязвила толстенькая, кругленькая, как мячик, женщина, которую Тихончик раньше не видел.
Тихончик мог бы сказать: какой хозяйке понравится, если муж такой транжира, как он, но соврал:
– Мы с женой заодно.
Помолчали.
–Да оно, радио, не помешало бы, – сказала Качкина. – И все же... Не продашь?
–Не продаю.
А кругленькая вяло потянулась, скрестила на голове руки, зажмурилась:
– Мне бы такой приемник, как ты, дед... Вот на ком бы пуговки покрутила! Особенно хорошо, наверное, ночью работает – без помех. А?.. А этот... – она указала на "Меридиан", как ненужную вещь, – мы бы под кровать спрятали.
Женщины дружно захохотали.
–Извините, – Тихончик поправил очки и зашагал в сторону своей хаты.
На следующий день в дверь кто-то постучал. Тихончик поднял глаза от газеты, подал голос:
–Открыто. Заходите.
На пороге вырос Колька и широко улыбался:
–День добрый, земляк!
–Привет, – ответил Тихончик, встав с табуретки. – Заходи.
–Можно и зайти, но я хочу вернуться ко вчерашнему разговору. – Колька топтался у порога. – Насчет приемника. Отказался, а потом пожалел. Ты прав. Пас бы коров и слушал радио, глядишь, и поумнел бы. Ну, так что? Не передумал? Отдаешь? Я насчет приемника. Ты что, не заболел, часом, земляк?
Тихончик загадочно усмехнулся:
– И не думаю болеть. А что касается приемника... Бери. Вот он
стоит. На столе. Пользуйся. Только батарейки купить надо.
–Ну, это не проблема, – Колька взял приемник. – Купим. Было бы куда вставлять. Гнездо было бы. А гнездо есть. Значит, положим яйца. Бесплатно отдаешь?
–Бесплатно.
–Дай я тебе хоть руку пожму. – Колька спрятал в своем кулаке ладонь Тихончика, долго тряс руку. – Спасибо, есть же, оказывается, люди на белом свете. Есть. Не перевелись. Не всех моль сожрала. И в городе живут, вот что интересно. Ты ж городской, ты ж мой земляк и по деревне, и по городскому микрорайону. Со всех сторон земляк. Круглый.
Тихончик только теперь заметил, что Колька "под мухой". Предупредил:
–Не потеряй "Меридиан". Он еще долго послужит...
–Да, послужит... – Колька прокашлялся, потом поцеловал приемник и, ничего больше не сказав, исчез в сенях.
В окно Тихончик видел, как он прямиком пошел к магазину. Тут же передал радиоприемник какому-то незнакомому дядьке. Тот отсчитал ему деньги, которые Колька даже в карман не спрятал, а сразу направился в магазин, неся их перед собой на вытянутой руке...
–Паразит! – вырвалось у Тихончика.
Жена приехала утром следующего дня первым дизелем – в пооловине девятого. Тихончик, как всегда, встречал ее. Обычно, увидев мужа, Поля приветливо улыбалась, а тут не узнать: надутая, строгая, колючая.
–Что с тобой, Поля? – растерялся Тихончик. – Случилось что?
–А то нет! – обрушилась жена. – Докатился! Дальше некуда. Тебя же люди не поймут... Говорил, клялся, что завязал, что больше ничего никогда раздавать не будешь. Транжира ты! Транжира! Время не то, чтобы так разбрасываться. "Меридиан" – и тот отдал. И кому? Пьянтосу этому, Кольке? А он пропил.
Тихончик слушал жену, молча улыбаясь, и никак понять не мог: как это она так быстро узнала? Кто сообщил? Ну и люди! А потом взял жену под руку, зашептал на ухо:
– Послушай, что твой транжира скажет. Не жалей ты этот старенький приемник. Жизнь, дорогая моя, не остановится оттого, что я отдал "Меридиан". Обидно, конечно, что Колька его пропил. Да ладно, ладно... У нас есть другое радио – то, которое никто не видит, которое не подержишь в руках, которое даже Колька не пропьет, а оно говорит, говорит... все новости передает... и не только на правительственном уровне, оказывается, но и из таких глухих уголков, как наши Бережки...
–Прости, – заулыбалась жена. – Погорячилась. Тебя все равно не переделаешь. Транжира – он и есть транжира!.. Таким уж ты уродился...
Молва и дальше покатилась по деревне. Люди шептали жене Тихончика: твой вчера, ты послушай только, пропил радиоприемник. Да с кем? С Колькой!
–Я знаю, – уступчиво-мягко отвечала Полина. – На здоровье!
СТОЖОК
Стожок сена – не так чтобы большой, но и копной его не назовешь, стожок, одним словом, – Микита сложил в полдень, чтобы сено хорошо проветрилось, было сухим и пахучим. Да что стожок! Кого этим удивишь. Держит человек корову, а худобу кормить надо. Но односельчан удивило иное: стожок тот поставил хозяйственный Микита не на огороде рядом с сараем, как обычно, а на улице, вплотную к забору.
–Ты что это, Микита? – не понял сосед Панкрат, разглядывая стожок. – Что будет с твоим сеном здесь, на улице? Бесплатный корм. Каждая корова не преминет лизнуть хотя бы разок. Быстро похудеет твой стожок, ей-богу, на меня станет похожим. Не понимаю я тебя, братка. И человек ты вроде серьезный...
И многие другие сельчане удивлялись: сдурел человек, не иначе, стожок поставил на улице – коров сельских дразнить... Найдутся и такие, что приберут сено к рукам: что стоит забросить его на телегу?
А Микита знай себе хихикал в конопляные усы, почесывал затылок и, будто вспомнив, что болеет, морщился, ойкал и пояснял любопытным:
–Лечиться буду. Спину ломит, а сено, да еще луговое – лучший доктор. А что касается коров, дорогие мои, то они у Микиты кукиш отведают – как бежали мимо моего двора, так и пробегут. Не отщипнут. Не волнуйтесь.
На следующий день, едва начало светать, Микита сделал в стожке нору, а сено, которое надергал, положил перед лазом. Затем, опершись на этот бугорок руками, стал на четвереньки и задом, поставив в нору сначала одну ногу, затем другую, кряхтя, забрался в нее. Вскоре оттуда торчала лишь голова старика, и похож он был на черепаху в панцире.
–Забрался все-таки? – укоризненно покачивая головой, проворчала жена, Варька. – И что у тебя, у пня старого, в голове? Клепок, что ли, не хватает? Да над тобой люди смеяться будут.
Микита махнул рукой в сторону Варьки:
–Иди и не стрекочи. У меня сеанс начался, понимаешь, а ты можешь настроение испортить и навредишь – все лечение тогда коту под хвост...
–Да где ты видел, чтобы сено лечило? – не дала досказать ему Варька. – Кабы лечило оно, то не давали бы таблеток, а каждому по стогу сена... все сидели бы в стогах.
–Ишь, размахнулась! На всех, молодица, стожков не хватит, – устраиваясь поудобнее в норе, заворочался Микита. – Если все будут сидеть в сене, то лошади и коровы отощают. От голода. А стожок, я тебе скажу, – для избранных: таких, как я. Иди в хату!
Варька плюнула и скрылась во дворе.
На что рассчитывал Микита, то и получилось: вся деревня была поднята на ноги.
–Слыхали, Микита сдурел? В стожке зашился, только голова, словно тыква, торчит.
–И руки!
–Да, да, и руки. Ими он газету держит. Районку. Вверх ногами. Сам видел.
–Да нет, это с твоей стороны вверх ногами. А газету он правильно держит.
–Может, и так. В очках сидит, как профессор.
–Заболеешь – всякую дрянь глотать будешь, а засунуть зад в стог – это не трудно.
–Да разве он, Микита, болеет? Ну, артист!
Когда день покатился на другую половинку, Микита, распаренный и расслабленный, спал в стогу. Сквозь сон он услышал: "Пусть себе спит, не будем беспокоить. Да и лечится человек... Значит, пить ему нельзя". Микита приказал себе: проснуться, проснуться, проснуться. Получилось. Он заморгал, смахивая рукой сено с лица:
–А, это вы, гвардейцы?
–Мы, – коротко ответил сухоребрый Тимка.
–Хотели предложить тебе выпить, да видим, нельзя – ты на процедурах, – развел руками Смык. – Самый разгар у тебя...
–Потею, землячок, потею. А мокрая спина вытягивает лекар-
ства из сухой травы с небывалой силой, – просвещал соседей Микита и не сводил глаз с оттопыренной штанины Тимки. –Магнитом. Да-а.
–Ну, лечись. – Смык собрался уходить и глянул на Тимку. – Пошли, братан?
Микита замахал руками, не на шутку встревожившись:
–Да ты что? Мне как раз можно!.. Когда сеном лечишься, оно, холера, полезней, если глотнешь немножко. Потеешь лучше! А ведь смысл лечения – в потении. Так что – можно.
Тимка набулькал в стакан и подал Миките:
–Это тебе. Когда профсоюз посылал проведать больного, то пять рублей выделял. На бутылку хватало и на закусь. Жили-и! А мы тебя, Микита, решили так навестить. Сами. Пей, пей. Стакан нужен.
–Ну, давай! – Микита поднес питье ко рту, но выпить ему было не так-то просто, пришлось повернуться на бок. Однако не пролил – все, что было в стакане, попало по назначению. До капли.
Навестить старика приходили и другие односельчане – его ровесники и люди помоложе, даже кое-что приносили. То яблоки, то сливы, а Макар купил в магазине бутылку минералки, открыл ее – подал больному.
–Пей, лечебная. На этикетке много чего написано...
От детей тоже отбоя не было: старались, нехристи, пощекотать травинкой около носа деда. Микита фыркал, да так, что слюна во все стороны летела, а дети хохотали на всю улицу.
Микиту отбила от детей Варька. Она женщина хоть и крикливая, но мягкая и уступчивая, принесла ему ужин, потому что старик не собирался вылезать из стожка на ночь глядя: лечиться, так лечиться, сеанс не должен прерываться. "Больше эффекта будет".
– Кыш! – замахала руками на детей Варька, поставив еду перед Микитой. – Кыш отсюда! Человек лечится, а они словно гуси гогочут. И не стыдно? Под окнами больницы не гогочете. А здесь – можно? Кыш!
Их и след простыл.
Варька кормила старика из ложки. Подавала в рот картофельное пюре, потом совала огурец. Микита откусывал, жевал и проглатывал, то же самое он делал и с хлебом.
Вдруг Варька, глянув на мужа, насупилась. Спросила:
– Ты что, пьян, Микита?
Старик возмутился:
–Откуда ты взяла? Приснилось, что ли?
–Пахнет же!
–Эх, молодица, – облизывая губы, уверенно говорил Микита. – В том и цимус, что сено, когда его на мокрую спину, пахнет чем угодно – и водкой тоже. Сено же! Луг!..
–Нет, от тебя больше водкой пахнет, чем другим... – сказала Варька, но неуверенно.
–Да кинь ты! Ну где я здесь, в стогу, найду выпить?
–Ты найдешь. Ешь давай, а то кабанчику твой ужин выверну!
Микита смотрел, как жена присаживалась рядом со стожком на сено, и рассуждал о жизни: